Запах атомной бомбы. Воспоминания офицера-атомщика
Шрифт:
Никогда не забуду случай, который произошел в бытность мою студентом радиотехнического факультета. Петр Федорович с уважением относился к моей будущей профессии, которая у него ассоциировалась с радиолокацией и другими важными для обороны страны делами.
Дело было в конце 1950 года, еще при жизни Сталина. Склонный с детства к актерскому лицедейству, я с друзьями принялся изображать сценки из жизни немецкого фюрера. Мой друг снимал их недавно купленным трофейным фотоаппаратом. Это были обычные забавы, которые так любят разыгрывать утомленные учебой пацаны. Фотографии получились занятными и, на наш взгляд, веселыми. Изображал я Гитлера в темном френче, на который были навешаны немецкие кресты, знаки и эсэсовские эмблемы. Волосы спускались на лоб характерной челкой, а усики дополняли хорошо узнаваемый
Я в роли «фюрера». 1950 г.
Один из таких снимков я показал своему дяде, когда он приехал к нам на Холодную гору. Я ожидал, что он добродушно посмеется вместе со мной над этой шуткой, но то, что случилось потом, я и представить не мог. Лицо Петра Федоровича сразу стало серьезным и суровым. Он, не раздумывая, разорвал фотографию на мелкие кусочки и строго сказал:
— Никогда не делай больше таких снимков, Валя. Ты даже не представляешь, какую можешь навлечь на себя, да и на всех нас, беду!
Я был ошеломлен. Не понимал всей глубины опасности, которая исходила от веселой фотокарточки. Мне было просто жалко видеть ее так быстро уничтоженной. Но с дядей спорить было невозможно, да, может быть, и не нужно. Я промолчал, хотя про себя решил снова воспроизвести эту фотографию. Это было в ближайшее время сделано, хотя Петр Федорович об этом так никогда и не узнал. Теперь я понимаю, как он был прав, сколько трагедий надо было пережить, чтобы в невинной шалости увидеть смертельную опасность.
Дядя Петя и тетя Женя были рады моему визиту, принялись угощать деликатесами, которые всегда водились в этом гостеприимном доме. Дядя интересовался моей службой, о которой я ничего не мог рассказывать, но он, когда услышал название Багерово, поднял брови и понимающе закивал головой. Его служба возила спецпочту и в этот населенный пункт.
Тетя, как всегда, удивляла своим кулинарным искусством и сервировкой стола. Она это умела делать и любила красиво представить. У нас, на Холодной горе, все было значительно проще, хотя и не менее аппетитно.
Брат Валерий вытянулся в стройного паренька, был необузданно свободолюбив и не очень отдавался учебе. Его экстремальное поведение в школе и дома, видимо, огорчало родителей, а потому отец часто применял средства «народной» педагогики. Валерий близко к сердцу все это не принимал и жил обычной жизнью дворового мальчишки.
Сестра Инна, студентка того же факультета, который кончал и я, расцвела и превратилась в приятную барышню, веселую и острую на язычок. Она уже прошла через ТОЭ — теоретические основы электротехники, через ТОР — теоретические основы радиотехники и готовилась к изучению специальных дисциплин. Это был тот период, когда все кажется прекрасным и удивительным: жизнь и учеба, настоящее и будущее. Также расцвели и похорошели ее подруги, которых я знал еще по школе: Элла Устабашьян, Стелла Прусова, Рая Зуб и Лиля Колесникова. С ними я встретился через несколько дней, когда они веселой беззаботной стайкой влетели к Инне в дом. С любопытством рассматривали они мое перевоплощение, хихикали и вспоминали, как когда-то по вечерам я им рассказывал страшные» сказки. Сказки остались в детстве, а сейчас девочки предложили пойти с ними на каток. Я сменил длинную шинель на короткую форменную куртку, которую мне дал дядя Петя, и сразу же многое потерял в глазах девушек.
На катке «Динамо» была обычная праздничная суета: играла музыка, шуршали коньки и звенела разноголосица молодых голосов. Под гирляндами разноцветных лампочек плавно двигался против часовой стрелки разношерстный поток. Ближе к центру — конькобежцы поопытнее, по краям — начинающие. У самых стенок катка балансировали и падали на лед совсем новички. По уровню подготовки все мы относились к тем, кто катается ближе к краю. Общая круговерть быстро разбросала нас по катку. Со мной осталась Лиля Колесникова, крепкая девушка с решительным подбородком и искрящимися карими глазами. Она достаточно уверенно держалась на коньках, и по всему видно было, что посещает каток часто. Мой опыт ограничивался ездой по льду в детские годы и редкими
студенческими вылазками. Лиля уверенно взяла меня за руку и повела за собой. Я охотно согласился на роль ведомого, и мы стали накручивать круги по шероховатому льду. Мне нравилось ее ненавязчивое лидерство, а ей — мое нарочитое послушание.Лиля Колесникова. 1955 г.
Раньше я на Лилю не обращал особого внимания. На фоне таких ярких и величавых девушек, как Элла и Стелла, она тушевалась и отходила на второй план. Но зато в разговорах один на один проявляла острый ум, искренность и оптимизм. Ее мама — Колесникова Анна Тимофеевна — была известным детским хирургом и смогла хорошо и правильно воспитать свою единственную дочку.
Домой мы ехали вместе. Лиля рассказала, что живет за вокзалом в Верховском переулке, и я вызвался провести ее к дому. Ни я, ни она не могли тогда себе представить, что мы в недалеком будущем станем мужем и женой.
А пока я охотно и легко флиртовал со всеми подружками Инны. С хохотушкой Эллой посещал кафе, умницей Раей ходил в кино, спортсменкой Лилей катался на коньках, а с красавицей Стеллой чувственно танцевал блюз при свете шкалы радиоприемника «Мир».
Время отпуска стремительно сокращалось, но еще надо было посетить самую близкую мне тетю — Нину Феоктистовну. Жила она в то время с мужем, Алексеем Кирилловичем Тищенко, в селе Веселом за Липцами. У них было три сына: Валик, Вова и Сережа. Все ребята росли на вольных лесных и речных просторах. Учились в сельской школе, не особенно переживая за успеваемость, но умели многое делать по хозяйству. Оно у тети Нины всегда было большим, продуктивным и не раз помогало всем нашим родственникам в трудные послевоенные годы. Помню, всегда на каникулы я приезжал отъедаться: сперва — в Мурафу, потом — в Веселое и Боровую. Побывали там и все мои двоюродные братья и сестры, их школьные и студенческие друзья.
Алексей Кириллович и Нина Феоктистовна Тищенко. 1944 г.
Оттого и росли ребята инициативными, хотя и не всегда удачливыми. Когда Валик и Вова приезжали к нам на Холодную гору, нужно было и ухо и глаз держать востро. Они быстро и незаметно обследовали все комнаты, открывали все шкафчики и ящики, после чего Михаил Иванович долго искал то свою любимую зажигалку, то перочинный ножик.
Однажды случилось, что они надолго остались одни в комнате, где стоял редкий в те годы телевизор «Темп». Внимание мое привлекла подозрительная тишина, которая никак не вязалась с присутствием таких деятельных исследователей. Захожу в комнату и вижу, как один из них откручивает ручку настройки, а второй готовится вытащить из телевизора радиолампу.
— Вы что, разбойники, делаете? Положите сейчас же все на место, — возмутился я.
— Надо же до такого додуматься…
— Ми такi, що й хату можемо спалити, — без тени смущения ответил старший из них — Валик.
Педагогической муштрой этих вольных орлов, в основном, занимались тетя Нина и бабушка Мелаша. Дядя Алеша большую часть времени проводил в колхозе, где работал бухгалтером, в воспитание сыновей вмешивался редко и — в исключительных случаях. Он был инвалидом, ходил на протезе с палочкой и слыл неутомимым и честным тружеником. В той мере, в которой можно было им быть в те непростые времена.
Всю свою долгую жизнь он говорил исключительно по-украински: чисто, если не литературно, выговаривая слова с особым смаком. Ни русскоязычные Веселое и Боровая, ни многочисленные родственники не могли поколебать его преданность к родной речи. Более того, общаясь с ним, собеседники невольно сами переходили на украинский язык и очень удивлялись, когда у них что-то получалось.
В годы моего раннего детства в Одессе Нина жила у нас и была моей нянькой. Только она могла успокоить мою горластую натуру, за что получала в день большой медный пятак. Для этого отец специально бегал по магазинам и выменивал эту достаточно редкую монету.