Замужем за облаком. Полное собрание рассказов

– Но и без этого у меня еще осталась масса воспоминаний. Сейчас мне только и остается, что лежать здесь и рыться в картотеке памяти. Даже Стенрауд Писсекер – даже она оставила после себя кое-что приятное. – Он снова взял с подноса хлебец, но тут же вернул его на место. – Однако из всех этих воспоминаний только одно возвращается снова и снова. Оно связано с моей женой Китти. То есть не так чтобы непосредственно с ней. Не напрямую. Вскоре после нашего развода я уехал в Грецию с одной прелестной фотомоделью. Отдыхали на островке неподалеку от турецкого побережья. И вот однажды сидели мы на пляже, и я чувствовал себя совершенно счастливым. С моим браком было покончено, я мог делать все, что хочу… Мне это нравилось. И тут я заметил всего в нескольких шагах от нас женщину, которая напомнила мне Китти, – сходство было не очень сильным, но достаточным, чтобы выбить меня из колеи. Более того, она походила на ту Китти, какой она была в молодости, вскоре после нашей свадьбы, когда я испытывал восторг от каждого прикосновения к ней. Я стал украдкой поглядывать на эту женщину. И вдруг она поднялась на ноги, скинула купальный костюм и голышом направилась к воде. Без всякого стеснения, как будто для нее это самое обычное дело. У кромки воды она остановилась спиной к нам и стала глядеть на море – такое впечатление, словно жизнь и время расстилаются перед ней, как один бесконечно долгий день… Меня это буквально подкосило. Ее длинные волосы, струящиеся по спине, ее ноги… Я оглянулся на свою красивую спутницу, но она для меня уже ничего не значила. В те минуты я мог думать только об одном: «Что же я наделал? Что же такое я сотворил со своей жизнью?» И ты знаешь, этот эпизод никак не выходит у меня из головы. Все другие – милые, эротические, забавные, сумасбродные эпизоды – всплывают в памяти и исчезают. Но только не этот, черт побери! Только не этот!

Я заметил висящую нитку на рукаве своего нового пиджака. Надо будет зайти в ателье. Ненавижу, когда попадаются вещи с браком. Я вздохнул.

Винсент ошибочно истолковал мой вздох как проявление сочувствия.

– За меня не волнуйся, – сказал он. – Я в порядке.

Пряча ухмылку, я процитировал старинное еврейское изречение:

– Никому из нас не дано умереть, осуществив хотя бы половину своих желаний.

Чуть подумав, он благодарно улыбнулся:

– Хорошо сказано. Это ты сам придумал?

– Только что, – солгал я.

Похищенная церковь

Тина и Стэнли Уайкофф дожидались лифта. Оба сильно нервничали. Оба были одеты безупречно, однако не переставали осматривать себя и друг друга, проверяя, нет ли какого упущения: расползшейся молнии, незастегнутой пуговицы, выбившегося из прически локона и тому подобного.

В шестой раз она задавалась вопросом: не коротковато ли ее платье? Дважды она спрашивала об этом Стэна, и дважды он сказал «нет», но все же… Сам он стоял, руки в карманах, мучимый сомнением: может, стоило надеть синий костюм вместо этого черного? Не слишком ли похоронный у него вид? А этот красный галстук? Пусть даже темно-красный, ближе к малиновому, но не слишком ли броско он выглядит в сочетании с черным? Галстук выбирала Тина, подбодрившая его своей уверенностью. «Надевай красный, – твердо заявила она, – он лучше всего подходит к этому костюму». Таким образом, ему не пришлось выбирать самому. Но что, если ее решение было неверным? Что, если их озадачит его выбор галстука? Или даже оскорбит? И какая из этих реакций будет хуже?

Его родители были давно мертвы к тому времени, когда он встретил эту женщину и сочетался с ней браком. Возможно, не стоило целых три года держать Тину в неведении относительно предстоящей встречи. Неудивительно, что она приняла его сообщение за шутку, пусть и на редкость нелепую. Да и как тут не удивиться, услышав такое:

– Мои родители хотели бы с тобой пообщаться через два года.

В тот момент они сидели за завтраком. Стояло пасмурное октябрьское утро, однако отношения между супругами были безоблачными. Ни единого темного пятнышка. Оба были в восторге от того, как хорошо они подходят друг другу. И вот теперь – что бы это значило? Она ничего не сказала, только уставилась на него поверх поднесенной к губам розовой кофейной чашки, ожидая продолжения, которое, по идее, должно было содержать соль шутки либо хоть как-то пояснить столь странную фразу. Но молчание тянулось слишком долго, и наконец она подала ответную реплику:

– Что-то я не пойму – ведь твои родители умерли.

Стэн вытер ладонью рот. Судя по затуманенному взгляду, он предпочел бы в сей момент перенестись куда-нибудь на край света, лишь бы не развивать эту тему. Потом он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и произнес:

– Я еще не все тебе рассказал о моей семье…

И вот сейчас они стояли в подъезде обычного многоквартирного дома в ожидании лифта, который должен был доставить их наверх для встречи с его покойными родителями.

– Мо и Эл, верно?

Он молча кивнул.

– Сокращенно от Морин и Альфонс, так?

Он снова кивнул, глядя на носки своих ботинок.

– Ты и вправду называл их «Мо» и «Эл», даже в детстве? Не «мама» и «папа»?

– Им не нравились обращения «мама» и «папа». Они говорили, что это заставляет их чувствовать себя старыми.

– Но «Мо и Эл» звучит как название комического дуэта. Вроде «Лорела и Харди».

Он мгновенно поднял взгляд от ботинок на лицо жены, словно та высказала какую-то необыкновенную или крайне важную мысль. Но вспыхнувший в глазах огонек быстро потух, и он снова уставился вниз.

– Что я могу сказать? Только то, что родители просили называть их так, и никак иначе.

Голос его стал низким и раскатистым, напоминая рычание зверя, немедленно готового пустить в ход клыки.

Она отвернулась и отошла на несколько шагов. Что она здесь делала? Похоже, ее угораздило выйти за сумасшедшего, и только сейчас это выплывало наружу. Так подумал бы на ее месте любой здравомыслящий человек. «Милая, познакомься с моими родителями, правда они уже давно мертвы». Позади с лязгом остановился лифт. Она не пошевелилась.

– Ледок!

– Эл!

Воздух наполнился остервенелым писклявым тявканьем. Развернувшись, она увидела коротышку в полной клоунской экипировке, включая голубой парик а-ля «взрыв на макаронной фабрике», красный круглый нос и плоские желтые ботинки размером с теннисную ракетку. Вокруг ее мужа носились кругами, периодически прыгая на его ноги, два мопса – один черный, другой бежевой окраски. А ее Стэнли пытался одновременно обнять клоуна и погладить прыгающих собачонок.

– Привет, Лорел! – радостно воскликнул он, дотянувшись до головы черного мопса.

Мужчины и собаки подняли такую возню, что прошло немало времени, прежде чем кто-либо из них обратил внимание на женщину. В конце концов один из мопсов – черный – отделился от суетящейся у лифта группы и подошел обнюхать ее туфли. Она нагнулась с намерением погладить песика, но тот с ворчанием подался назад.

Ее муж заметил это и сказал:

– Дорогая, не стоит. Лорел недолюбливает женщин. Лучше погладь вот этого. – Он указал на бежевого мопса. – Лучше погладь Харди. Он любит всех без разбора.

– Так что же, сынок, собираешься ты познакомить меня с невесткой или мне придется сделать это самому?

Шлепая ботинками, клоун приблизился и крепко обнял женщину. Она ощутила тепло его тела и сильный запах одеколона. Надушенный клоун. Так она думала, находясь в его объятиях и неуверенно на них отвечая.

Клоун рывком отстранил ее от себя, но тут же схватил за обе руки:

– Я Эл, а ты, стало быть, Тина.

Она слабо кивнула. Он снова притянул ее, обнял и резко отстранил. Эти притягивания и отталкивания вывели ее из равновесия, так что, наконец отпущенная клоуном, она покачнулась и едва устояла на высоких каблуках.

– А она миленькая, Ледок. Ты женился на очень красивой девушке.

Стэнли улыбнулся и кивнул. Почему отец называл его Ледком?

– А теперь поднимемся наверх, к твоей маме.

Альфонс вернулся к лифту и открыл дверь кабины. Первыми внутрь забежали собаки, следом вошел клоун, за ним Стэн (который в иных случаях вел себя как джентльмен, пропуская ее вперед) и последней Тина.

– Как твои дела, Эл?

Лифт очень медленно полз вверх; все трое стояли лицом к дверям.

– Не жалуюсь. Смерть – не такая уж плохая штука. Скучать не приходится.