Запах победы

Германии, уже нет. Чисто официальные сведения

об отце можно уложить в несколько строк: Мендель Цалевич Слепаков (1907–1956), уроженец

местечка Семёновка под Черниговом, прошёл

всю войну пехотинцем, начав её младшим лейтенантом

и окончив капитаном. Был несколько раз

ранен. Награждён орденом Великой Отечественной

Войны, трижды — орденом Красной Звезды

и медалями за оборону Ленинграда и за победу

над Германией.

Судя по наградам, сражался он храбро, но в рассказах

его о войне преобладали занятные байки, анекдоты (а может, такое мне лучше запоминалось).

Чаще всего он рассказывал о ней, когда в

скудные послевоенные вечера мы всей семьёй

наклеивали в альбом его военные фотографии.

Он сидел на всегдашнем своём месте, у левого

валика дивана, я — у торца стола. Меж нами был

угол стола, покрытого скучной жёлтой клеёнкой

с выцветшими ромбиками,— роковой угол моего

детства, за которым я «отвечала» «Евгения Онегина

», на который, трепеща, выкладывала дневники

и тетрадки с парами, возле которого отец меня и

драл. Но в минуты, когда клеили в громоздкий

старый альбом фотографии, этот же угол становился

островком тепла, уюта, заинтересованной

тяги к отцу и его прошлому. Покажет он, бывало, какой-нибудь групповой солдатский снимок и

скажет:

— А вот эти ребята больше всего боялись, что в

нашу часть приедет Вася Тёркин.

— Как так приедет?

— Штука в том, Глупундури (моя кличка в мирные

минуты), что им казалось, будто Вася существует на

самом деле, где-то сражается и мне, их командиру, стоит только ему написать — и он приедет, взгреет

их за все провинности и подтянет как следует.

Стыдно-то как перед ним будет! Ну, я тем и пользовался, нет-нет да и постращаю, что Васю приглашу.

Больше всех смотров и ревизий они его боялись.

Отец продолжал заниматься фотографией всю

войну. Конечно, так и остался любителем, но, без

сомнения, умел выбрать удачный, выразительный

момент, кадр, теперь становящийся историческим

свидетельством. Какое-то горящее селение в Польше.

Восторженная встреча солдат-освободителей

в Праге. Совестно было разглядывать эти кадры

в 1968 (!) году. Я тогда об этом писала: …Ещё не бросили мечей

Бойцы — носители Свободы,

И их не ждут ещё народы

Обратно — в роли палачей…

Отец часто фотографировался и сам: наводил аппарат

и давал кому-нибудь «щёлкнуть». Снимется

где-нибудь этаким воякой — щёголем в шикарном

кожаном пальто, а на обороте честно напишет: «Пальто не моё». Вообще, эти надписи на оборотах

были удивительно интересны, часто значительны, остроумны. Наклеивая фотографии, мать порой

переписывала некоторые из них под карточками в

альбоме. Вот групповой снимок: ночь с 8 на 9 мая

1945 года — празднование победы в Вальденбурге, офицерское застолье. А на обороте: «Пиво в бочке

немецкое, вино — итальянское, пьют славяне-

победители». Не дрогнула у Менделя Цалевича

рука написать это «славяне». Да он и был в те

поры чистокровным русаком, иначе себя и не

мыслил. Ни разу ни от него, ни от его друзей-

евреев, прошедших войну и собиравшихся у нас

на праздниках, я не слышала о каком-либо случае

антисемитизма или другой национальной розни

в армии. Наверное, они вообще возмутились бы, что я об этом пишу. Им такое и в голову бы не

могло прийти. Они были русскими и, насколько

я понимаю, любой шовинизм отрицали хотя бы

потому, что он был идеологией врага.

Интересно, что отголоски этого безусловного

военного братства мы с мужем встретили в 1989 г.

в Израиле, в семье очень дальних — седьмая вода

на киселе — родичей отца, дяди Миши и тёти Раи

Райзманов. Они эмигрировали очень давно, в 1958

году, и, говоря на иврите, имея своё маленькое

дело, приняв все законы нового государства, остались

русскими. Нас они почти не знали, слышали

только от другой родни о нашем существовании.

Но приняли как ближайших родных: напоили-накормили

на убой, спать уложили и русскую сказку

на ночь рассказали — поставили на видик фильм

«Служебный роман». Больше всего, сказала тётя

Рая, она скучает без русских книг. И говорили они

оба с нами только о России и о своей недавней —после стольких лет — поездке туда.

Но вернусь к фотографиям. Есть среди них

одна, бывшая предметом многих шутливых издевательств

матери. На ней отец где-то в Германии

стоит под цветущей яблоней, держа на руках

маленькую чёрно-белую собачку. А держать её

ему помогает совсем молоденькая девушка в гимнастёрке, русоволосая связистка какая-то. Мать

подписала под фотографией «ППЖ» (походно-

полевая жена), хотя, как мне известно, и сама не

верила, чтобы отец мог ей с кем-либо изменить.

Я тоже в это не верю. Дело в том, что в отце было

что-то, неодолимо привлекавшее молоденьких

девчонок. Его ученицами в ФЗУ на комбинате им.

Тельмана были тоже совсем юные девушки 15–16

лет, и все они преданно обожали его. Это были

в основном девчонки, оставшиеся без отцов, на

той грани детства и девичества, когда поиск отца

неприметно сливается с тягой к любви. Они

видели в нём и то, и другое — интересного мужчину, который по возрасту и отношению был им, скорее, отцом — человек, наиболее подходящий

для обожания.

Учитель — и ещё далеко не старик. Он тоже