Заноза для хирурга

– А что мне, голодом тут у вас лежать? – взрывается пациентка. – Хамят, не лечат, ещё и кормят чем попало!

Добрынин, сузив глаза, смотрит сначала на пациентку, потом на меня.

– Татьяна Ивановна, я скажу медсестре, она даст вам лекарство от изжоги, – я говорю спокойно и негромко, именно такой голос лучше всего действует на людей. – Мы хотим, чтобы вы поправились, но для этого вы должны нам помочь. Сейчас вам больше всего подходит именно больничный стол. Я передам вашему сыну, что не стоит приносить вам еду, которая будет раздражать желудок.

Колоскова фыркает и отворачивается. Похоже, конфликт исчерпан, и мы с Добрыниным выходим из палаты. Я поворачиваюсь к нему и только открываю рот, как слышу:

– Что за бардак вы тут развели?

У меня просто глаза на лоб лезут. Смотрю на начальство молча – я не ослышалась?

– Почему вы не следите за своими пациентами? – рявкает Добрынин. – Я должен тратить своё время на изжогу? – последнее слово он произносит настолько кислым тоном, что у меня самой чуть изжога не начинается. – Почему при поступлении вы не объяснили пациентке, чем чревато для неё нарушение диеты? Мне что, ходить по палатам и лекции читать?!

От дурацких обвинений, да ещё и высказанных в таком тоне, я теряюсь, а Добрынин продолжает:

– У вас, кажется, хирургическая специальность, м-м? Так какого… вы рассусоливаете с пациентами?

Хватаю ртом воздух, не в состоянии ответить.

– Так вот, Анна Николаевна, вы никогда не станете хорошим хирургом, – губы мужчины кривятся, голос холоден, – если продолжите так сюсюкать. Все эти ваши женские заморочки и слабости в хирургии не пройдут, – он небрежно жестикулирует. – Хирургу нужны железные нервы и крепкая рука! А с вашими данными идите вон терапевтом в поликлинику, или педиатром, детей взвешивать в день здорового ребёнка!

– Как вы смеете?! – сорвавшись, подскакиваю ближе, шиплю ему прямо в лицо. Он… он… сволочь! Да я всю жизнь положила, чтобы добиться того, что имею сейчас!

Мы оказываемся непозволительно близко. Дышим одним и тем же воздухом. В его глазах вдруг что-то вспыхивает – зрачок расширяется, я вижу своё отражение, и в ту же секунду мужчина резко отшатывается назад.

– Я всё сказал! Если хотите продолжать работать в моём отделении, докажите свою полезность!

Уже, значит, в «его» отделении! Да уж. Смотрю на удаляющуюся от меня фигуру, наполняясь мрачной решимостью. Хочет доказательств? Будут ему доказательства!

* * *

Шесть месяцев проверок. Шесть месяцев доказательств. На меня кричат, меня провоцируют и обвиняют во всех грехах, а я молчу, стиснув зубы. Хватит, выступила уже в первый день. Надо признать, несмотря ни на что, работать с Добрыниным – большая удача. Я многому научилась и учусь ежедневно. Вот только характерец у него…

Тщательно моя с мылом и щётками руки, гадаю, зачем зав позвал меня первым ассистентом на такую в общем-то несложную операцию, как стентирование. Под местным наркозом ведь, да и вообще…

Помывшись сами и подготовив пациента – пожилого мужчину – мы с анестезиологом и операционной сестрой замираем, ожидая главного хирурга.

Добрынин заходит в операционную и кивает мне.

– Выполняйте.

Я поднимаю брови в немом вопросе.

– Ну, что смотрите? Начинайте!

Ну ладно, желание начальства – закон. Смотрю на анестезиолога, тот кивает – пациент под седативными.

– Работаем.

Выдох. Прокол стенки сосуда, вхожу в бедренную артерию, ввожу катетер. Через вену пациенту поступает контрастирующий раствор, и я сразу замечаю на мониторе нужный мне отрезок коронарной артерии.

– Вижу участок сужения.

Сегодня на операции нет интернов, заглядывающих через плечо, но я по привычке проговариваю все свои действия. Аккуратно продвигаю катетер по кровеносному руслу. Добравшись до нужного места, устанавливаю стент – всё проходит без сучка, без задоринки.

Операцию заканчиваю через сорок минут. Анестезиолог Володя показывает мне соединённые кружочком большой и указательный пальцы – всё ОК! Смотрю на Добрынина, который никак не комментировал мои действия. Он равнодушно кивает, разворачивается и выходит из операционной. Не то чтобы я чего-то ожидала… но мог хоть слово сказать! Хотя чего это я… Передёргиваю плечами – хоть и натренировала выдержку, всё равно немного обидно.

После операции, размывшись, сразу иду писать протокол. Я и раньше не затягивала с этим, а за последние три месяца сделала своей привычкой – чтобы Добрынин ни к чему даже подкопаться не мог.

– Аннушка, любовь моя! – подкатывает ко мне сбоку Володя. – Когда ты уже согласишься со мной поужинать, а?

– Так пойдём, поужинаем, столовка работает ещё, – смотрю на часы, – Вов, вообще-то время обеденное.

– Эх ты, – машет на меня рукой Володя.

– А-а, ты о том ужине, который с перспективой перейти в горизонтальную плоскость? – ехидно тяну, скидывая со своего плеча ладонь анестезиолога. – И не надейся, Вов! Моё имя ты в свою бальную книжечку не запишешь!

– Очередной отказ, – прижимает к груди руки этот паяц. – И как я жив до сих пор?

– Вон, Верочку пригласи на ужин, она точно пойдёт, – открываю дверь ординаторской.

– Она – не ты! Да и потом, она сохнет по нашему… Эх! – я бью локтем Володе в живот, чтобы он успел заткнуться – в ординаторской обнаруживается сердитый Добрынин.

– Анна Николаевна, где вы ходите?

Ну, началось… может, он уже что-нибудь новое придумает?

– Идёмте! – Добрынин резко проходит мимо меня.

– Куда? – да, очень умный вопрос.

– Вы ведь ещё не заполнили протокол операции? – останавливается и вперяется в меня взглядом тёмных глаз.

– Сейчас сяду заполнять, – пожимаю плечами.

– Ну вот и идёмте!

Переглядываемся с Вовкой, он делает недоумённое лицо, а я, сдержав вздох, подхватываю бумаги и иду следом за начальством.

– Садитесь, Анна Николаевна, – Добрынин показывает на стул напротив своего рабочего стола в кабинете – точнее даже, двух столов, расположенных буквой П.

Сажусь, раскладываю документы и поднимаю глаза.

– Что я должна делать?

– Пишите!

– Что писать?

– Протокол, – зав смотрит на меня хмуро.

– Никита Сергеевич, – спрашиваю осторожно, – есть какая-то причина, почему я должна делать это здесь, в вашем кабинете?

– Я перед вами что, отчитываться должен? – Добрынин заводится с пол-оборота, и я, быстро заткнувшись, склоняюсь над бумагами. – Здесь никто вас не будет отвлекать от работы, – вдруг звучит мрачное объяснение.