Запев. Повесть о Петре Запорожце

— Позвольте не согласиться с вами, Юлий Осипович, — сказал Ульянов. — Следовать опыту природы, бесспорно, нужно, но не вслепую. Конечно, удобно довериться реке, плыть по течению, уповая на благополучный исход. Но правильней знать, куда и для чего плывешь, не дать затащить себя на камни или в пропасть. Мы изучаем в кружках не просто экономию, а прежде всего политическую экономию. Что касается социологии, то она сплошь строится на политике. История — тоже. Поверьте, одни лишь стихийные выступления желаемых перемен не дадут. Важен курс.

— Курс у нас совпадает.

— Да, но есть приблизительный, стихийный курс, а мы стремимся к определенности. Вот, скажем, такой существенный вопрос: под каким углом вы и ваша группа рассматриваете соотношение социалистической и демократической пропаганды и агитации?

— Направления эти настолько близки и параллельны, что я не стал бы рассматривать их под углом, — не раздумывая ответил Цедербаум. — Напротив, поставил бы их в одну плоскость, заменил единым понятием.

— Вот видите, вы бы поставили их в одну плоскость… А между тем социалистические перемены — суть борьбы пролетарских масс. В этой борьбе рабочие совершенно одиноки. Им противостоят землевладельцы, заводчики, царские чиновники, буржуазия. В то же время в борьбе за демократическое переустройство пролетариат имеет сторонников в числе различных социальных слоев, прежде всего среди мелкой буржуазии. Здесь объединяющей силой выступает неприятие абсолютизма, оппозиция его архаичности, бездушию, цинизму. Мы — за разумное соединение социалистического движения с демократическим, за совместное их развитие, за политический союз, но не за отождествление. Иначе нетрудно вслед за Струве и другими непоследовательными марксистами прийти к идее о политической гегемонии буржуазии…

— Я бы не стал обвинять Струве в непоследовательности, — едко заметил молчавший до сей поры Ляховский. — Для меня, для многих других он великий знаток Маркса. Авторитет. Что касается спорных вопросов, то они всегда были и будут. Не мы судим, а время.

— Но время, о котором вы говорите, уже идет! Пролетарский подъем не может опираться на ошибочные выводы из безошибочного марксизма! Не следует тормозить этот подъем, дробить его изнутри!

— Что вы имеете в виду? — уточнил Цедербаум.

— Многое, Юлий Осипович. В том числе ваше небезызвестное выступление перед виленскими товарищами: «Поворотный пункт еврейского рабочего движения». Вольно или невольно, но вы обособляете интересы трудящихся по их национальной принадлежности, по характеру работы, в данном случае — ремесленников. Вместо того чтобы говорить о едином повороте для всех пролетариев…

— Надеюсь, вы понимаете разницу между единством и обезличкой?

— Понимаю. Именно поэтому для меня и моих товарищей важны не только близкие нужды всех без исключения рабочих масс, но и конечные. Даже в большей степени — конечные.

— Не съев супа, дна тарелки не увидишь.

— Но представить его можно?

— Разумеется.

— Вот видите…

— Я вижу другое, — перешел в наступление Цедербаум. — На смену пропагандистским кружкам идут агитационные. Они становятся тем фокусом, который собирает лучи стихийного недовольства и действует из толщи народа. Мы должны выползти из подполья, заговорить языком прокламаций, согласуясь при этом и с национальными интересами обездоленных. Да-да, и с национальными! Поскольку они есть, от них не отмахнешься… Мы должны преодолеть лабораторную узость заученных нами истин, смести с них паутину успокоенности. Тогда дойдет очередь и до конечных нужд.

— К агитации мы уже перешли, согласуясь при этом прежде всего с социальными задачами обездоленных, — вновь бросил реплику Кржижановский. — Так что фокусов у нас хватает!

— Тем лучше, — одобрительно взглянул на него Цедербаум, давая понять, что ценит остроумие и не желает углублять спор. — Но те фокусы, о которых вы говорите, сделаны от руки или па гектографе. А мы имеем мимеограф — благодетельное изобретение последнего времени. Он дает не пятьдесят, а до восьми сотен оттисков! Можем использовать его вместе.

— Не откажемся, — после некоторого раздумья кивнул Ульянов.

— Есть что-нибудь интересное? — тотчас ухватился за ниточку некрепкого еще соглашения Цедербаум.

— Есть. Скажем, перевод работы Энгельса «К жилищному вопросу». Очень важно его издать! Антипрудонистские доводы Энгельса бьют и по народничеству.

— Извините, но мы вовсе не намерены печатать литературу, которую будут читать главным образом студенты и небольшая верхушка рабочих. Конечно, издавать Энгельса полезно, но, по-моему, лучше выпустить десяток прокламаций.

— Зачем же десяток? — шутливо удивился Владимир Ильич. — Восемьсот! На полную мощность! — И добавил, посерьезнев: — Есть и другая возможность использовать мимеограф: наладить листковую газету.

— Листковую — плохо, — покачал головой Цедербаум. — Не будет ни вида, ни широты. Тут нужна типография — с хорошей бумагой, со шрифтом наподобие заграничного. Чтобы производила солидное впечатление, а не так…

— У вас есть что-нибудь на примете?

— Ищем. И, надо полагать, небезуспешно. А вы?

— И мы ищем.

Разговор шел то спокойно, то накаляясь. Стоило Ульянову уступить в чем-нибудь, тотчас уступал и Цедербаум. В конце концов договорились и по Михайлову, и по совместному использованию мимеографа, и по тому, что при условии более четких теоретических и практических установок возможно слияние групп.

— Мы и сами заинтересованы в четкости установок, — удовлетворенно заключил Цедербаум. — Так что можете считать ваши условия принятыми. Осталось оформить наш союз. Где и когда проведем конституционное собрание?

— Это вы узнаете в свое время, — охладил его Ульянов. — Мы хотели бы еще раз все обсудить и взвесить.

— Разумно, — неискренне похвалил Цедербаум. — Прежде чем говорить о важном, важно помолчать, подготовиться. Не так ли?

— Вот именно, — ответил за Владимира Ильича Кржижановский. — Лишь вдумчивое молчание может возбудить вкус к созревающей беседе…

4

Долгое время Петр был знаком не с самим Цедербаумомг, а лишь с рассказами о нем. Они рисовали человека деятельного, обладающего острым умом, способностью быстро собирать вокруг себя нужных людей, и вместе с тем честолюбивого, склонного к революционной фразе, броской и уклончивой одновременно. Любопытно узнать, каков Юлий Осипович в непосредственном общении?