Замок Персмон. Зеленые призраки. Последняя любовь

Следующий день был днем моего рождения и в то же время приходским праздником нашей деревни. К нам съехались две-три дюжины кузенов и племянников с женами и детьми. Они отправились на деревенский праздник, пока жена, с утра бывшая на ногах, готовила для них пышный пир. Меня, как всегда в подобных случаях, атаковала толпа клиентов, крестьян и горожан, воспользовавшихся праздником, чтобы заодно посоветоваться со мной и тем самым лишить меня удовольствия присутствовать на этом празднике.

Когда я наконец отделался от скучных объяснений с последним клиентом, позвонили к обеду, и, войдя в гостиную, я был приятно поражен. Меня ждала там Эмили Ормонд с большим букетом великолепных роз. Милая девушка бросилась мне на шею с пожеланиями радости, счастья и здоровья.

— Вот и первая радость, которой я не ждал, — сказал я ей, — давно ли ты здесь, доченька?

— Только что приехала, дядя, и сразу уезжаю. Позвольте мне не обедать с вами; вы знаете, почему. Мари такая неосторожная, ей скучно взаперти! Представьте себе, сегодня ей пришло в голову переодеться крестьянкой и пойти на праздник! Я успела отговорить ее, только пообещав вернуться через час. Но я не могла не привезти вам своих роз и не сказать, что сегодня, как и всегда, вы и Жак мне дороже всего на свете.

— А тетка?

— Я ее не видела. Я поздравлю ее при отъезде.

— Чем ты объяснишь ей, что не останешься?

— Да она, дядя, об этом и не спросит.

— А раз я тебя тоже не удерживаю, то ты, пожалуй, вообразишь, что и я тебя не люблю?

— Ну, вы — другое дело. И потом вы ведь знаете, что у меня на руках дитя малое…

— И неразумное! Я так и знал. Мачеха была здесь два дня назад, ты об этом знаешь?

— Да, и оставила вам девочку.

— Кто тебе сказал?

— Дочь старой Николь. Она видела девочку, и ей сказали, что мать уехала в Париж. Правда ли это?

— Правда, и Мари рискует быть пойманной, если она была в Париже после побега из монастыря, до того, как приехала к тебе.

— Была, дядя, я только сейчас узнала. Ей нужно было купить себе белье и платья и, главное, посоветоваться о своих делах, о которых она понятия не имела.

— Она была в Париже одна?

— Нет, с кормилицей, которая помогла ей сбежать. Эта женщина очень ей предана, однако я ее боюсь; она не понимает, что необходимо соблюдать осторожность, ничего не подозревает, и, когда она приходит навещать Мари, я боюсь оставлять ее одну с ней.

— А Жак, где он?

— Наверно, танцует и будет у вас обедать.

— Отлично. Иди же, если надо. Надеюсь, ты вознаградишь меня сторицей, когда перестанешь быть стражем и рабой своей приятельницы. Ты видела Анри?

— Нет, не видела и не хочу видеть никого, кроме вас. Прощайте, дядя, и до свидания!

Когда племянница вышла во двор фермы, где у нее была оставлена коляска, во второй раз позвонили к обеду. Анри вернулся через сад и не встретился с ней. За ним хлынула толпа родственников, и, наконец, появился Жак Ормонд, красный, как пион, потому что плясал до последней минуты. Обед тянулся не слишком долго, потому что все знали, что я-не люблю засиживаться за столом. Подавали быстро, заставляя гостей есть проворно. Как только все кончили, я предложил, поскольку чувствовал потребность подышать свежим воздухом после утренних консультаций, отправиться пить кофе к дядюшке Розье, содержателю деревенского трактира. Из его садика мы увидим танцы. Мое предложение с восторгом приняла вся молодежь. Смеясь, крича и подпрыгивая, молодые люди пустились в путь. Деревня была в километре от дома, если идти проселком через поле.

Наше шумное прибытие выманило местную молодежь из кабачков на улицу, за ними следом выбрались и музыканты — скрипачи и волынщики. Молодежь, которую я с собой привел, отказалась от кофе, горя желанием потанцевать.

Первые четверть часа их нетерпеливого ожидания и радостной суеты я провел один на террасе дядюшки Розье. Эта терраса была устроена на холме и возвышалась на два метра над уровнем площадки, на которой происходили танцы. Отсюда лучше всего было наблюдать общий вид сельского праздника. Синий фонарь заменял лунный свет и давал возможность тем, кто внизу, узнавать друг друга; но наверху еще ничего не зажгли, и я сидел впотьмах в ожидании кофе; вдруг кто-то подошел ко мне и слегка коснулся моего плеча.

— Молчите, дядя, это я, Эмили.

— Что ты тут делаешь, дорогуша? Я думал, ты дома!

— Я была дома… и вернулась, дядя. Вы здесь один?

— Да, но все-таки говори лучше потише.

— Конечно! Понимаете, я не нашла Мари дома. Николь сказала мне, что приходила Шарлет и что они ушли вместе.

— И что, ты думаешь, они здесь?

— Да, думаю, и вот пришла их искать.

— Совсем одна, среди пьяных мужиков, которые не все тебя знают…

— Ничего, дядя. Знакомых много, найдется кому защитить меня в случае нужды. Кроме того, Жак должен быть здесь, и я думала, что вы тоже Скорее всего придете.

— Так не отходи от меня и предоставь этой сумасшедшей делать, что ей вздумается. Глупо, что из-за спасения девчонки, которая совсем не хочет спасаться, ты сама рискуешь нарваться на какую-нибудь дерзость. Останься со мной. Я запрещаю тебе искать Мари. Жак займется этим вместо тебя, по-своему!

— Дядя! Жак не знает ее! Уверяю вас…

Я прервал Эмили, указав ей на парочку, проходившую под откосом террасы, в тени орешника, ограждающего палисадник. Я узнал голос Жака. Мы затаили дыхание и расслышали такой разговор:

— Нет! Я пока не хочу домой! Я хочу сплясать с вами бурре! Темно, меня никто здесь не знает…

— Узнают…

— Как?

— Да так: разве бывают крестьянки такими беленькими, тоненькими, хорошенькими?

— Ого! Комплименты! Я пожалуюсь Мьет.

— Злюка! Найдите Шарлет и уходите с Богом.

— Сами вы злюка! Все вы только бесите меня…

— Послушайте, здесь дядя, а ведь он адвокат вашей мачехи.

— Ну и что! Если я захочу, он будет и моим адвокатом. Стоит ему познакомиться со мной, как он перейдет на мою сторону. Разве вы сами не говорили этого? Хватит, Жак, вот и музыка. Я хочу танцевать!

— Во что бы то ни стало?

— Во что бы то ни стало! Бурре, как в детстве! Еще бы! После десяти лет, проведенных в тюрьме, под страхом смерти, вдруг вернуться к жизни и сплясать бурре! Ах, Жак, миленький Жак! Во что бы то ни стало!

Волынки запищали и помешали нам разобрать, что было сказано потом. Террасу осветили и внизу зажгли большой фонарь. Молодежь рассеялась по площадке приглашать своих дам на танцы. Террасу заполнили нетанцующие, которые сели выпить кофе.

Я вместе с Эмили отошел в сторонку, чтобы продолжить наш разговор и не прерывать своих наблюдений. Как только на площадке стало светло, мы увидели верзилу Жака, кружившего стройненькую и хорошенькую крестьяночку, очень нарядно одетую.

— Это она! — шепнула мне растерянно Мьет, — это переодетая Мари.

— Ты убедилась, что она знает твоего брата?

— Меня обманули, дядя, ах как обманули! Как гадко.

— Что ты думаешь делать?

— Когда она кончит танцевать, подойду к ней, заговорю, как с собственной служанкой, и уведу прежде, чем ее заметят.

— Дай мне получше разглядеть ее…

— Как вы считаете, дядя, она хорошенькая?

— Еще бы, чертовски хороша и пляшет на загляденье!

— Знаете, дядя, она еще совсем дитя и сама не знает, что делает. Уверяю вас, она понятия не имеет о том, что плохо и что хорошо. Очень может быть, что она познакомилась с Жаке без моего ведома, он помог ей сбежать, был с ней в Париже и что он же проводил ее до моей двери и потом виделся с ней тайком… очень может быть, они влюблены друг в друга, дали друг другу слово и лгут, чтобы я не могла им помешать…