Замурованные: Хроники Кремлевского централа
Шрифт:
— Сколько ей лет, — спросил я, любуясь фотографией.
— Тридцать два.
— А тебе?
— Сорок.
— И чем жена занимается?
— Журналистикой.
— Как держится?
— Молодцом. Она умница, — впервые дрогнул нерв в лице Солдата.
— А это что за пейзаж? — резко сменил я тему, ткнув в фотографию с одинокой почерневшей банькой на фоне мачтового сосняка и бирюзовой заводи.
— Незадолго до посадки купил. Не успел построиться.
— Далеко?
— Триста от Москвы, на Волге, — в глазах Алексея блеснула путеводная звезда длинного тернового пути.
Она,
…Тома уголовного дела — чтиво сокровенное, обычно его стараются оберегать от посторонних глаз, ведь там изнанка биографии, обильно замаранная местами где кровью, где подлостью, где жадностью и прочей человеческой гнилью. Это компромат, гири на ногах, что тащат арестанта в водоворот Уголовного кодекса. Шерстобитов и здесь удивил, спокойно предложив почитать его собрание сочинений.
Десятки имен, погремух, разрозненные обрывочные эпизоды бандитских девяностых не имели к Солдату никакого отношения и требовали предварительного владения материалом.
— Что за непонятные истории и герои у тебя тут мелькают?
— В смысле?
— Ну, например, — я наугад раскрыл первый том. — «Буторин (Ося), Полянский М.А., Полянский Р.А., Усачев, Васильченко — 22 сентября 1998 г. в Москве убийство Мелешкина, покушение на Черкасова, Никитина и др. лиц»?
— Это эпизод «ореховских». Не помню подробностей. Знаю, что валили комерса — Черкасова, остальные под раздачу попали. Полянского, Усачева, Васильченко уже осудили, а Ося со вторым Полянским сейчас в Штатах, сидят. Их в десятом году должны выдать России. Но Ося сюда точно не вернется, скорее, там в тюрьме зарежет соседа и раскрутится еще лет на дцать. Сюда ему никак нельзя.
— Почему?
— Во-первых, ему здесь пожизненное корячится. Во-вторых, на Осе кровь воров, значит, петля.
— Ося — это вообще кто?
— Сергей Буторин — лидер ореховских.
Целых полтома посвящено отечественным и греческим паспортам Солдата на разные имена и гражданства. Вскользь упоминалось офицерское прошлое Шерстобитова, награждение его орденом Мужества.
— Слышь, Алексей, ты и Афган застал?
— В смысле? — насторожился Солдат.
— Орден-то за что дали?
— А, орден, — отстраненно протянул Шерстобитов. — Да, было дело…
Не стал Леша вдаваться в подробности, что высокой государственной награды он удостоен за поимку особо опасного преступника, я об этом вычитал в газете.
Самое оживленное место в камере — стол. Суета возле него не прекращается ни на минуту. Одни едят, другие играют. Устойчивый шахматный тандем составляли Бадри и Паша. Шенгелия не многословен, говорил на тяжком выдохе, с очень сильным грузинским акцентом. На его долю выпала нелегкая роль. С одной стороны, он должен держать привычный ему фасон преступного авторитета, этакого грузинского Аль Капоне города Питера, с другой — мириться с неблаговидной ролью главного свидетеля обвинения — опорой-надеждой милиции и прокуроров в борьбе с «ночным губернатором» Северной столицы Кумариным. Душевный коктейль — омерзительный на вкус и тошнотворный по реакции — оказался противопоказанным Бадри еще и по здоровью. Он горел изнутри, заметая
пепельным тленом восковое лицо с жидкой порослью бороды. Поднявшись на черном, он поставил на красное. Сотрудничество с органами за обещанную свободу, за прощение грехов и усиленную пайку — диагноз страшный и неприличный и по понятиям, и по заповедям. И хотя масть не советская власть, может поменяться, Бадри очень не хотелось слезать с блатной педали.То ли Шенгелия преувеличивал славу своего вклада в борьбу с организованной преступностью, то ли считал, что Следственный комитет при прокуратуре остро нуждается в его, Бадри, заверениях преданности, но он постоянно твердил одно:
— Следователи очэн профессионально работают, — рассуждал грузин, уважительно покачивая головой. — И очэн порядочные люди.
— Менты могут быть порядочными? — растерялся я от впервые услышанных на тюрьме подобных признаний.
— Эти очэн порядочные. Все свои обязательства выполняют. Обэщали статью перебить с особо тяжкой на тяжкую — сдэлали.
— Сидишь-то ты сколько?
— Год и два.
— Так тебя по тяжкой больше года под следствием не могут держать.
— Да-а-а…
— И что ты здесь делаешь?
— Мэня следователи просили на суде по продлению не поднимать этот вопрос, чтоб их не подводить.
— То есть ты сейчас сидишь исключительно по просьбе мусоров? Смущенный формулировкой, Бадри в ответ неуверенно кивнул.
— А на какой срок рассчитываешь? — Меня заинтересовало, как далеко простирается милицейская благодарность.
— Предложили или уйти за отсиженным — туда-сюда полгода или шесть лет условно. Я выбрал первое… Они очэн профессионально работают.
— Откуда у ментов такая щедрость? — сдерживать насмешку удавалось с трудом.
— Они профессионалы…
— И порядочные, — не удержался, съерничал я.
— И порядочные. — Бадри напряженно поводил нижней челюстью и, набравшись воздуху, продолжил: — Меня же Кум закрыл через питерских… милицию. Он же все понятия попутал.
— Говорят, тяжко ему на тюрьме, ранения, одна рука…
— Кумарин — беспредельщик. — Бадри явно шел по тексту, не им написанному. — К нему приходят бизнесмены, сами предлагают пятьдесят процентов за крышу, начинают работать. Кум забирает все, а комерсов теряет.
— Так ты его ломишь в память об убиенных коммерсантах?
— За справедливость! — Грузин распрямил плечи. — Я против Кума и его корешей в погонах еще четверых свидетелей подтянул. В ближайшее время закрывать начнут жирных питерских ментов.
— Слушай, Бадри, когда Кума по ящику показывали, ну, про похищенных детей, которых он вернул, он говорил, что у него близкий — какой-то главный мусор по Питеру. Дружат они, в баню вместе ходят, — вмешался в разговор Николаев.
— Да у Кума там все на подсосе. До лета позакрывают и главных ментов, и главных фээсбэшников. Все за ним потянутся.
Сернистая маска Бадри треснула изъеденной никотином металлокерамикой, изобразив живодерский восторг.
— Это только начало. Ни Кум, ни Дроков из тюрьмы не выйдут. Там труп на трупе, все начнет всплывать. — Бадри облизнулся. — Загрузят их на пэжэ, они еще ореховским позавидуют.