Западня

Раздражение мое вскипает и переливается через край. Горькое, вязкое, двенадцатилетней выдержки.

– Впрочем, это уже не имеет значения, – продолжаю я. – Извини, что разбудила твою подругу. Больше такое не повторится.

Пытаюсь встать. Нога болит.

Юлиан растерянно смотрит на меня. Потом вдруг на губах у него появляется улыбка.

– Ты считаешь, что Лариса – моя подруга?

– Ну хорошо, невеста, жена… Тебе виднее.

Не могу управиться с костылями и, обессиленная, оставляю их.

– Лариса моя сестра, – говорит Юлиан с улыбкой. – Вообще-то она живет в Берлине.

Сердце мое начинает биться с пятого на десятое.

– Ой, – глуповато восклицаю я, – а я и не знала, что у тебя есть сестра.

– Ты много чего обо мне не знаешь, – продолжая улыбаться, говорит Юлиан.

И снова становится серьезным.

– Кстати, Линда, я ведь подал знак, объявился.

– Не рассказывай мне сказки. Я так ждала тебя все эти годы.

Он молчит, словно пораженный громом.

– Помнишь наш разговор о литературе? – спрашивает он наконец.

– При чем здесь это?

– Помнишь? Наш первый настоящий разговор? На ступеньках моего крыльца?

– Конечно. Ты говорил, что не любишь прозу, она тебе мало интересна, предпочитаешь стихи.

– А ты сказала, что вряд ли полюбишь стихи. И я ответил, что возможно, когда-нибудь, постепенно, не торопясь, я попробую убедить тебя в обратном. Помнишь?

Я все помню.

– Да. Ты сказал, что мне надо почитать Торо или Уитмена, они могут научить меня любить стихи.

– Ты все помнишь, – говорит Юлиан, и только тут до меня доходит.

Вспоминаю растрепанный томик Уитмена на своем ночном столике. Сколько он доставил мне радости за все эти годы. Господи. Книга, которую я так часто листала, которая спасла меня в ту бессонную ночь перед интервью. Коленки у меня задрожали.

– Это и был твой знак? – беспомощно спрашиваю я.

Юлиан печально пожимает плечами. Силы оставляют меня, и я безвольно падаю на стул.

– Я не сообразила, Юлиан. Я думала, ты забыл обо мне.

– А я думал, ты забыла обо мне. Ведь я не получил ответа.

Оба мрачно молчим.

– Но почему нельзя было просто позвонить? – наконец спрашиваю я.

– Ну… – тихо говорит Юлиан, – я думал, томик стихов – это так… романтично, что ли. И поскольку ты не откликнулась, я подумал…

Он пожимает плечами.

– Я подумал, жизнь не стоит на месте.

Мы сидим друг против друга и думаем, как могло случиться, что мы потеряли двенадцать лет. Мы могли бы быть вместе. А теперь я ничего не знаю о нем, о том, как он жил эти годы. Ведь он правильно сказал: жизнь не стоит на месте.

Прежняя импульсивная Линда посмотрела бы ему в глаза, протянула бы руку, положила на стол, чтобы он взял ее в свою. Но той Линды больше нет. Есть женщина, которая так запугана жизнью, что одиннадцать лет не выходила из дома. Я теперь совершенно другая. Я стала старше и, наверное, осторожней. А у Юлиана была своя жизнь, в которой не было меня. И попытка сейчас ворваться в эту жизнь – чистой воды эгоизм.

И тут я подаюсь вперед, смотрю Юлиану в глаза и кладу на стол руку, ладонью вверх. Секунду он смотрит на меня, а потом берет мою руку в свою.

35

Телефонный звонок прерывает мой сон без сновидений, и в первый момент не могу сообразить, где я. Постепенно узнаю номер в гостинице, который сняла на неопределенное время – пока улажу все свои дела и наконец пойму, где буду дальше жить. Буковски утомленно смотрит на меня, приоткрыв один глаз.

Инстинктивно пытаюсь нашарить мобильник, не нахожу, вспоминаю, что он в полиции, понимаю, что это звонит стационарный телефон, снимаю трубку.

– Легче достать папу римского, чем тебя, – с укоризной говорит Норберт. – Надеюсь, вы помните, мадам, что сегодня выходит книга «Кровные сестры»?

– Естественно, – вру я.

На самом деле это у меня совершенно вылетело из головы.

– Я что-то не пойму. Ты больше не отшельница? Ты вышла из дома?

Невольно улыбаюсь. Норберт понятия не имеет, что произошло со времени последней нашей встречи.

– Да, я не дома.

– Merde! – восклицает Норберт. – Не могу поверить. Ты дурачишь меня!

– Потом все расскажу, – говорю я, – не сегодня. Ладно?

– Невероятно, – говорит он. – Невероятно.

Наконец он приходит в себя и говорит:

– Мы с тобой так и не обсудили твою книгу.

Только тут понимаю, как мне его не хватало.

Подавляю желание спросить, как ему моя книга, потому что понимаю, именно этого он и ждет, а я хочу его немного позлить. Оба молчим, молчим, молчим.

– Тебе, похоже, плевать с высокой колокольни на мнение издателя, который как проклятый работает на тебя, – наконец говорит он, – но я все-таки скажу.

Сдерживаю смех и говорю:

– Валяй.

– Это ты в очередной раз вываляла меня в дерьме, – говорит он. – Обманула. Никакой это не триллер, под видом триллера ты написала роман о любви.

На мгновение теряю дар речи.

– Пресса книгу, конечно, раздраконит. Но мне, как ни смешно, она нравится. Похоже, старею. Ну вот. Как-то так. Но тебе это, конечно, неинтересно.

На этот раз не могу удержаться от смеха.

– Спасибо, Норберт.

Он фыркает – полувесело, полусердито – и, не сказав больше ни слова, кладет трубку.

Сажусь. Уже за полдень. Долго же я проспала. Буковски, который дремал рядом, подозрительно смотрит на меня, словно опасается, что я опять брошу его на произвол судьбы, стоит ему выпустить меня из поля зрения.

Не волнуйся, дружище!

Выражение лица Шарлоты, когда она открыла дверь, было такое, что я не удержалась и впервые за этот день захохотала. Я приехала забрать Буковски. Шарлотта смотрела на меня так, будто видела первый раз в жизни.

– Фрау Конраде. Но это же невозможно!

– Рада вас видеть, Шарлотта. Я на минутку – забрать собаку.

Буковски появился как по мановению волшебной палочки, но не бросился на меня, как обычно, а застыл на месте от удивления.