Занавес приподнят

Торопясь и запинаясь, Лулу все же продолжал перечислять чуть ли не каждую деталь, подмеченную во время слежки.

— Стоп, хватит! — скомандовал шеф. — Проверим. Если наврал — прощайся с жизнью…

Все трое бросились к двери. Им было невтерпеж напасть на след разыскиваемого.

— Погодите, камарады! — окликнул их дрожащим голосом Лулу, готовый уже пасть на колени перед шефом. — Погодите! Я не досказал… Девка еще побывала в больнице…

— Чего ж ты молчишь, гад?!

— Говори быстрее!

— В какой больнице?

— Брынковенеск! — придерживая шефа за рукав, торопливо бормотал Лулу. — Сам видел, как она вошла в больницу с букетиком цветов. Мне потом рассказывала, что у нее там лежит подружка… Та, что с Нерва-Траян!.. К которой она заходила домой…

— И черт с ней! — огрызнулся шеф. — Мало ли шлюх валяется в больницах!

— За дурачков нас принимает!

— Запутать хочет?

— Нет, камарады дорогие, нет! — спешил Лулу досказать, вытирая с губ продолжавшую сочиться кровь. — Это очень важно! Не то потом скажете, что я утаил от вас… Проверьте сначала на Нерва-Траян…

Лулу не успел договорить, как легионеры почти бегом покинули комнату, захлопнув за собою дверь.

Митреску вновь остался в компании с беззубым черепом, распятием Христа и портретом рейхсфюрера СС Гиммлера.

Тем временем легионеры побывали в магазинах, в которые заходила девица, но ничего обнадеживающего не нашли. Однако им удалось все же установить, что ни одна из женщин, проживающих в доме на улице Нерва-Траян, не находилась в настоящее время на излечении в больнице… Стало быть, девка с Круча де пятрэ пожаловала в Брынковенеск не к подружке, а к кому-то другому… Предположение подтвердилось: в больнице они узнали, в какой палате находится тот человек, к которому приходила дама… И тотчас же десяток легионеров ринулись с разных сторон по коридору больницы к этой палате. На глазах у больных и медицинского персонала они ворвались в палату и доброй сотней пуль изрешетили тело бывшего сподвижника «капитана» Михаила Стелеску. Затем принесенными с собою топориками разрубили труп на множество частей… А потом принялись плясать, как дикари, и обнимать друг друга окровавленными руками, плакать и смеяться от необычайной радости, что им удалось разыскать изменника и отомстить ему за раскол в легионерском движении.

Лулу Митреску стал с тех пор заметной личностью в движении, а Гицэ Заримба удостоился быть членом «тайного совета»…

Жорж Попа, тогда еще подросток, ученик лицея, естественно, не мог знать всех этих подробностей, но со слов отца он знал, что групповод Митреску принимал участие в торжественном вручении наград участникам расправы над Стелеску… Все десять легионеров из «команды смертников» были тогда задержаны полицией и заключены в тюрьму Вэкэрешть, однако «капитан» добился от монарха разрешения вручить каждому из них легионерский орден «Белый крест»… Именно Лулу Митреску командовал этими убийцами при построении во дворе тюрьмы для встречи государственного знамени, принесенного легионерами вместе с орденами, именно он зачитал приказ «капитана» о наградах осужденным легионерам, приказ, полный славословий в их адрес. Облаченный в ризу легионер-священник отслужил молебен, «легионеры-мученики», как окрещены они были в приказе «капитана», опустились на колени, поцеловали крест, и легионер-священник щедро окропил их святой водой… При этом выстроенные в шеренгу жандармы с карабинами на изготовку, присланные префектурой для усиления охраны на время церемонии, растерялись было и также опустились на колени…

Лулу Митреску не раз впоследствии называл про себя эту церемонию «комедией окропления кровью и святой водицей». Но, услышав из уст какого-либо новичка нотку пренебрежения к легионерскому девизу, возводящему готовность легионера умереть в высочайший подвиг, он безжалостно третировал его за малодушие и эгоизм, порождаемые непониманием величайших и благороднейших целей движения.

Нечто подобное произошло у него и с Жоржем Попа, никак не решавшимся проявить твердость, чтобы заставить мать не выдавать тайну и таким образом вынудить ее стать фактической соучастницей совершенного ими преступного акта на электростанции…

Лулу резко осудил Жоржа Попа, пристыдил его за малодушие и нерешительность, однако постарался не доводить конфликт до крайности. К тому были весьма важные в настоящий момент для заядлого картежника Лулу причины. Деньги, полученные на поездку в Болград, он в тот же вечер продул, не выезжая из Бухареста. Из-за этого непредвиденного обстоятельства он выехал днем позже и Новый год провел в поезде. На обратный путь у него не оставалось ни гроша. Выход из этого затруднительного положения он видел только в том, чтобы подзанять деньжат у Жоржа Попа. Потому-то групповод Митреску и умерил пыл, заговорив вкрадчивым голосом:

— Поверь мне, мсье Жорж, я вовсе не такой бесчувственный, каким, наверное, кажусь тебе… Я прекрасно понимаю, что такое мать, и сочувствую, конечно… Но нет же другого выхода у нас! Ты, видимо, не отдаешь себе отчета в том, что произойдет, если твоя маман обратится в полицию?! Дело неизбежно получит широкую огласку, коммунисты и жиды поднимут такой вой и гвалт, что нам с тобой свет не мил станет!.. Короче говоря, это пахнет скандальным разоблачением… Ни один шеф из «тайного совета» не простит такое никогда! Сам знаешь, всякая сентиментальность у нас не в почете… И обидно, черт возьми, если вместо благодарности за столь блестяще выполненное трудное дело с нас спустят три шкуры… Обидно и глупо! Слово чести легионера!

— Уговорю ее, — после продолжительной паузы с трудом вымолвил Жорж и, как бы размышляя вслух, продолжил: — Единственный сын… Она очень любит меня… Уговорю.

— Ну… попытайся, — нехотя ответил Лулу. — А если не выйдет? Что тогда?.. Одно скажу тебе: они свое уже взяли, а ты только начинаешь жить. И только теперь перед тобой открываются блестящие перспективы… Знаешь ли ты, какое большое внимание уделяется в данное время вашему краю? И понимаешь ли, чем вызвано это внимание? До меня это дошло совсем недавно, после возвращения нашего команданта из Берлина. Вот и ты помозгуй-ка, с кем ваш край граничит! А на всех остальных рубежах у нас теперь немцы!.. Ясно?

— Не совсем, — удивился Попа. — Почему немцы? Они только на границе с бывшей Чехословакией… На остальных участках пока еще я не вижу их…

— Плохо смотришь! Хортистская Венгрия, к твоему сведению, уже давно на все сто процентов с фюрером… А София колеблется больше для виду, чтобы преждевременно не осложнить отношения с Англией и Францией, но ее правители и сам царь Борис не настолько близоруки, чтобы делать на них ставку. Это было бы так же бессмысленно, как на скачках ставить на дохлых лошадей!.. И если остается незначительный клочок границы с Югославией, так оттуда нет угрозы… В скором времени там вообще будет «зер гут!». Эти слова, между прочим, принадлежат не мне, а нашему команданту Хории Симе! Теперь улавливаешь, что это значит?! Вот так, мсье Жорж! Других границ, кроме вашего края на Днестре, нет… Именно здесь и будут происходить великие события, в которых тебе предстоит играть далеко не последнюю роль… А ты, прости меня, пожалуйста, ведешь себя как барышня!

Попа был согласен с доводами групповода, но все еще никак не мог представить себе, что горячо любящая и любимая им самим мать способна привести в исполнение угрозу, сообщить о своих подозрениях.

Митреску чувствовал это и не отступал.

— Между прочим, как ты думаешь, отчего наш шеф Заримба стал такой крупной фигурой в движении? — издалека начал Лулу. — У самого короля он «персона грата»! А дудуйка Лупяска связана с ним, как два звена в одной цепи… Нипочем ему всякие там министры внутренних, внешних и даже небесных дел!.. Какие достоинства позволили ему так высоко взлететь? Образованность, что ли? Дай бог, если три класса наберется. Тогда, быть может, презентабельная внешность, как, например, была у нашего «капитана»? Сам знаешь — жаба! Смотреть тошно… И все же крупная, очень влиятельная, известная личность! Деньжатами только он в движении ворочает, да и не только деньжатами… Что же позволило ему сделать такую головокружительную карьеру?! Если помозговать, то окажется, что никакого секрета тут нет… Абсолютно! Его прошлое ты знаешь?

И Лулу Митреску принялся рассказывать… Было это в Добрудже. В тот день по городу бродили цыгане, а как только стемнело, некий болгарин у порога своей парикмахерской обнаружил подкидыша. Это и был Гицэ Заримба. Бездетные супруги приютили маленького, чернявого, с быстрыми, как ртуть, глазенками младенца. Приютили и растили, как родного. По мере того как мальчонка взрослел, на спине у него рос горб. Для эгоистичных ребятишек, его сверстников, Гицэ стал мишенью для издевок. И быть может, потому с первых же дней занятий в школе он не проявлял никакого интереса к учебе, а вскоре вообще покинул школу. Вся его энергия и жажда деятельности сосредоточились на овладении ремеслом цирюльника, чему терпеливо и любовно обучал его парикмахер. Особую страсть он проявлял к чаевым и вообще к деньгам. Если кто-нибудь считал монеты или тем более купюры, Гицэ задерживал дыхание…