Запах страха. Коллекция ужаса

«Лоак кру Кол Виреакбот, — едва слышно произнесла она. — Прошу, укажи путь».

Темнота была строже света.

«Чтобы стать такой фальшивой, какая ты есть, — произнесла темнота, — тебе нужно было сначала солгать себе».

В чем заключалась ложь Сит? Факты были ей известны. Ее отец являлся главой правительства, которое подвергло пыткам и погубило сотни тысяч людей и нерадивым руководством обрекло народ на голод.

Я знаю правду.

Просто я никогда не думаю об этом.

Я этого не видела.

«Правда так же темна, как я, и ты живешь во мне, темноте».

Она читала книги, по крайней мере, первые главы книг, и бросала их, как будто они жгли ей пальцы. В книгах правды было не найти. Правда, которая ее ждет: одинокая молодость, унылая зрелость и покаяние.

Расти.

Пальмовая стена колыхнулась, как будто открываясь для призраков.

Во время долгого возвращения на автобусе она не проронила ни слова. Дара тоже сидел, молча повесив голову.

В огромном пустом гостиничном номере ее ждала темнота. Телевизор и телефон по ее указанию убрали, и теперь шаги здесь звучали особенно глухо. Джорани осталась ее единственным другом.

На следующий день она не пошла в «Сория маркет». Вместо этого она пошла в музей геноцида «Туол Сленг».

У входа в отель дежурили молодые люди в бейсболках с новенькими мотоциклами. Но Сит остановила симпатичного парня постарше с разбитым и ржавым мотоциклом.

По дороге она спросила мотоциклиста о его семье. Он жил один, и у него никого не было, кроме матери в Компонг-Том.

У ворот «Туол Сленг» он сказал:

— Я учился здесь, когда тут еще была школа.

В одном крыле здания находились ряды одиночных камер. В каждой стояла железная кровать с кандалами, а на полу виднелись пятна. На стенах висели фотографии, на которых можно было увидеть скрюченные тела, лежащие на этих самых кроватях в том виде, в каком их застали освободители. На одном снимке был опрокинутый, как будто в спешке, стул.

Сит вышла из музея и посмотрела на прекрасное здание за оградой на другой стороне улицы. Высокий белый дом, похожий на ее собственный, с колоннами, террасой на крыше и бугенвиллиями, дом чьей-то современной дочери. О чем она думает, когда смотрит со своей террасы? Как она может жить в таком месте?

В траве на ухоженном газоне прыгали птицы. Люди красили ставни тюрьмы в голубовато-серый цвет.

В среднем крыле находилась фотогалерея. Люди на снимках смотрели на нее, как лица из ее принтера. Были ли среди них одни и те же?

— Кто это? — спросила она какую-то камбоджийку из посетителей.

— Это их же люди, — ответила женщина. — Красные кхмеры присылали тех, кто оказывался неугоден начальству. Обычных камбоджийцев не стали бы так изощренно пытать.

Среди лиц были молодые и красивые. Были здесь и дети, и благообразные старухи.

Женщина пошла рядом с ней. Ей нужна компания? Догадывается ли она, кто к ней обратился с вопросом?

— Им было мало просто забивать до смерти провинившихся. Они присылали их сюда вместе с семьями. И детей, и родителей. Для убийства детей и жен у них были отведены специальные дни.

Невинного вида мужчина улыбался с одной фотографии так же приветливо, как подвозивший ее мотоциклист. Он смотрел прямо в камеру своих мучителей. Наверное, он ждал от них понимания и благородства. Казалось, он вот-вот произнесет: «Товарищи!»

Лицо на фотографии изменилось. Улыбка стала шире, мужчина собрался что-то сказать.

Взгляд Сит метнулся в сторону. Увидев следующее лицо, она почувствовала, что у нее перехватило дыхание.

Это не был незнакомец. Это был Дара. Ее Дара, в черной рубашке и черной кепке. Задохнувшись, она посмотрела на свою спутницу. Та кивала головой, то опуская лицо со впалыми щеками, то поднимая. Она тоже призрак?

Сит выбежала из здания и прижала к лицу ладони. Она не знала, как долго еще выдержит. Слезы покатились по ее щекам, к горлу подступила тошнота, и она повернулась спиной к зданию, чтобы никто ее не увидел.

Потом она подошла к мотоциклисту, сидевшему в тени, и, не говоря ни слова, села на мотоцикл, злясь на это место, на правительство, которое его сохранило, на иностранцев, которые приезжали глазеть на него, и вообще на все.

Мы не такие! Я не такая!

Мотоциклист занял свое место за рулем, и Сит спросила:

— Что случилось с вашей семьей?

Это был жестокий вопрос. Ему пришлось изобразить улыбку. Его отец держал магазинчик. Однажды они уехали в деревню, да так и не вернулись. Они с братом жили в джеум-рум, лагере беженцев в Таиланде. Потом вернулись в Камбоджу воевать с вьетнамцами, и брата убили.

Она собиралась сказать ему, чтобы он вез ее обратно в «Хилтон», но вдруг ей стало стыдно. За что? Как долго ей еще бежать?

Она попросила отвезти ее к старому дому на бульваре Монивонг.

Пока мотоцикл петлял по узким улочкам, объезжая лужи жидкой коричневой грязи и пешеходов, ее переполнила злость на отца. Как он смел вовлечь ее в это? Сит жила маленькой жизнью и не могла судить о вещах в их истинном масштабе, поэтому она думала: это все равно, как если бы мне в салоне покрасили волосы, и они все выпали бы. Или если бы мне прокололи уши и внесли инфекцию, отчего уши сгнили бы полностью.

Она вспомнила, что никогда не испытывала к отцу сочувствия. Ей было двенадцать, когда он предстал перед судом, старый и больной, да еще устроил целое представление со своей тростью, на которую так усердно опирался. Все в его жизни было представлением. Она вспомнила, как то и дело закатывала глаза от стыда. Перед аудиторией восторженных студентов он чувствовал себя как рыба в воде. О, он умел пустить пыль в глаза. Они считали его просвещенным. Он разговаривал фальшивым мягким и добрым голосом, и иногда казалось, что это не он говорит, а дублер. Он учил Сит цитировать Верлена, Рембо и Рильке, хотя убил тысячи за «иностранное влияние».

Я не знаю, что мне нужно было сделать в прошлой жизни, чтобы заслужить такого отца, как ты. Но в прошлой жизни ты не был моим отцом и не будешь им в будущей. Я отказываюсь от тебя полностью. Я никогда не напишу твое имя на листочке и не сожгу его. Можешь хоть каждый год до конца времен пытаться вырваться из ада, но я буду молиться, чтобы ты там остался.

Я не твоя дочь!

«Если ты был ложью, я должна быть истиной». При ярком дневном свете ее дом казался заброшенным, закрытым и невинным. У порога она повернулась и бросила пригоршню долларов мотоциклисту. Мысли ее путались. У нее даже ноги путались, и все плыло перед глазами.