Замыслил я побег..

— Рабский труд на фазенде дона Пуэбло! — сказал Костя. Дашка заливисто засмеялась. Зинаида Ивановна, надсматривавшая за качеством производимых работ, недовольно оглянулась.

— Бабушка, это — Костя! — представила внучка. Лейтенант припал на колено и, к великому смущению Зинаиды Ивановны, почтительно поцеловал ее некогда холеную, городскую, а теперь совсем уже деревенскую руку. Потом парочка скрылась в доме и через несколько минут выскочила на солнышко в совершенно пляжном виде. Костя, поигрывая молодыми, трепетными, как ноздри рысака, мускулами, отобрал у Башмакова орудие труда. Дашка взяла грабельки, и они направились в конец участка, где длинные грядки картошки вздымались, словно зеленые морские волны с бело-розовой пеной цветения на гребнях. Работали весело, изредка озирая едва прикрытую наготу друг друга серьезными вспоминающими взглядами. Потом ушли купаться на пруд в сопровождении Маугли, полюбившего молодого лейтенанта с первого нюха. По возвращении Костя, благо в июле день долгий, навыполнял кучу заданий, которые едва успевала давать ему счастливая Зинаида Ивановна.

— Смотри, Тунеядыч, какие мужья бывают! — вздохнула Катя.

— А Костя еще ничей не муж, — сообщила Дашка. — Вот возьму и выйду за него!

— После суточного знакомства? — Катя усмехнулась.

— Здра-асте! Мы с ним знакомы с детства! — Дашка высунулась по пояс в окно. — Ко-ость, сколько мы с тобой знакомы?

— Тринадцать лет, десять месяцев и двадцать шесть дней! — крикнул он.

— Вот, у Кости все посчитано.

Ужин прошел за рассказами о том, что случилось в теннисном клубе. А случилось вот что. Дашка, как всегда, встала у стенки вместе с длинной Валей и начала отрабатывать удары. Тренер, злой как собака, не обращал на них никакого внимания. Он надел новый теннисный костюм, высветлил и уложил волосы, а чертова Вета позвонила и сообщила, что на тренировку приехать не сможет… Костя поначалу просто наблюдал за Дашкой, а потом взял ракетку и стал показывать, как правильно стоять у стенки.

— Почему на корте посторонние?! — заорал тренер.

— Это со мной! — ответила Дашка.

— У нас вход платный!

— Сколько? — спросил Костя.

— Десять долларов.

И тут на глазах изумленной Дашки Костя достал десять баксов, протянул тренеру и спросил:

— А сколько стоит с вами покидать?

— Двадцать долларов в час!

Дашка попыталась увести Костю, но не тут-то было. Он заплатил за два часа, взял у Дашки ракетку, вышел на корт и в конце концов обыграл тренера, который от ярости расколотил ракетку об пол…

— Я же не знала, что Коська был чемпионом училища! — захлебывалась от восторга Дашка. — А какая у тренера была прическа в конце! Кость, покажи!

Лейтенант взлохматил свою короткую стрижку и скроил совершенно идиотскую гримасу:

— Дураков надо учить!

Все засмеялись, а Зинаида Ивановна даже схватилась за сердце.

Вечером Костя и Дашка ушли гулять в поселок. Башмаков проводил их до калитки. Теплая июльская темень пахла медом. Освещенная решетчатая веранда, где Зинаида Ивановна и Катя накрывали стол к вечернему чаю, отсюда, из ночного сада, напоминала огромный фонарь, где поселились гномы. Олег Трудович подумал вдруг о том, что если бы человеку (человеку, а не заводной мыши!) после смерти предлагался на выбор любой способ вечностьпрепро-вождения, он, Башмаков, выбрал бы, наверное, вот этот: стоять в ночном саду на тропинке, ведущей к дому, вдыхать всей грудью медовую темень и смотреть, как на освещенной веранде накрывают стол к вечернему чаю…

Молодежь вернулась. Дашка восторженно рассказывала про то, как возле пожарного пруда к ним привязался известный дачный хулиган, обхамивший ее давеча по пути на станцию. Костя надавал ему по шее и скинул в воду к пиявкам.

— У них, оказывается, в училище и у-шу преподают! — благоговейно сообщил а Дашка.

— Дураков надо учить! — потирая ушибленный локоть, скромно улыбнулся героический лейтенант.

Всеобщее ликование не разделила лишь Зинаида Ивановна, пробормотав, что хулиганье за такие вещи и дачу спалить может.

— Костя, — спросила Катя, — вас, случайно, не на секретного агента готовили?

— В известной степени. Но пока это никому не нужно.

— А может, и правильно? — предположил Башмаков. — Человечество вступило в эру вечного мира.

— Вечного мира не бывает, бывают только затянувшиеся перемирия, — серьезно ответил Костя.

— Вы так думаете? — внимательно посмотрела на него Катя.

— Да, я так думаю. И Жириновский тоже.

Некоторое время сидели молча, и было слышно, как под потолком мотыльки стрекочут крылышками вокруг горящей лампы.

— Покойный Петр Никифорович, — вдруг нарушила тишину Зинаида Ивановна, — ремонтировал на Ходынке квартиру одному разведчику. Генералу. У Гитлера был список наших самых опасных диверсантов. И генерал значился в этом списке на третьем месте. Петр Никифорович из уважения настелил ему дубовый паркет. Специально достал, выменял на импортную сантехнику. А генерал-то не поверил, что паркет дубовый, и накладную затребовал. А какая накладная? Петр Никифорович так расстроился, так расстроился… Он ведь из уважения!

— Кость, а скажи что-нибудь по-китайски! — попросила Дашка.

— По-китайски? — Он улыбнулся.

Глаза его сузились, губы резиново растянулись, и не своим, а совершенно иным, высоким переливчатым голосом лейтенант протенькал что-то очень красивое.

— И что это значит? — поинтересовалась Катя.

— Это из Ли Бо. В переводе звучит примерно так:

За яшмовою шторой, В одиночестве, Красавица застыла У окна. Глаза ее влажны, Печальны взоры. О ком она тоскует — Кто ж ответит?

— Костя, а трудно было учить китайский?

— Трудно. Но человек, не знающий языков — калека.

— Значит, я калека, — вздохнул Башмаков.

— А еще что-нибудь прочти! — попросила Дашка.

— Может, из Ду Фу? — предложил Костя.

— А хоть и из Ду Фу! — кивнул Башмаков.

Спать разошлись за полночь. Зинаида Ивановна постелила гостю на террасе, на стареньком диване, на котором так любил лежать, почитывая «Фрегат „Пал-ладу“», покойный Петр Никифорович. Среди ночи Башмаков проснулся от странных звуков. Казалось, дачный домик, ожив, со стонами и скрипом расправляет свои деревянные балки, лаги, венцы… Звуки доносились сверху, из Дашкиной комнаты.

«Вот мерзавцы!» — восхищенно подумал Башмаков и представил себе два молодых тела, свивающихся в великолепном, свежем вожделении, неутомимом, как майские соловьи. И во всем этом была какая-то высшая справедливость природы. Там, наверху, поближе к небу, буйствовала юная страсть, а здесь, внизу, поближе к земле, тихо сонничали два утихомиренных многолетним супружеством тела…

— Кать! — позвал он.

Но она мерно дышала, лежа к нему спиной. Олег Трудович долго и разнообразно гладил спящую жену, а потом, исхитрившись, попытался вкрасться в нее.

— Тунеядыч, отстань! — Катя гневно отпихнула мужа.

— Ты не спишь?

— Уснешь тут! Как не стыдно! Этот твой Костя…

— Почему мой?

— Замолчи, иначе сейчас будет скандал!

Костя уехал через три дня — сначала к родителям, а потом к месту службы. Он звонил почти каждый день и тратил на это, наверное, все свои деньги. Впрочем, Дашка уверяла, что он уже нашел приработки: во Владивосток постоянно наезжают китайские торговцы и им все время требуется переводчик.

В сентябре Костя прилетел в Москву — жениться. Он явился к Башмаковым с цветами, огромным гортом и бутылкой, содержавшей заспиртованную ящерицу.