Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи

– Прекрасно! – воскликнул он, раскидывая на столешнице колоду карт. – Карты говорят, что вас ждет нежданная дальняя дорога, болезнь, а также встречи с темными личностями, как женщинами, так и мужчинами, которые не сулят вам ничего хорошего.

После того как мы, навалившись, вышвырнули его в окно, где-то между шестнадцатым этажом и улицей прогремел его голос:

– Отплывать вам через неделю!

II

Как вы понимаете, когда семейство отправляется за границу в целях экономии, путь его лежит не на выставку в Уэмбли [57] и не на Олимпийские игры – собственно, не едут такие семейства ни в Лондон, ни в Париж; все они устремляются на Ривьеру, на южный берег Франции, который считается самым дешевым, равно как и самым живописным местом в мире. Более того, мы-то ехали на Ривьеру в несезон, а это то же, что поехать в Палм-Бич в июле. Когда в конце весны сезон на Ривьере завершается, все богатые англичане и американцы откочевывают в Довиль и Трувиль, а все казино, дорогие ателье и ювелирные мастерские, равно как и воры-домушники, сворачивают дело и следуют за своим стадом к северу. Цены незамедлительно падают. Ривьерские аборигены, всю зиму перебивавшиеся с рыбы на рис, вылезают из своих пещер, покупают бутылку красного вина и идут поплескаться в родном море.

57

…выставку в Уэмбли… – Имеется в виду Британская имперская выставка, проводившаяся в 1924–1925 гг. в северо-западном лондонском районе Уэмбли; целью ее было «стимулирование торговли, укрепление связей, которые сплотят мать-Метрополию с ее сестрами-Штатами и Дочерьми, для создания более тесного контакта между ними, для того чтобы все, кто верен Британскому флагу, встретились на общей земле и узнали друг друга лучше». Выставка стала крупнейшей на тот момент в мире – ее посетили 27 миллионов человек. Построенный для нее в 1923 г. «Имперский стадион» просуществовал как футбольный стадион «Уэмбли» 80 лет; в 2007 г. на его месте был построен одноименный новый стадион. (Примечания А. Б. Гузмана).

А вот для двух перековавшихся транжир летняя Ривьера представлялась самым подходящим местом. Итак, мы передали свой дом в руки шести агентов по недвижимости и отбыли во Францию под оглушительные аплодисменты многочисленных друзей, собравшихся на причале, – оба они с энтузиазмом махали руками, пока пароход не скрылся из виду.

Мы поняли, что смогли сбежать – от роскоши и показного блеска, от диких излишеств, среди которых провели пять суматошных лет, от торговцев, которые нас надували, от няньки, которая нас третировала, и от «четы», которая вела наше домашнее хозяйство и знала нас уж слишком хорошо. Мы направлялись в Старый Свет, дабы обрести там новый ритм существования; при себе у нас имелась уверенность, что с прежними собой мы расстались навеки, а также капитал чуть больше семи тысяч долларов.

Неделю спустя нас разбудило солнце, вливавшееся в высокие окна во французском стиле. Снаружи пронзительно и разборчиво визжали непривычными голосами автомобильные гудки, и мы сообразили, что мы в Париже. Малышка уже сидела в кроватке, звоня в колокольчики, которые призывали различную гостиничную прислугу; похоже, ей хотелось начать день незамедлительно. Это был действительно ее день, потому что в Париж мы приехали с одной целью: найти ей няню.

– Entrez! [58] – выкрикнули мы хором, заслышав стук в дверь.

58

Входите! (фр.)

Дверь открыл смазливый официант и шагнул внутрь; дочь наша перестала наигрывать мелодию и уставилась на него с явным неодобрением.

– В улице вас стоять мадемуазель, – сообщил он.

– Говорите по-французски, – распорядился я сурово. – Мы тут все говорим по-французски.

Некоторое время он говорил по-французски.

– Ладно, – прервал я его наконец. – Скажите то же самое еще раз, очень медленно, по-английски; я не все понял.

– Его зовут Антре, – попыталась помочь мне дочка.

– Это не важно, – взвился я. – По-французски он говорит очень плохо.

В конце концов нам удалось уяснить, что снаружи дожидается гувернантка-англичанка, пришедшая по объявлению, которое мы накануне поместили в газете.

– Попросите ее подняться.

Через некоторое время в комнату вплыла рослая томная особа в шляпке с рю-де-ля-Пэ [59] ; мы попытались принять вид, исполненный достоинства, хотя все еще сидели в постели.

– Вы американцы? – осведомилась она, усаживаясь с тщанием, исполненным укоризны.

59

…в шляпке с рю-де-ля-Пэ… – Rue de la Paix («улица Мира») – улица в центре Парижа, знаменитая дорогими ювелирными магазинами и домами моды. (Примечания А. Б. Гузмана).

– Да.

– Как я поняла, вам требуется няня. Вот к этому ребенку?

– Да, мадам.

(Мы пришли к выводу, что перед нами некая высокородная дама, близкая ко двору, временно попавшая в стесненные обстоятельства.)

– У меня богатый опыт, – проговорила она, подходя к дочери и безуспешно пытаясь взять ее за руку. – По сути, у меня есть все навыки медсестры. Я благородного происхождения и никогда не жалуюсь.

– На что не жалуетесь? – уточнила жена.

Претендентка сделала рукой некий невнятный жест:

– Ну, например, на питание.

– Подождите, – сказал я, глядя на нее с подозрением. – Прежде чем продолжить разговор, я хотел бы спросить, какое вы собираетесь попросить жалованье.

– У вас… – Она помедлила. – Сто долларов в месяц.

– Но вам не придется готовить, – уверили ее мы. – Только присматривать за ребенком.

Она встала и с изысканным презрением поправила боа из перьев.

– Тогда посоветую вам найти няню-француженку, – сказала она, – раз уж вы люди такого сорта. Она не будет открывать окна по ночам, ваш ребенок никогда не узнает, как по-французски «ванна», однако ей достаточно будет платить десять долларов в месяц.

– Всего хорошего, – сказали мы хором.

– Я согласна на пятьдесят.

– Всего хорошего, – повторили мы.

– На сорок – и я буду стирать детские вещи.

– Нам вас и даром не нужно.

Когда она закрывала дверь, гостиница слегка вздрогнула.

– Куда тетя ушла? – поинтересовалась дочка.

– Она охотится на американцев, – ответили мы. – Посмотрела в гостиничном реестре, и ей показалось, что рядом с нашей фамилией написано: «Чикаго».

При дочке мы всегда стараемся проявлять чувство юмора – она считает нас самой остроумной из всех известных ей супружеских пар.

После завтрака я отправился в парижское отделение нашего американского банка за деньгами, но едва я туда вошел, как пожалел, что не остался в гостинице или как минимум не вошел через задний ход, потому что меня, похоже, узнали и снаружи начала собираться огромная толпа. Толпа все росла, я уже подумал, не подойти ли к окну и не произнести ли речь, однако потом решил, что от этого волнения только усилятся, так что я просто огляделся в поисках дельного совета. Впрочем, никаких знакомых лиц я не увидел, за исключением одного клерка и мистера и миссис Дуглас Фэрбенкс [60] из Америки, которые покупали франки у задней стойки. Я решил не светиться, и, понятное дело, пока я обналичивал чек, толпа успела рассосаться.

60

…мистера и миссис Дуглас Фэрбенкс… – Дуглас Элтон Томас Ульман Фэрбенкс-старший (1883–1939) – одна из крупнейших звезд немого кино, прославившийся главными ролями в таких фильмах, как «Американец» (1916), «Знак Зорро» (1920), «Три мушкетера» (1921), «Робин Гуд» (1922), «Багдадский вор» (1924) и др.; основатель и первый президент Американской академии киноискусств. В описываемый период был женат на актрисе Мэри Пикфорд (совместно с которой, а также с Чарли Чаплином и Д. У. Гриффитом, основал в 1919 г. компанию «Юнайтед артистс»). (Примечания А. Б. Гузмана).

Я считаю, что мы молодцы, что уехали из Парижа девять дней спустя – всего-то на неделю позднее, чем собирались. Каждое утро на бульвары выплескивалась новая толпа американцев, каждый день наш номер наводняли знакомые лица, и, если не считать отсутствия привкуса древесного спирта в закусках, все было совсем как в Нью-Йорке. Но вот наконец, с остатком в шесть с половиной тысяч долларов и с няней-англичанкой, которую удалось нанять за двадцать шесть долларов в месяц, мы уселись в поезд, идущий на Ривьеру, на жаркий и милый французский юг.

Когда взор ваш падает на Средиземное море, вы немедленно понимаете, почему именно здесь человек впервые встал с четырех конечностей на две и протянул руки к солнцу. Это море синего цвета – точнее, даже слишком синего для этой избитой фразы, которой описывают любой тинистый водоемчик от одного полюса до другого. Это сказочная синева картин Максфилда Пэрриша [61] , синева синих книг, синей масляной краски, синих глаз, а дальше вдоль берега на сотню миль тянется в тени гор зеленый пояс, превращая это место в игровую площадку для всего мира. Ривьера! Названия здешних курортов – Канны, Ницца, Монте-Карло – заставляют вспомнить о сотнях королей и принцев, которые, лишившись тронов, приезжали сюда умирать, о загадочных раджах и беях, швырявших голубые бриллианты английским танцовщицам, о русских миллионерах, просаживавших целые состояния в рулетку в довоенные икорные дни, что канули в Лету.

61

…сказочная синева картин Максфилда Пэрриша… – Максфилд Пэрриш (1870–1966) – американский художник, знаменитый картинами на сказочные и мифологические сюжеты; иллюстрировал «Тысячу и одну ночь», работал для журналов «Кольерз» и «Лайф». Использовал в своей живописи лишь четыре цвета – синий, сиреневый, желтый и черный, – а объемности изображения добивался, разделяя слои лаком; в его честь назван один из оттенков синего, характерно яркий и насыщенный, как небо на его картинах, – «Parrish blue». (Примечания А. Б. Гузмана).