Западный ветер — ясная погода

Европейские лагеря для пленных в Первую мировую войну не отличались комфортом, но там соблюдались правила гуманности и Красный Крест контролировал их по обе стороны фронта.

Если мы можем объяснить перемены в отношении к пленным в германских лагерях Второй мировой войны соображениями идеологическими — сама фашистская идеология отводила неарийцам и негерманцам места на расовой лестнице далеко внизу, а некоторые народы вообще не имели права на жизнь, то ведь в Японии никакой новой идеологии не возникало. Более того, появился новый стратегический лозунг — создание Великой Восточноазиатской сферы сопроцветания. Все азиаты — братья! Мы идем их освободить.

Лозунги оказались совершенно мертворожденными. Потому что если ими можно было бы оправдать повышенную жестокость к европейцам, то уж никак нельзя было оправдать зверств по отношению к китайцам или бирманцам. Исследователь зверств, совершенных государствами Оси лорд Рассел, автор труда «Рыцари бусидо», в котором рассматриваются некоторые из преступлений японских военных, скорее фиксирует факты, нежели находит им общее убедительное объяснение. Ведь не один генерал и не один полковник виновны в издевательствах над пленными и мирным населением — это была общераспространенная практика и пик зверств и убийств приходится на период 1938-1943 гг. До этого преступления как бы раскручиваются по спирали, а на закате войны японские командиры пробуждаются от кровавого сна и задумываются: а как отнесутся к ним их враги в случае поражения Японии?

Рассел объясняет японские массовые преступления, в частности, определенным толкованием кодекса «бусидо» — то есть японского свода правил поведения воина. Никакой пощады побежденному врагу! Плен — позор хуже смерти. Побежденных врагов следует истребить, чтобы они не отомстили, и т.д.

Почему же тогда не было массовых казней и издевательств над русскими пленными в 1905 году?

Можно допустить, что в начале века Япония (и в том числе ее военная верхушка, позднее самурайство) тщилась стать европейской державой — как бы вступить в сообщество цивилизованных народов. Каждый командир помнил о том, что путь Японии — это путь в мировое сообщество, как бы его ни понимать. И даже захватывая немецкие колонии во Второй мировой войне, Япония совершала это «в хорошей компании» — ее допустили в цивилизованную войну.

Во Второй мировой войне и речи не шло о цивилизованном содружестве. Началась война с учителями, Япония уже превзошла их (по крайней мере в собственных глазах) и потому «цивилизованные» правила поведения лишь мешали завоеванию мира.

Худшие из традиций и обычаев были возрождены пропагандой и на практике. И когда они были опробованы в Китае, посмевшем сопротивляться покорителям Вселенной, когда замечательно удалась резня в Нанкине, на которую окружающий мир смог ответить лишь неубедительными упреками, он вообще лишился уважения в глазах генералов.

Отбросив игру в «цивилизацию» (как это сделал и Гитлер, ибо фашистский мир «выше любой цивилизации"), японские военные вообще лишились ограничений в действиях и управляла ими отныне лишь целесообразность. Эта целесообразность диктовала тотальное запугивание врага, включая мирное население. И особенно приятно было запугивать тех, кто не может ответить. И если поднять в солдате душевную грязь, поощряя зверства, то результаты становятся устрашающими.

В отличие от гитлеровской германии в Японии общей стратегической доктрины устрашения не существовало. Но нормы поведения выковывались на практике, а практика была широчайшей.

Кстати, презрение и бесчеловечное отношение к пленным свойственно тем системам, которые полагают, что человек — это «винтик» (по выражению Сталина) и он должен скорее отдать жизнь, чем сдаться врагу. Ни в Германии, ни в Японии, ни в СССР не существовало и не могло существовать наград для своих военнопленных. Если Бельгия или Франция рассматривали плен как трагедию своего гражданина, который, попав в плен, продолжает быть человеком и единоплеменником, страдающим за свою страну, то для японского офицера плен был не меньшим позором, чем для красноармейца. И то, что в плен к немцам попадут многие сотни тысяч солдат и командиров, никак в том не виноватых, не спасало их от мести тех, кто был на самом деле виноват в их бедах.

К. Симонов на Халхин-Голе попал в комиссию обмена пленными. Он подробно поведал о жестоком отношении японцев к собственным пленным. Вместо того чтобы позаботиться о своих раненых и больных единоплеменниках, японцы подчеркивали презрение к ним и были демонстративно грубы. Но характерно, что когда речь заходит о советских пленных, Симонов только упоминает о том, как плохо с ними обращались в японском плену, и замолкает... словно их и быть не должно.

Во всех трудах о войне подчеркивается, что японцы не сдавались в плен и для них характерно массовое самоубийство, особенно когда дело касалось младших офицеров — носителей кодекса бусидо и склонных к самоубийству более, чем образованные офицеры.

Но данные о японском поведении на поле боя в основном исходят из американских источников. А американцы вели специфическую, островную войну. Каждый остров был полем боя и изолированным фронтом. И эти острова американцы брали с невероятными трудами и большой кровью. Их спасало лишь несравнимое преимущество в авиации и артиллерии — порой оборона японцев превращалась в месиво, прежде чем начинались высадка и штурм. Но в этих островных баталиях японский солдат был поставлен спиной к стене. Психологически он был готов к смерти, потому выхода у него не было. Недаром на подмандатных японских территориях совершали массовые самоубийства и женщины с детьми — они все были в капкане.

Но для равновесия во мнениях следует обратиться к событиям 1945 года в Маньчжурии. Там не было островного тупика. Зато каждый солдат знал, что Япония уже проиграла войну. И порой вместо того, чтобы сражаться или отступать, целые полки и дивизии предпочитали сдаться русским, несмотря на ужас, который нагнетала японская пропаганда, которая обещала попавшим в плен к русским мучительную смерть. Тем не менее советским войскам сдались более 600 000 японских военнослужащих. Несколько сот тысяч сдались китайской армии, а вот погибших и самоубийц было немного.

Сам Хомма на Токийском процессе и его защитники утверждали, что он ничего не знал о марше смерти Батаана. Это чистой воды ложь, так как командующий армией не может не знать, что плененный им противник числом более 70 тысяч человек построен в колонны и его гонят несколько дней к концлагерям.

Вернее всего, Хомма просто не придавал значения мучениям американцев, потому что они не стоили его сочувствия. Свидетельские показания говорят, что ему о событиях на марше докладывали. Еще марш не кончился, как о нем услышал и сам премьер Тодзио. Он признал на трибунале, что ему доложили о множестве погибших американцев. Больше того, именно тогда в Токио поступил официальный протест американского правительства по этому поводу. В апреле 1942 года этот вопрос обсуждался в Военном министерстве, однако, по словам Тодзио, ни к какому решению там не пришли.

Больше того, Тодзио обсуждал этот марш с начальником штаба филиппинской армии в мае 1943 года во время своего визита на Филиппины и выслушал его доклад, но на этом эпизод был закрыт. И на вопрос обвинителя в Токио, почему же ничего не было сделано, хотя бы для того, чтобы облегчить участь десятков тысяч американцев, медленно умиравших в лагерях, Тодзио спокойно ответил: «Соответственно японским обычаям, командующий экспедиционной армией имеет полную свободу действий в тех вопросах, которые не являются прерогативой Ставки в Токио».