Запах пороха
Шрифт:
— Твоя взяла, — сдался наконец гармонист.
Носов победно глянул вокруг:
— То-то! Не замай…
После пляски быстро разошлись. Я лег и моментально провалился куда-то, успев только подумать: «Идем на войну…»
4
Настоящая усталость ощутилась на следующее утро. Саперы шли хмурые, неразговорчивые. Один Носов что-то громко рассказывал и сам же смеялся.
Полковая колонна
Но вот живую людскую ленту всколыхнул встречный автомобиль, по колонне побежала мягкая волна. На время людские головы и штыки запрыгали нескладно, вразнобой.
Только к обеду я ожил и стал подбадривать отстающих.
— Подтяни-ись! — механически командовал, хотя видел, что на красноармейцев это почти не действует. Равнение в рядах и шеренгах не держалось. В строю было тихо, слышались только топот ног, цоканье копыт да монотонный, усыпляющий стук колес.
Носову и сейчас не молчалось:
— На рубеж, сказывают, нас. Копать…
— Закройся! Копать пехтура будет, — ответил ему кто-то.
— Всем хватит, — примирительно рассудил Ступин. Он поднял руку и снял с нависшей кленовой ветки багровый лист.
И опять голоса:
— Значит, в действующую…
— Дойдет ли сюда фронт?
— Ну, мы дойдем! Не зря чистое белье понадели.
— Известно! А говорят…
— Говорят — кур доят! До фронта тут, брат… Считай, от Брянска до Тулы…
— До Тулы? Меряй до Серпухова!
— Тогда уж — по смоленской дороге считай.
— Так… От Смоленска, выходит, еще сотни четыре километров.
Третьего октября сорок первого года противник занял Орел. В последующие дни наши войска оставили один за другим старинные русские города: Спас-Деменск, Юхнов, Мосальск, Карачев, Брянск…
Полк остановился в нескольких километрах от Серпухова, на берегу Оки, развернулся фронтом на юго-запад. В этот же день мы начали возводить оборонительный рубеж.
Погода стояла пасмурная, сырой ветер то набегал порывами, то стихал, спускался к реке и вздымал на воде мелкую и частую рябь. За рекой были видны синие полосы леса и по-осеннему тусклые, неприветливые луга, а на самой реке, прямо перед глазами, серели фермы моста.
На пойме грязно. Но никто не удивлялся и не возмущался, всем казалось, что так и должно быть. Все заняты работой: взмахивая лопатами, дружно и напористо копали землю стрелки; оборудовали огневые позиции артиллеристы, минометчики и пулеметчики; на высотках обозначились еще не замаскированные, видимые даже издали НП, между ними сновали с катушками связисты.
Саперную роту поставили на заграждения. Расходовать небольшой запас мин здесь, на тыловом рубеже, нам не дозволили, а колючую проволоку еще не привезли, и неизвестно, привезут ли. Поэтому оба взвода прикрывали стрелковые окопы необычными средствами: загоняли в землю заостренные кверху колья, полосой в два-три метра. Позади кольев выкапывали ямки. Считалось, что перепрыгнуть эти колья вражеский солдат не сможет, а если все же попытается, то попадет ногой в ямку и получит травму. Достоинством этого заграждения являлась хорошая маскировка — свежезаостренные белые колья измазали грязцой, за что саперы тут же получили замечание от какого-то проезжавшего верхом начальника:
— Неаккуратно
работаете, саперы.— Так мы ж… — начал было оправдываться Федоров, но озабоченный начальник только махнул рукой.
Первый взвод работал на левом фланге. Сам Федоров чаще всего стоял, нахохлившись, в стороне или уходил к стрелкам и там подолгу беседовал со знакомым лейтенантом-пулеметчиком. Но его отсутствие не мешало делу.
— На носилки, на носилки! — командовал Ступин Носову, который рыл очередную ямку-ловушку. Носов притомился и откидывал лопатой светлый приречный песок небрежно, обелял вокруг себя траву, демаскировал заграждения.
— Подметем, — тихо оправдывался он.
— Не подметем, а сразу!
Носов не спеша утерся рукавом. На губы ему попал песок. Он поелозил губами по воротнику, сплюнул:
— Тьфу, зараза! К майским дням баба во дворе, помню…
— Насчет баб ты, это самое…
— …клумбу цветочную кирпичом обкладывала. Для красивости.
— И что?
— Нам бы обложить… — усмехнулся Носов.
— Глядь, каб тебя не обложили… Дай сюда! — Ступин забрал лопату. Его грубоватое, побитое оспой лицо стало сосредоточенным.
Лопата с маху уходит в землю. Еще раз, еще и еще… Обрубленный пласт дерна подрезан и осторожно отвален в сторону. Ступин привычно опускается на колено и выгребает мокрый, слежавшийся песок.
— Я уж лучше сам, — не выдержал Носов и протянул руку.
Ступин, не переставая копать, локтем отвел его руку. Закончив, отложил лопату и осторожно прикрыл ямку дерниной. Кругом — ни одной песчинки.
— Понял? — спросил он уходя.
Носов долго смотрит вслед отделенному, затем берет лопату и намечает очередную ямку. Кто-то из товарищей любопытствует:
— Постигнул?
— Замолчи! Я давно постигнул! — вскинулся Носов. — Я погреб копал, и то ничего…
— Оно и по твоей лопате видно… Взялся цыган…
— Лопата у меня в руках — ого! — не заметил иронии Носов. — Помню, годов пятнадцать было мне… А тетка и говорит: «Сладил бы погребок, Аникуша…» Как не сладить, думаю? Да и нельзя отказать, крутовата родственница. Журчит ласково, а и по загривку, если что… За неделю в сенцах выкопал. Накат, как в землянке, сделал. «Приходи завтра, — ласково так просит тетка, — пирогом угощу».
— Пошел?
— Наведался. А что? Дай, думаю…
Вдалеке виден Федоров, он отрывается от дружка-пулеметчика и нехотя направляется к своему взводу. Ветер раздирает полы его длинной шинели. Федоров поворачивается к ветру спиной, и я слежу за ним долгим, не очень дружелюбным взглядом. И опять слышу голос Носова:
— …не говоря худого слова, огрела меня тетка, аж искры из глаз! Взвыл я, братцы! Она испугалась — ну меня обнимать. «Голубчик, — грит, — я не хотела». Мне не легче, а тетка приговаривает: «Покрыша в погребе негодная… Не сдержала меня».
— Вот так тетка! — восхищались саперы, поглядывая на меня: не отругал бы за разговоры…
Прохожу мимо: пускай почешут языки, пока есть время.
— Значит — раненый ты. Как бы обстрелянный…
Не уловив, сочувствие это или насмешка, Носов молчал. А прежний голос задорил:
— Выходит, это тетка отбила тебе памороки. В детстве…
— Смех смехом, братцы! А не зря мы тут копаем… — заявил Носов, переждав хохот. — За речкой крепко можно сидеть!
— За речкой… Вперед нужно!