Заметки с выставки

Морвенна была слишком смущена, чтобы повернуться. Она просто продолжала наблюдать за движением слева и, когда она вымолвила «нет», вышло это у нее как-то пискляво. «Просто хотела проверить», — сказала Рейчел и поехала дальше.

ЗАКОЛКА ДЛЯ ВОЛОС

(1964?)

Серебро, вольфрамовая флористическая проволока и сталь

Это украшение было якобы изготовлено Дамой Барбарой Хепуорт как браслет для костюмированной вечеринки. Оно стало частью устоявшегося фирменного «имиджа» Келли, когда использовалось как заколка для волос, чтобы убирать волосы от глаз во время работы. История его происхождения представляется маловероятной. О Хепуорт нет сведений как о ювелире, даже как о создателе случайных изделий. Отсутствуют также какие-либо документальные свидетельства о ее знакомстве с Келли, не говоря уже о наличии симпатии, достаточной для того, чтобы делать Келли подарки. Если история правдива, то, по-видимому, Хепуорт сделала (или приобрела) украшение, как часть костюма для городского Бала художников в Сент-Айвсе в 1964 году. Это мероприятие по сбору средств было задумано в качестве подобия подлинных богемных Балов искусств, которые Хепуорт с коллегами организовывали лет десять тому назад, собирая деньги для Общества искусств Пенвиза — основанного ими в 1949 году модернистского соперника традиционалистскому Обществу художников Сент-Айвса. Две полукруглые пластины сделаны из серебра (без пробы) и соединены друг с другом тем, что, по всей видимости, является более массивной разновидностью флористической проволоки. При ближайшем рассмотрении, скрепляющая обе половинки вместе вокруг волос или запястья стальная шпилька, один конец которой загнут колечком, есть не что иное, как кухонная шпажка с отпиленным острым концом.

(Из собрания Морвенны Миддлтон)

Рейчел никогда не носила такую высокую прическу. Это был не улей^[34], но все равно требовалось закрепить небольшую подкладку, на которую девушка в салоне уложила ее собственные волосы и залила все лаком. Она надеялась выглядеть немного похожей на Джули Кристи^[35], но прическа казалась искусственной, будто под волосами затаился дохлый зверек, и ей не нравился запах лака, поэтому она попыталась перебить его, побрызгав на себя духами.

Она приняла ванну с крайней осторожностью, в ужасе при мысли о том, что творение у нее на голове рухнет и превратится в полный абсурд, затем вытерлась, припудрилась тальком и оделась так, будто балансировала на голове миску с водой. Вполне возможно это сооружение и вполовину не было таким хрупким, как она боялась, но она была непривычна к таким вещам. Они никогда не ходили на взрослые вечеринки. Фактически, они никогда не ходили на вечеринки вообще. Ужин или ланч в гостях были максимально возможными праздничными событиями, и иногда ей казалось, что она перешла из позднего подросткового возраста в начало своего тридцатника без какой-либо фривольной стадии между ними.

Темой вечеринки были Боги и Богини, так что она нашла чисто белое платье с открытой спиной, которое прекрасно подошло. У платья был свободно собранный лиф, державшийся на обвивавшей шею объемной цепи под серебро. Оно ниспадало романтичными складками, пусть и не строго греческого стиля. К платью она надела серебряные сандалии, такие дешевые, что было неважно, даже если бы развалились.

Все утро она мастерила себе диадему из твердой картонки, завернутой в алюминиевую фольгу и утыканной крошечными серебристыми елочными игрушками. Она быстренько встряхнула готовое украшение, чтобы проверить, схватился ли клей. Похоже, все было в порядке. Она подняла диадему над головой и закрепила на прическе, потом критически осмотрела себя спереди и сзади в единственном на весь дом зеркале в полный рост, выпустила парочку длинных прядей волос и решила, что общее впечатление весьма недурственное. Даже если и не совсем Джули Кристи.

В тот день, во время еженедельного урока по искусству в школе для девочек в Западном Корнуолле — ее маленькие ученицы рисовали головки одуванчиков — у нее слегка кружилась голова, и класс вышел из повиновения настолько, что мисс Биннс, молодая учительница истории напротив по коридору, заглянула к ней, чтобы спросить, все ли у нее в порядке. Потом она побаловала Гарфилда, когда забирала из школы — он выглядел таким сладким в школьной форме. Она купила ему в Баттери сливочное мороженое с фруктами, сиропом и орехами и с удовольствием слушала его серьезные рассказы о школе, и даже не выказала ни малейшего раздражения, как с ней иногда бывало, когда он все говорил и говорил, и становился утомительным. И все это возникло из счастья подлинного, а не болезненного, потому что, наконец, она принимала правильные таблетки.

Когда у нее был последний срыв, сосед обнаружил ее, потерявшей сознание в студии, и вызвал Джека как раз вовремя, чтобы спасти ее жизнь, Джек использовал свои связи и устроил ей консультацию у специалиста. Вернон Вакс не просто занялся лечением последствий ее срыва, а принял во внимание модели ее поведения в периоды, когда она была, скорее, в норме. Он поставил диагноз — биполярное расстройство. Это химия, заявил он, причин, вызывающих болезнь, я не вижу, несмотря на сопутствующие факторы в анамнезе. Ей необходимо постоянное химическое лечение карбонатом лития. Дозировка варьируется от пациента к пациенту, от метаболизма к метаболизму, и потребуются регулярные анализы крови, чтобы следить за дозировкой, которую нужно поддерживать на уровне, способном сгладить перепады в настроении, при этом не повреждая почки. Единственным непосредственным побочным эффектом является металлический привкус во рту, но это придет и уйдет, и она приспособится к нему, потому что все приспосабливаются. Ей придется убрать или, по крайней мере, сократить кофеин и соль в диете, и она должна остерегаться занятий, от которых можно вспотеть так сильно, что уровень натрия в теле упадет ниже уровня лития. Антидепрессанты, которые ей прописывали до этого, были для нее, по словам Воска, худшими из возможного, потому что увеличивали шансы на резкий спуск в суицидальное поведение, что собственно и произошло, и чему содействовала ее врожденная склонность к послеродовой депрессии.

Очевидно, наука эта была относительно новая, и причина, по которой препарат работал, была еще не понятна. Джек почитал литературу на эту тему, поскольку она была единственной такой пациенткой в его регистрационных журналах. Соль размельченного в порошок металла стала такой же неотъемлемой частью ее повседневной жизни, как инъекции инсулина для диабетика. И лекарство работало. Ее настроение выровнялось, хотя выяснилось, что вспыльчивость — характеристика органическая, а не химическая. Стало легче предвидеть ее состояние и жить с ней, и когда она бывала счастлива или грустила, тому, как правило, находились веские причины. Не стало больше ночей, прерванных искрящейся тревогой мучительных беспокойств, названий для которых у нее не было, не было больше необъяснимых страхов, не было одержимости. Она не была сумасшедшей. У нее имелся химический дисбаланс, который был управляем.

Поначалу облегчение было настолько велико, что новость казалась хорошей во всем без исключения. Она вернулась к материнству и даже стала совсем немножко писать, когда Гарфилд давал такую возможность, а затем и побольше, — как только он начал ходить в прогулочную группу. Когда умер Майкл, Рейчел обнаружила, что в состоянии поддерживать Энтони — а не наоборот, как было всегда. Он начал зарабатывать немного больше денег. Гарфилд пошел в начальную школу. Она рисовала все больше и, с ободрения Джека и знакомства через него, начала выставлять свои работы на местных, полупрофессиональных выставках. Кое-что она продала. Она пошла работать на неполный день в художественный отдел школы для девочек Западного Корнуолла, где ей платили достаточно, чтобы хватало на покупку материалов.

Однако что-то изменилось. Что-то ушло прочь. Теперь, когда у нее был диагноз, она почти перестала быть жертвой, и осознала, что ее брак был основан на уязвимости и неравенстве, которых больше не существует. Энтони был слишком уравновешенным и рациональным для того, чтобы подобная перемена угрожала ему, но с Рейчел дело обстояло иначе, на нее и эта перемена, и осторожная жизнь, которую он выстроил вокруг нее, начали действовать удручающе. Хуже того, она заметила упадок в своей работе и чувствовала, что теперь подступается к ней хладнокровно, тогда как ее былое буйное возбуждение приносило с собой моменты, в которые она ощущала, что ей открывается доступ к неистовому вдохновению, — то, что теперь закрыла эта новая контролируемая безопасность.

Одевшись, она вышла и обнаружила, что Энтони все еще в своей обычной одежде. Он согласился нацепить серебряную бороду и нести молнию, она приготовила ему и то, и другое. Но он все еще был не готов, виновато сгорбившись над кучей тетрадей для проверки и ссылаясь на крайнюю усталость. Комплименты ее внешности не помогли, а только заставили чувствовать себя глупо и одетой слишком нарядно, а ее возрастающее волнение, пока она ехала по пустоши к северному побережью, подогревалось раздражением и несформулированной потребностью дать ему сдачи.