Записки 1743-1810

Тотчас после нашего разговора князь уехал в город, что меня немало обеспокоило. Гофмаршал, подойдя ко мне, сообщил мне желание императрицы, чтобы я с детьми осталась с ней обедать.

Меня его слова удивили, так как с тех пор, как Петр I ввел у нас немецкий этикет, только известный военный чин давал некоторые преимущества и прерогативы, и мой сын в качестве прапорщика не имел права сесть за стол императрицы. Впоследствии я узнала, что на вопрос гофмаршала, как быть с князем Дашковым, императрица ответила: «Он, конечно, будет обедать со мною».

Я находилась в комнате, смежной с той, где императрица играла в шахматы в ожидании обеденного часа. Проходя через эту комнату в столовую, она сказала мне очень громким голосом, очевидно желая, чтобы все ее слышали:

— Я хочу, чтобы ваш сын на этот раз обедал, хоть он еще и прапорщик, со мной, дабы доказать, что ваши дети будут всегда пользоваться у меня особыми преимуществами в сравнении с другими.

Эти несколько слов глубоко тронули меня и окрылили надеждой. Никто, кроме государыни, не сумел бы так тонко и деликатно дать столь лестный оборот своей забывчивости насчет производства сына. За столом я сидела рядом с ней, и она все время со мной говорила. Я чувствовала себя хорошо и бодро, но ничего не могла есть. Императрица заметила это.

— Для вас приготовлены комнаты, чтобы вы могли отдохнуть, — сказала она мне.

Когда я после обеда удалилась в отведенные мне апартаменты, я убедилась, что не была еще так крепка и здорова, как мне это казалось за обедом; мне было так холодно, что пришлось затопить камин, и внутренние боли давали себя сильно чувствовать.

Вечером я сопровождала императрицу в ее прогулке; во внимание к моей слабости она замедляла шаг и присаживалась со мной на скамейки. После прогулки я вернулась домой, боясь разболеться в Царском Селе. На следующий день я получила копию с указа, которым мой сын назначался штабс-капитаном гвардии Семеновского полка, что давало ему ранг подполковника. Наша радость была неописуема. Я некоторое время была еще слаба, но под влиянием хорошей погоды и спокойного состояния духа я поправилась скорей, чем можно было ожидать.

Двор вернулся в Петербург раньше обыкновенного. Я поехала к императрице поблагодарить ее за производство сына; государыня приняла меня очень милостиво и пригласила меня на спектакль в Эрмитажный театр, куда допускались очень немногие, так как театр был мал, вследствие того что часть дворца, носившая то же название, была еще недостроена. На следующий день я поехала с детьми обедать к графу Панину. Его дача была недалеко от моей, вследствие чего я и решилась предпринять эту поездку. После обеда адъютант князя Потемкина привез мне письмо от князя. Он передавал мне от имени императрицы, что так как она приняла за правило не раздавать больше казенных земель, она просит меня выбрать подходящее поместье, которое она купит для меня. Я выразила князю мою глубокую благодарность императрице и просила избавить меня от выбора имения, объявляя заранее, что я останусь довольна всем, что императрице благоугодно будет мне пожаловать. Через два дня я снова получила письмо от князя, извещавшего меня, что императрица не распространяет принятого ею правила на земли в Белоруссии, которые она, наоборот, желала бы видеть в руках русских дворян; некоторые из этих имений не были еще розданы; сам князь советовал мне выбрать одно из них, так как земли в Белоруссии плодороднее, чем в Средней России. Я ответила, что позволю себе только одно возражение против владения мною поместьем в Белоруссии: у меня сложилось твердое убеждение, что если владельцы родовых поместий и крестьян, веками переходящих от отца к сыну, ответственны перед правительством за управление ими, то тем более это обязательство распространяется на владельцев жалованных государями крестьян; я в продолжение двадцати лет управляла поместьями своих детей и могу с гордостью представить доказательства, что за этот период времени крестьяне стали трудолюбивее, богаче и счастливее; я решила и впредь руководствоваться теми же принципами, но не была убеждена в том, что они принесут такие же плодотворные результаты среди полупольского-полуеврейского населения, язык и быт которого были мне совершенно незнакомы. Словом, мы обменялись с князем несколькими письмами (он выказывал мне необыкновенную для него любезность и снисхождение), и я наконец объявила, что какую бы землю императрица ни пожаловала бы мне, ее дар останется всегда незаслуженною мною и неожиданною наградой. Через несколько дней я получила письмо от статс-секретаря государыни, графа Безбородко, с приложением копии с указа, которым императрица жаловала мне местечко Круглое со всеми угодьями и двумя тысячами пятьюстами крестьянами. Это поместье принадлежало гетману Огинскому и было очень велико, так как лежало по обеим сторонам реки Друцы. При первом разделе Польши, т. е. при присоединении к России Белоруссии как бывшей великорусской провинции, река Друца явилась границей между Польшей и Россией, и большая часть владений Огинского — леса, много местечек и деревень — остались за Польшей; но никто не счел нужным сообщить это ее величеству, и она осталась при убеждения, что подарила мне все кругловские поместья и наградила меня столь же щедро, как некоторых министров и вельмож. Я поехала поблагодарить императрицу и не раз вспоминала впоследствии, когда познакомилась с Круглым, как она выразила мне свою радость, что может подарить мне столь обширные поместья, которыми неблагодарный Огинский недостоин был владеть [178] . Каково было мое удивление, когда, съездив туда на следующий год, я увидела истощенных, крайне грязных, ленивых и бедных крестьян, к тому же преданных пьянству. Не было даже топлива и, чтобы приводить в действие маленький винокуренный завод, приходилось брать его у соседей; водного сообщения также не было. На десять душ обоего пола приходилось в среднем по одной корове и по одной лошади на пять душ; кроме того, на две тысячи пятьсот душ, дарованных мне, включая в них и новорожденных младенцев, не хватало ста шестидесяти семи, так как управляющие казенными имениями высасывают из крестьян все, что только могут.

178

Он был ярым врагом России и позволял себе даже враждебные действия, несмотря на то что многим был обязан императрице; он отказался даже принести присягу как владелец поместий в Белоруссии. (Примеч. Е. Р. Дашковой.)

Поэтому во всей России нет крестьян несчастнее тех, которые принадлежат казне. Я имела право, не беспокоя императрицу, обратиться в Сенат с просьбой восполнить недостающее количество крестьян, но я этого не сделала и в течение двух лет отложила значительный для меня капитал на поднятие доходности Круглого.

Гофмаршал уведомил меня, что императрица желает, чтобы я присутствовала на концертах во внутренних апартаментах дворца, на которые даже статс-дамы не могли попасть иначе, как по особому приглашению [179] . На следующий день я приехала на концерт, и императрица встретила меня словами:

179

Я привожу эти незначительные инциденты, чтобы доказать, что меня осыпали знаками внимания, которые, не имея действительной ценности, все же возбуждали зависть и порождали много врагов при дворе, несмотря на то, что мое состояние оставалось всегда даже ниже среднего. (Примеч. Е. Р. Дашковой.)

— Как, вы одни?

Я смотрела на нее в недоумении, не понимая, что она хочет сказать.

— Вы не взяли с собой ваших детей, — разъяснила императрица, — а я не желаю, чтобы вы у меня скучали без них.

Поняв, в чем дело, я горячо изъявила императрице мою благодарность.

У меня не было дома в Петербурге; не желая тратить деньги на наем дома, чтобы иметь возможность давать побольше средств своему сыну, я решила остаться на даче до последней возможности. Однажды императрица спросила меня, все ли я живу у себя на даче. На мой утвердительный ответ она возразила, что я рискую своим здоровьем, оставаясь поздней осенью в доме, сильно пострадавшем во время наводнения еще до моего возвращения из-за границы; и что, даже рискуя меня рассердить [180] , она все-таки скажет, что мое болото неминуемо ухудшит мои ревматизмы и что если бы она не решила предоставить мне самой выбор дома, она купила бы для меня дом герцогини Курляндской.

180

Эти слова относились к одному из ее писем, адресованных мне в апреле 1762 г., когда я схватила насморк и лихорадку, завязнув в еще не осушенном грунте. Письма ее величества ко мне также будут изданы после выпуска в свет этих Записок. (Примеч. Е. Р. Дашковой.)

— Пожалуйста, — добавила она, — осмотрите его, и, если он вам подойдет, я велю его купить для вас.

Я поблагодарила императрицу и обещала в течение недели осмотреть несколько домов, не изъявляя желания их купить, дабы не набавили цену. Я действительно осмотрела дом герцогини и госпожи Нелединской. Первый был больше, на красивой улице, и меблировка его была богатая и изысканная; он стоил шестьдесят восемь тысяч рублей; второй был на Мойке, и мебель была попроще; цена его была сорок тысяч. Я остановилась на втором, сообщив госпоже Нелединской, что я имею намерение его купить; я сказала, что через неделю дам решительный ответ, и попросила ее сделать инвентарь мебели, выразив надежду, что она продаст мне всю без исключения мебель, находящуюся в доме. Она мне это обещала. Через неделю я вернулась и, к своему удивлению, увидела, что госпожа Нелединская уже выехала и увезла почти всю мебель. Я спросила у единственного лакея, оставшегося в доме, инвентарь мебели. Он ответил, что его нет. Я была возмущена этим поступком, на который я не считала Нелединскую способной, и, узнав от князя П. Голицына, жившего напротив, что она всю неделю употребила на перевозку мебели в нанятый ею дом, я помирилась с этой неприятностью и решилась нести последствия своего добродушия и доверчивости. Не оглашая дела, я велела сказать этой барыне, что я не считаю себя обязанной купить ее дом, так как она не сдержала своего слова, и решила нанять его за четыре тысячи рублей, то есть за такую сумму, которую она не могла никогда рассчитывать получить за него. Впрочем, я намеревалась просить императрицу через князя Потемкина, чтобы она вместо покупки дома оказала мне другую милость: сделала фрейлиной дочь моей сестры Полянской, что составляло самое горячее желание моей сестры, в особенности с тех пор, как одна особа, обещавшая это устроить, воспользовалась своим влиянием для того, чтобы добиться этой чести для одной из своих невесток.

Императрица при следующем свидании спросила меня, выбрала ли я себе дом.

— Я наняла дом, — ответила я.

— Почему же вы не желаете его купить? — спросила государыня.

— Потому что выбор дома так же серьезен, как и выбор мужа, и надо над этим хорошенько подумать, — сказала я, смеясь. Эта маленькая сделка доставила мне некоторое внутреннее удовлетворение, хотя меня и осаждали вопросами, почему я не купила дома, так как всем уже стало известно, что кабинет получил приказание заплатить стоимость любого дома, который я пожелаю купить. Одно лицо, которое я не хочу назвать, сказало мне однажды в дружеском разговоре:

— Откладывая получение дома, вы, может быть, будете обойдены двором, подобно тому как вас обошла Нелединская. Мало кто знает ваши мотивы и еще менее кто умеет их понять.

В ответ я рассказала один анекдот про немецкого барона, у которого была страсть говорить по-французски, несмотря на то что он очень плохо знал этот язык; когда ему говорили, что его трудно понять, он неизменно отвечал: «Не все ли мне равно? Я сам себя отлично понимаю». Это был мой всегдашний ответ на подобные речи, которые были тем более несносны, что иногда заключали в себе претензию на тонкую иронию.

Вскоре я переехала в город и, присмотревшись поближе к дому Нелединской, увидела, что ничего не потеряла, не купив его. Жизнь моя текла тихо и покойно. Князь Потемкин обещал исполнить мое желание насчет моей племянницы Полянской и просил меня не медлить с покупкой дома, так как императрица, пожалуй, подумает, что я не предполагаю жить в Петербурге. Я тогда осмотрела дом покойного придворного банкира Фридерикса и условилась с его вдовой насчет цены, которая, включая все накладные расходы по его продаже, не превышала тридцати тысяч рублей. Я попросила у императрицы разрешения его купить, на что она мне ответила, что давно уже повелела кабинету заплатить стоимость дома, который я пожелаю купить, и, выразив свое удивление, что я не сделала лучшего выбора, спросила, почему я не хочу купить дом герцогини Курляндской. Опасаясь, что моя деликатность покажется императрице неуместным жеманством, я сказала, что дом Фридерикса стоит на Английской набережной [181] , где я родилась, а так как ее величество своим милостивым отношением ко мне заставляет меня любить день моего рождения и считать его самым счастливым днем моей жизни, то мне и хотелось бы иметь дом на этой улице. В этом случае я действительно стала жертвой своей деликатности, так как в купленном мною доме не было вовсе мебели; хотя я и сделала императрице экономию в тридцать тысяч, но ни слова не сказала о том, что мне приходится покупать всю обстановку; я выбрала простую, но хорошенькую мебель и только необходимое количество ее; и то долг мой увеличился на три тысячи рублей. Но так как я не первый и не последний раз была жертвой своего бескорыстия, я решила помириться на этом и никому ничего не сказала.

181

Дом на Английской набережной, 10, был построен в 1736–1738 гг., и первым владельцем его был А. Л. Нарышкин.

Генерал Ланской [182] , фаворит, был только вежлив со мной, и если иногда и оказывал мне некоторое внимание, то делал это, видимо, по внушению императрицы. С приездом графа Андрея Шувалова, ставшего вскоре его раболепным приспешником, Ланской стал при малейшей возможности выражать мне явное недоброжелательство. Князь Потемкин, наоборот, выказывал мне большое почтение и, очевидно, желал снискать мою дружбу. Он сказал мне однажды, что ее величество, узнав, что у меня много долгов, пожелала заплатить их и достроить на свой счет дом в Москве и меблировать его, дабы я не тратила еще на это деньги.

182

Ланской Александр Дмитриевич (1754–1784) — генерал-адъютант, фаворит Екатерины II (с 1779 г.).