ЗАМУРОВАННЫЕ

Его милицейская непосредственность заставила меня улыбнуться.

— Перетопчетесь, — зло бросил я.

— Мы же тебя по-хорошему спрашиваем, — оскалился полковник.

— Я тебе и по-плохому не скажу.

— Мы же всё равно найдем. Весь подъезд на уши поставим. Тебе оно надо? — не унимался правоохранитель.

— Ищите! Работа у вас такая — искать.

— Зря ты так, — в голосе милиционера прозвучали обидчивые нотки. — Мы к тебе по-человечески подошли. Тебя вообще СОБРом хотели брать.

Небольшой узкий кабинет следователя был заставлен четырьмя столами с компьютерами, завален толстыми подшивками уголовных дел и прочим хламом. В кабинете суетился молодой человек посыльного вида со взглядом кролика и хомячьими щечками, надутыми значимостью учреждения, где ему приходилось шустрить. Я принял его за курьера, но тут "курьер" начал по-хозяйски рассаживать моих захватчиков, обходительно приобнимая их за плечи, и я окончательно запутался. Ещё одной обитательницей кабинета оказалась бледная как моль женщина, настолько блеклая, что запомнилась лишь бельмообразная тень, снующая по комнате. Наконец, появился подлинный хозяин кабинета, чьё имя красовалось на входной двери: "следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Краснов Игорь Викторович".

В глаза бросились бабья манерность и витринный лоск. Он походил не на следователя, скорее на дорогого адвоката или на финдиректора какой-нибудь добычи. Идеально подогнанный по фигуре костюм тянул явно не на одно месячное жалованье сотрудника Генпрокуратуры. Из пиджачных рукавов то и дело выныривали золотые запонки на белоснежных манжетах сорочки. На правой руке советника юстиции небрежно болтались золотые часы, нескромно отливая сапфировыми бликами.

— Поаккуратней не могли? — укоризненно бросил Краснов милиционерам, кидая на стол предназначенную явно мне коробку с салфетками, разукрашенную фиалками. — Это, что, по-вашему, больница?

— Оказание сопротивления при задержании, был вооружен, сами понимаете, — лениво отозвался кто-то из мусоров.

— Короче, пишите рапорта. Потом все свободны, кроме двоих для конвоирования гражданина Миронова на Петровку.

— Адвоката вызови, — голова болела и кружилась. Кровь, наполнявшую рот, приходилось сглатывать и от этого речь давалась мне с трудом.

— Набери его адвоката, пусть подъезжает, — приказал Краснов "курьеру", даже не поворачиваясь в его сторону.

Однако парень, прирученный к определенной интонации шефа, тут же бросился к телефону исполнять поручение.

— Иван, — размеренно и вкрадчиво зажурчал Краснов, профессионально отрабатывая на доверии, — я хочу, чтобы ты понял всю серьёзность своего положения. Тебе вменяются очень суровые вещи, которые по совокупности тянут минимум лет на двадцать, и то если тебя сочтут заслуживающим снисхождения. Как ни крути — "ван вэй тикет" (билет в один конец /англ./), или…

— Или что? — пейзаж расплывался, голос следователя звонко бил по перепонкам.

— Или расскажешь, как всё было. Если забудешь чего, мы напомним. Посидишь недельку на Петровке, пока будем оформлять твои показания. Пойдешь по делу свидетелем.

— Поцелуй меня в плечо, — я харкнул кровью на вишневый ламинат.

— В смысле? — поперхнулся следователь.

— Ну, ты тоже издалека начал.

— Иван, зря хорохоришься. Этого никто не оценит. Заживо себя хоронишь. Как всё хорошо складывалось: карьера, наука, невеста — красивая, умная девушка. Забудь! Уже через год наших тюрем ты станешь инвалидом. И это даже без нашей помощи. Ну а если ты нас еще разозлишь…

— Вот, возьмите, — Краснова прервал мент с отекшим лицом, в загаженной черными подтеками некогда красного цвета куртке. Он протянул следователю кипу разрисованной каракулями бумаги, мятой и заляпанной. — Рапорта.

— Хорошо, спасибо, — Краснов брезгливо перехватил ухоженными наманикюренными пальцами отчеты о моей поимке.

"Венским вальсом" Штрауса у Краснова зазвонил телефон. Следователь незамедлительно ответил:

— Слушаю, Дмитрий Палыч. Все отлично. Задержали, доставили, сейчас работаем. Хорошо, как сдадим на Петровку, я тебе сразу наберу.

— Иван, откровенно, — Краснов вновь взял доверительную ноту, — шансов у тебя нет. Видишь, какие люди тобой интересуются. Дмитрий Павлович Довгий.

— Кто это? — мотнул я головой.

— Тебе лучше и не знать, — покачал головой следователь. — А если у такого человека нет сомнений в твоей причастности к столь тяжкому преступлению, считай, что тебя уже не существует.

— А свое-то существование вы надолго с твоим Палычем намерили?

— Мы — это система, которая позволяет стране жить и развиваться.

— Лучше расскажи, сколько тебе с твоим другом, как его, Долбием, занес Чубайс.

— Иван, не усугубляй, — Краснов театрально провел рукой по волосам. — Хотя, терять, по-моему, тебе уже нечего.

Пришел адвокат. Предъявили обвинение. Мы заявили алиби и 51-ю статью Конституции. Что-то писали, о чем-то спорили. Адвокат ушел. Меня повезли в изолятор временного содержания на Петровку, 38. Час мариновали в узкой железной клетке, затем обыск: раздеться, присесть, встать, одеться. Выдав вонючую подушку и матрац, больше похожий на грязный мешок с комьями ваты, закинули в камеру. Трехместная хата — полтора на четыре, стены окрашены в унылый серо-голубой цвет, окно, по-местному — "решка", с обеих сторон занавешенное рядами решеток, почти не пропускало солнечного света, который с лихвой восполняли две лампы, включенные круглые сутки и светившие как автомобильные фары. От этого вскоре потерялось ощущение времени.

В Басманный суд везли одного, в клетке, оборудованной в "Газели". По ту сторону решетки — конвойный-автоматчик. Как только тронулись, сержант предложил сигарету.

— Знаешь, я не верю, что это вы организовали, — тяжело вздохнул мент, чиркнув спичкой. — Хотя, жалко, конечно, что гада этого не взорвали. Будь у меня руки подлиннее, лично бы его придавил.

В коридоре суда среди объективов телекамер и вспышек фотоаппаратов отыскал глаза матери. Тогда я еще не знал, что в один день со мной взяли отца, не знал, что ей пришлось пережить, разрываясь сердцем между московской и новосибирской тюрьмами…

По возвращении на Петровку первым делом из обуви выломали металлические супинаторы и срезали с одежды все металлические застежки — приговор суда вступил в силу. Еще через сутки — "с вещами на выход". Через полтора часа скитаний по запруженной машинами Москве воронок въехал в узкий шлюз тюремных ворот "Матросской тишины".

Единственное здание, не разрушаемое временем, не подвластное ходу истории, непоколебимое в войнах и революционных потрясениях, — это тюрьма. Тюрьма — неизменный символ своей эпохи, непременная изнанка государственного прогресса и просвещения, свободы и равенства, демократии и политического плюрализма. Историю Франции можно изучать по узникам Бастилии, историю Российской Империи — по шлиссельбургской крепости и Петропавловским казематам, а образы "подвалов Лубянки" и ГУЛАГа неотделимы от доброй половины лет советской эпохи.