Западная Европа. 1917-й.
Шрифт:
«Итальянское правительство должно быть правительством тех, кто за войну. Во всех остальных надо видеть врагов и в случае нужды обращаться с ними, как с врагами», — писал Муссолини{309}. В его газете «Пополо д’Италиа» требования «сильной власти» перемежались угрозами «выйти на улицу» и «повторить майские дни 1915 г.».
В мае 1915 г. уличные демонстрации и буйства, организованные интервентистами под лозунгом вступления в войну на стороне Антанты, помогли правящей верхушке подавить сопротивление джолиттианской оппозиции войне. Они вынудили, в частности, итальянский парламент, депутаты которого в подавляющем большинстве были настроены нейтралистски, санкционировать вступление Италии в войну.
Призыв «повторить майские дни» был поэтому призывом к отказу от конституционных методов борьбы, к уличным буйствам и насилию.
К требованиям интервентистов Милана — города, ставшего ареной первомайских
Как и многие интервентистские документы тех дней, мемуары сбрасывали со счетов подлинные причины народного возмущения войной. Антивоенные выступления масс они пытались представить всего лишь результатом «беспрепятственной, длительной и лживой» пропаганды пацифистов.
Первомайские волнения, говорилось в миланском ме-муаре, пронеслись над Ломбардией, как «вихрь безумия». В ходе их слово «мир», написанное на знамени бунтующих женщин, стало «словом измены». Документ, при составлении которого первую скрипку играли экстремисты, требовал от правительства «проявить патриотическую ярость против тех, кто саботирует, пусть даже только словесно, войну». В нем содержалось немало низкопробной демагогии, вроде призыва расстрелять всех спекулянтов продовольствием, по были и требования, выражавшие подлинную программу «сторонников жестких мер» и «войны до победы»: интернирование всех находящихся в Италии подданных вражеских стран, изгнание нз государственного аппарата всех «скрытых нейтралистов», изгнание их из храмов (это было направлено против нейтралистски настроенной части итальянского духовенства) и вообще борьба «всеми средствами и без жалости» со всеми противниками войны.
Авторы мемуара не призывали к отставке кабинета Бозелли и даже обещали ему свою поддержку, если он примет их требования. Они выражали, однако, сомнение в том, что «правительство, сформированное парламентом, может соответствовать требованиям войны» и призывали к созданию внутри правительства или вместо правительства Военного комитета из «немногих решительных людей». Эти люди сконцентрируют в своих руках управление «всей военной машиной на внутреннем фронте» и будут решать встающие перед ними задачи быстро и «через голову медлительной государственной бюрократии». В районы, граничившие с фронтом, и в районы, производившие боеприпасы и снаряжение, такие, как Ломбардия, следовало, по мнению интервентистов, направить военных комиссаров, наделенных чрезвычайными полномочиями и тесно связанных с Военным комитетом.
Так выглядела схема «правительства войны» — отходя от правительства парламентского типа, оно приближалось к правительству открытой буржуазной диктатуры и должно было, по расчетам экстремистов, удержать в узде народные массы.
Связав свои надежды с мемуарами, организаторы кампании всячески стремились придать этим документам хотя бы видимость народной санкции. Римский мемуар (по содержанию аналогичный миланскому) был прочитан «народу», т. е. участникам интервентистской демонстрации, с вершин Кампидольо, миланский — со ступеней собора св. Павла. После этого заранее подготовленная «стихийная» интервентистская демонстрация проводила делегацию, увозившую мемуар в Рим, до вокзала.
В последних числах мая делегации интервентистов Милана, Рима и Генуи передали свои мемуары Бозелли и получили вежливый отказ выполнить их требования. Миланской, в частности, делегации председатель Совета министров сказал, что он, если это понадобится, примет, конечно, «энергичные меры», но что он и его правительство действовали и будут действовать впредь «в границах общественных свобод, совместимых с войной». Что же касается вопроса о Военном комитете, то его может решить лишь парламент, «который является представителем нации»{310}.
Услышав столь неутешительный ответ, интервентисты все же не стали добиваться отставки Бозелли. Они опасались, что на смену кабинету Бозелли придет кабинет «еще менее решительный» или даже скрыто нейтралистский. При господствовавших в то время в стране и в палате нейтралистских настроениях это представлялось им весьма вероятным.
Грозить же повторением майских дней 1915 г. было, конечно, легче, чем действительно их повторить в изнывающей от тягот войны Италии 1917 г.
Вот почему один из лидеров экстремистов Дж. Пиролини, выступая после визита к Бозелли на большой, с участием представителей других городов, ассамблее интервентистов Рима, только и сумел, что предоставить своим сторонникам свободу действий: «Я вас не призываю выйти на улицу, и я не призываю
вас сидеть, запершись в своих домах. Делайте то, что вам подскажет ваша совесть». На «улицу», как и следовало ожидать, не вышел никто.Если настроения и выступления народных масс интересовали итальянские правящие классы в 1917 г. в первую очередь с точки зрения отношения народа к войне, то это не значит, конечно, что резко усилившаяся с весны 1917 г. экономическая борьба итальянских трудящихся не вызывала неприязненной реакции правящих кругов.
Даже орган Ватикана, христианнейший «Оссерваторе романо», не смог скрыть раздражения «чрезмерными требованиями» рабочих (т. е. их требованиями прибавки на все растущую дороговизну). «Всякий день, — читаем в редакционной статье ватиканского официоза, — мы оказываемся перед лицом указа (так и написано на русский манер «ukase». — К. К.) какой-либо палаты труда, которая предупреждает смиренную и покорную публику, что с такого-то дня и вплоть до нового ее указа вознаграждение каменщиков, батраков и вообще наемных рабочих увеличивается с 50 до 60, с 60 до 65 или с 65 до 70 чентезимо в час… Можно Подумать, что руководители этой палаты труда имеют дело с публикой, которая состоит из дураков и идиотов и с которой можно говорить языком диктата». За этим гневным выпадом следовало рассуждение о том, что высокая заработная плата, разоряя предпринимателя, приводит в конце концов к сокращению производства. Правительство должно положить предел «поступательному маршу» рабочей зарплаты. Это будет в конечном счете выгодно самим рабочим, интересы которых «тесно связаны с интересами всех других классов общества»{311}.
Назавтра, 1 августа, газета заявила, что, поговорив о тех случаях, когда заработная плата рабочих «чрезмерна», она хочет теперь поговорить о тех случаях, когда эта заработная плата недостаточна.
Вторая статья о рабочей зарплате была короткой и бесцветной. Подчеркнув, что католическая церковь еще в XIX в. выдвинула требование «справедливой заработной платы», автор статьи желал успеха тем ученым, которые после войны займутся «исследованием вопроса (курсив наш. — К. К.)» о том, какой же эта «справедливая заработная плата» должна быть.
Но если «Оссерваторе романо» возмущали «непомерные претензии» каменщиков и батраков, то правительственные круги, равно как и крупных промышленников, в первую очередь тревожила возрастающая активность рабочих больших военизированных предприятий.
В 1915–1916 гг. эта активность была скована нависшей над занятыми на них рабочими угрозой суда военного трибунала или отправки на фронт. Но после свержения русского самодержавия лед тронулся, и царившее на милитаризованных предприятиях глухое недовольство стало все чаще вырываться наружу. Участилась хотя и разрешенная властями, но отнюдь ни им, ни промышленникам нежелательная подача профсоюзами мемуаров с изложением экономических требований рабочих милитаризованных предприятий. В мае 1917 г. ближайшие помощники Орландо с сожалением констатировали, что в Турине рабочие находятся в состоянии с трудом сдерживаемого «кипения». «То и дело встают вопросы труда и зарплаты»{312}.
Вспыхивали, несмотря на запрет, короткие стачки на милитаризованных предприятиях.
В Турине и Лигурии профсоюзные бонзы с трудом и лишь с помощью сложных маневров удерживали металлистов от объявления общегородских стачек протеста против каторжных условий труда.
«Обязанности и дисциплина рабочих» — так была озаглавлена редакционная статья, опубликованная 28 мая в «Трибуне» — газете, значительная часть акций которой принадлежала крупным металлургическим компаниям Лигурии. В статье говорилось, что редакция «Трибуны» после длительного выжидания считает своим долгом обратить внимание правительства на «некоторые эпизоды, все чаще происходящие на милитаризованных предприятиях». Весь мир — одна большая деревня, гласила передовая, и мы не удивимся, если окажется, что «некоторое беспокойство и некоторые чрезмерные претензии, которые предъявляются в промышленных центрах Англии, Франции и Германии, имеют место также и в Италии. Неизбежно встает вопрос о методе, каким власти — как военные, так и гражданские — могут, как они считают, этим претензиям и беспокойству противостоять… Мы, — заявляла газета, — не против политики умеренности и убеждения с тем, однако, условием, чтобы они не вырождались в терпимость, создающую впечатление слабости». Передовая утверждала далее, что всякое проявление терпимости по отношению к рабочим милитаризованных предприятий, которые «позволяют себе участвовать в рабочих выступлениях и стачках», было бы серьезной виной и серьезной ошибкой, и требовала отправлять всех этих рабочих на фронт.