Западня для ведьмы

– Нету здесь никакого яда. Зато есть другое.

– Что именно, матушка? – уважительно справился архимаг с бородкой.

– Этот юноша сегодня утром принял внутрь приворотное зелье. Из редких травок сварено, заговорено кем-то искусным, то-то вы ничего не заметили.

Дирвен не сразу осмыслил услышанное. Приворот? Не яд?.. Правда не яд?!.

Остальные начали обмениваться репликами, однако он не мог разобрать, что они говорят. Главное, что не отрава! Смертный приговор в последний момент отменили.

– Понял, бестолочь? Не помрешь, зато втрескаешься, – бросил старший из магов-охранников с таким выражением, словно то, что подопечный останется жив, не слишком его обрадовало.

– Какой приворот, матушка, сможете определить? – осведомился с долей озабоченности толстый архимаг. – Низкий или высокий?

– Низкий. А вот снять его не смогу, ежели вам нужно, тут уж сами постарайтесь.

Привороты бывают двух видов. Высокий – когда человек влюбляется без памяти, готов забыть обо всем, что имело для него значение раньше, разорвать свои прежние связи и пойти за объектом влюбленности хоть на край света. Привороживший без труда подчинит себе привороженного. А низкий приворот всего лишь разжигает телесное желание. Ничего, кроме похоти. Эта разновидность считается менее вредоносной для пострадавшего и окружающих, а потому расценивается законом как менее тяжкое преступление.

Дирвена снова взяли в оборот, теперь уже одни маги, без участия лекарей. Еще на десять раз проверили-перепроверили и, убедившись, что приворот и впрямь по всем признакам низкий, вздохнули с облегчением. Нет никакой возможности его снять – это да, но зато нечего опасаться, что первый амулетчик без памяти влюбится и потеряет голову.

– А к кому меня приворожили? – поинтересовался Дирвен настороженно.

– Не задавай детских вопросов, это с ходу не определишь, – отмахнулся видный специалист по приворотам. – Главное, что не высокий, на рассудок не влияет, не создает почвы для манипуляций. Не лопай в другой раз что ни попадя, уж дотерпи как-нибудь до трапезной.

– Вот на кого у тебя встанет, тогда и узнаешь, – ухмыльнулся его коллега, известный пошляк.

Зашла речь о том, что стоило бы выяснить, откуда взялся пирожок с приворотным зельем в графском парке. Видимо, кто-то выбросил – то ли тот, кого угостили, то ли тот, кто намеревался кого-то приворожить, но передумал? Надо бы отправить к графу данг Чеглеруму дознавателя…

Выпровоженный в коридор Дирвен подумал, что они же теперь расследование затеют и, может, даже «виновных» найдут, и все по ложному следу… Эта мысль вызвала у него не раскаяние, а скорее ощущение некоторого неудобства, вроде рези в глазах или боли в натертой пятке. Он был до того измучен и опустошен, что даже не стал огрызаться на своих сторожей, которые потащили его в трапезную: архимаги распорядились впредь особо присматривать за тем, чтобы разжалованный первый амулетчик хорошо кушал и всегда был сыт.

К кому же эта омерзительная, такая омерзительная, что убить мало, и в то же время омерзительно прекрасная сволочь его приворожила? Оставалось надеяться, что не к тухурве, которая выглядывала вместе с гнупи из подвального окошка.

Соленурки, похожие на ящерок с переливчатой стеклянистой чешуей, сверкали на солнце, словно россыпь живых алмазов, сбежавших из ювелирной лавки. У Невьюронга, которого Суно ценил за изящество слога и способность подмечать такое, что увидит далеко не каждый, был, помнится, рассказ на эту тему… В памяти Орвехта впечатление от рассказа сплелось с ароматом превосходно сваренного горячего шоколада, в который добавили ложечку мятного ликера. Но какой там сейчас Невьюронг, какой, боги милостивые, шоколад с ликером – посреди этой обманчивой, как лабиринт, и раскаленной, как забытая на плите сковорода, сурийской равнины, неподалеку от соленого озера с кишащими на солнцепеке соленурками!

Сабил, почтительный молодой человек в матхаве, направляющийся в Пчеват к родителям, освободил один из двух своих дорожных мешков, натянул истрепанные кожаные перчатки и отправился на охоту. Ящерки, спасаясь от него, прыгали в воду или шныряли по каменным россыпям, усеянным кристалликами соли.

– Сколько поймаешь, я куплю за хорошую цену, – великодушно предложил Атабиш-нуба, торговец, которому больше некуда было спешить, потому что срок его сделки истекал завтра-послезавтра.

Останавливаться на дневной отдых они начали после того, как пала кляча Сабила. Сразу было ясно, что она доживает последние восьмицы, и ее прежние хозяева в Мепсахате обрадовались покупателю, как милости кадаховой: принесла им лошадка напоследок нежданно-негаданно какой ни на есть барыш!

На лошадь получше у парня не нашлось денег. Зомар-Джахур подкармливал ее сахаром – будто бы назло господину Бровальду, а на самом деле, как подозревал Орвехт, из сострадания к животному. Возможно, несчастная кляча напоминала ему что-то из его страшного раннего детства в неблагих землях.

Безлошадный Сабил теперь то шагал пешком, то подсаживался к молодым супругам – повозка у них была небольшая, двухместная, и ему приходилось пристраиваться на запятках. Он не жаловался.

Отставной ларвезийский офицер раскуривал трубку, его плутоватое обрюзгшее лицо затеняли поля шляпы с приплюснутой тульей.

Зачарованный проводник со связанными спереди руками сидел в скудной тени куста, усыпанного неприятно пахнущими красно-лиловыми цветами, каждый из которых был с целый букет. С другой стороны куст объедали верблюды. Пленник не пытался ни сбежать, ни освободиться от пут, и взгляд у него по-прежнему был безучастно-мутный.

Кебрехт устроился неподалеку от Суно и Зомара – то ли, несмотря на маскировку, чуял «своих», то ли просто решил держаться тех, кто во время стычек проявил себя круче остальных. Вероятно, и то, и другое. Еженощное возобновление заклинания личины занимало немного времени и благодаря артефакту, поглощавшему магическое «эхо», не могло быть уловлено волшебным народцем. Амулетчик Ложи все равно мог что-то заподозрить… Но это, пожалуй, не столь уж плохо.

Муж и жена молча сидели рядышком, как обычно. На его усталом лице с запавшими щеками читалась печаль, внутреннее напряжение, отдающая безумием тревога. Беспокоится о жене, которой скоро рожать. Однако проявляется это беспокойство исключительно в мимике и вздохах, а на деле он своей любезной ни руки лишний раз не подаст, ни словечком с ней не перемолвится, и не спешит обнимать, когда та жмется к нему плечом.

Неужели бы Суно с Зинтой стали вести себя так, словно промеж них кисейная ширма, которую боги не приведите опрокинуть? Или сурийка больна чем-то заразным? Или тут не обошлось без каких-то чар, обета, зарока – скажем, она благополучно разрешится от бремени лишь в том случае, если до родов супруги будут общаться как можно меньше? О таких вещах не годится судить наобум.

Образцово тихая спутница – живая иллюстрация к какому-нибудь сурийскому «Наставлению о женской скромности и двадцати двух других добродетелях, украшающих красоту» – покорно съежилась возле мужа, обхватив руками большой округлый живот. С головы до пят закутанная в усхайбу, она выглядела темной кляксой на солнечно-белесом пейзаже с зеленью скудного кустарника, голубым небом, лошадьми, повозкой, двумя верблюдами рыжеватой масти – и причудливым сооружением на заднем плане, как будто составленным из множества горшков и плошек, обшарпанных, кое-где издырявленных.

Для человека, не лишенного восприимчивости, стоянка представляла собой невеселую картину, но отрадно было то, что они теперь двигались куда нужно – на запад, к Пчевату, петляя лишь затем, чтобы обойти очередное препятствие. Орвехт предполагал, что реакция противной стороны не заставит себя ждать. Быть того не может, чтобы их сначала столько времени морочили, а потом просто так выпустили.

Сабилу повезло: все-таки изловил двух соленурок. Их сверкающие шкурки идут на изготовление дорогих вещиц, однако «хорошая цена», которую посулил Атабиш-нуба, оказалась существенно ниже рыночной. Парень торговался, но было ясно, что уступит. Из почтительности.