Замок Шамбла

– Не благодарите ее, не стоит.

Когда старуха удивленно посмотрела на нее, Мари продолжала:

– Маргарита говорит вам, что приложит все усилия, а вы знаете, чем все это кончится? Я вам скажу. В суде она пролепечет несколько слов, пытаясь сдержать данное вам слово, а потом какая-нибудь чепуха, одно слово председателя вдруг перевернут все ее мысли, она расплачется, как ребенок, и расскажет все, что знает. Вот так все и будет. Я хорошо знаю Маргариту, так что верьте слову.

– Это правда? — обратилась Клодина к Маргарите.

– Очень может быть, Мари, — с замешательством ответила Маргарита. — Я не знаю и не могу ручаться за себя.

– Бедняжка! — с негодованием вскрикнула Мари Будон. — Не может притвориться на один час, когда речь идет о жизни человека!

– Но если так, — пролепетала Клодина, дрожа, — кто мне поручится, что она не обвинит Жака вместо того, чтобы оправдать его? Значит, я не могу полагаться на нее?

– Нет, — сказала Мари Будон.

– Господи Иисусе Христе! — вскрикнула Клодина с отчаянием. — Напрасно же я надеялась. Жак погиб! Погиб!

Наступило минутное молчание, во время которого Мари Будон, не спуская глаз с Маргариты, по-видимому, размышляла. Вдруг ее черные глаза засверкали и, приблизившись к Маргарите, она сказала:

– Ты решила сделать все, чтобы спасти Жака?

– О! Мари, в этом я клянусь душой моей покойной матери! — воскликнула Маргарита.

– Только ты не можешь ручаться, что можешь сказать и сделать, когда будешь выступать в суде.

– Это правда, Мари.

– Есть способ избежать этой опасности и наверняка спасти Жака.

– Скажи же мне, Мари, — воскликнула Маргарита, — что надо делать?!

– Очень просто, надо притвориться больной за несколько дней до того, как тебя вызовут в Риом вместе с другими свидетелями. Вместо этого пошлем твои письменные показания, которые мы сочиним втроем.

Клодина Бессон чуть не вскрикнула от радости. Даже Маргарита Морен нашла этот план превосходным и не колеблясь согласилась.

– Ах, Мари, — сказала она печально, — правду говорят, что ты женщина умная. Как жаль, что ум свой ты используешь во вред другим.

– Это мое дело и касается меня одной, — отрезала Мари Будон. — Но прежде чем мы уйдем, давайте договоримся. Во-первых, ты ничего не скажешь мужу ни о нашем приходе, ни о том, о чем мы будем говорить.

– Не скажу, не скажу, — импульсивно ответила Маргарита. — А то он не согласится…

– Вот почему не надо ничего говорить ни ему, ни кому бы то ни было.

– Я ничего не скажу, Мари.

– Что дальше? — спросила Клодина Бессон.

– Через несколько дней, Маргарита, ты получишь повестку явиться в Риом.

– Хорошо, — сказала Маргарита.

– Ты подготовишься к этой поездке.

– Для чего, — простодушно возразила Маргарита, — если я не поеду?

Мари Будон пожала плечами.

– Для того, чтобы ничего не заподозрили, когда на другой день ты сляжешь в постель.

– Правда, я об этом не подумала.

– Твой муж поедет один, а ты пошлешь письменные показания по образцу, который тебе принесет Клодина и который ты спишешь слово в слово.

– Слово в слово, хорошо.

– Помни, что ты не должна ни слова говорить об этом мужу.

– Не раскрою рта.

– Хорошо, ты мне обещала, я полагаюсь на тебя. Теперь, — обратилась Мари к Клодине, — ты можешь радоваться: я думаю, что Жак спасен.

– И он будет обязан жизнью вам так же, как и Маргарите! — воскликнула старуха, тронутая до слез. — Ах, Мари, я прощаю вам все зло, которые вы мне причинили.

– Полноте, нам некогда приходить в умиление, — грубо сказала Мари Будон. — Мишель Сулье не должен застать нас здесь, пойдемте.

Клодина горячо обняла Маргариту Морен, а Мари Будон только кивнула ей, потом обе женщины удалились. Они шли молча: каждая была погружена в свои мысли. Через некоторое время Клодина вдруг спросила Мари Будон:

– Далеко отсюда до Риома, Мари?

– Около сорока миль, — отвечала та.

– Сорок миль, — прошептала старуха с глубоким вздохом. — Длинная дорога для моих старых ног.

– Неужели вы хотите сделать сорок миль пешком, Клодина, в ваши-то годы? Это было бы безумием, вы не дойдете, я вам говорю.

– Однако я должна быть там. Подумайте о моем бедном Жаке, если он меня не увидит, когда предстанет перед судьями. В подобном положении самый сильный человек превращается в ребенка, он ищет глазами мать, и ему кажется, что все в порядке, если она тут, и что все погибло, если ее нет. Хоть он и взрослый мужчина, а мать всегда волнуется за ребенка, которого носила на руках и кормила своим молоком.

– Я понимаю ваше желание отправиться в Риом, Клодина, но вы не можете идти туда пешком. А поехать разве нельзя?

– Это дорого стоит, Мари.

– Двадцать франков туда и столько же обратно. Это немного.

– Слишком много для меня, мы так бедны!

– Я поговорю с дамами, Клодина, они такие добрые, они дадут вам денег на дорогу.

Старуха вдруг остановилась посреди дороги, выпрямилась и голосом, дрожавшим от негодования, сказала:

– Мари, если речь о моей жизни и жизни моих детей, я не приму от дам ни сантима.

– Хорошо, но от меня вы примете?

– Нет, потому что вы получаете деньги от дам.

– Стало быть, вы не пойдете в Риом, потому что, повторяю вам, каково бы ни было ваше мужество, вы упадете на дороге.

– А я все-таки буду в Риоме.

– Каким же образом?

Клодина помолчала, потом сказала печальным и серьезным голосом:

– У нас есть за домом маленький клочок земли, наше последнее владение. Там растут овощи и пшеница, которыми мы питаемся. Я продам эту землю, сорок франков за нее дадут.

– Стало быть, вы хотите умереть от голода вместе с сыновьями?

– Жак должен видеть меня в суде, — произнесла Клодина решительным тоном. — Я должна быть там, чтобы обнять его, если его освободят, и плакать вместе с ним, если его осудят… я не хочу думать о том, что будет после.

– Итак, вы продадите ваше поле?

– Продам.

– Рассудите, Клодина…

– Продам.

Снова наступило долгое молчание.

– Когда слушается дело в Риоме? — спросила наконец Клодина.

– Двадцать второго августа.