Записки безумной оптимистки. Три года спустя: Автобиография

– Обязательно попрошу Индурского помочь. Ты ведь будешь хорошей девочкой?

К сожалению, среди многих моих недостатков есть и такой: я человек несдержанный, сначала делаю что-то и только потом думаю, как следовало поступить в данном конкретном случае.

Вот и в тот день мои руки оказались быстрее ума. Я схватила телефонный аппарат и со всего размаху треснула им П. по макушке. Илья Львович по-бабьи взвизгнул и отпустил мою попу, я вылетела в коридор, тяжело дыша от возмущения. Да, мне нужны деньги, давно мечтаю о постоянной ставке, но получить ее таким путем не могу. Дело не в моральных принципах, многие из моих знакомых актрис, произнося фразу: «Путь на экран лежит через диван», спокойно ныряли в койку к режиссеру. Я их понимала и никогда не осуждала, но сама на это не могла решиться. Наверное, это у меня от мамы. Та тоже не способна продаваться, на эту тему она рассказала мне примечательную историю.

Во время войны моя мама, работавшая тогда в Большом театре, была отправлена в эвакуацию в Среднюю Азию. Местное население даже тогда жило относительно неплохо, рынок ломился от продовольственных товаров. Беженцы бедствовали ужасно. Мама с подругой ходили в степь, ловили черепах и варили из них суп.

Кстати, в биографии моей мамы есть забавный эпизод. Году этак в семьдесят девятом она повезла группу советских артистов за рубеж, то ли в Канаду, то ли во Францию, не помню, да и неважно, в какой стране случился казус. Актеров позвали на банкет, где в качестве главного угощения был суп из черепахи.

Мама, которая после военных лет не может видеть черепаху ни в каком виде, сначала вежливо отказывалась от предложений полакомиться, а потом рявкнула:

– Я целых три года каждый день ела черепах, у меня теперь на них изжога.

Устроители банкета слегка обалдели. Вот как, оказывается, хорошо живут в советской стране люди, им черепахи в качестве обеда надоели.

Вернемся к эвакуации. Устав от однообразного меню, мама с подругой захотели риса, мяса, масла… Но где было взять денег на еду? И тут к ним пришли быстроглазые узбеки и предложили:

– Вы девочки красивые, мы парни горячие. Сегодня привезем вам все для плова, готовьте еду, а потом повеселимся!

Мама с подружкой, измотанные голодом, решили продать честь за крупу и согласились. Через час у них на кухне лежала туша барана, стоял мешок риса и желтел килограмм масла. Девушки быстро сделали плов, наелись и загрустили: близился час расплаты. Любить щедрых узбеков сил не было. Моя мама повздыхала, повздыхала и сказала подружке:

– Давай их не пустим! Запрем дверь покрепче.

Мигом повеселев, они задвинули тяжелую щеколду. Узбеки постучали, побили в створку кулаками и ушли.

Самое интересное, что отвергнутые не применили к ним никаких штрафных санкций. Рис, мясо и масло не отняли, в темном углу не били, а при встрече на улице расплывались в улыбке и восхищенно говорили:

– Обманщицы!

Но мне с Ильей Львовичем повезло намного меньше, чем маме с узбеками. П. оказался злопамятным. Сталкиваясь со мной в коридоре, он отворачивался, на редакционной летучке обрушивался на меня с гневными отповедями, снимал материалы с подписью «Васильева» из номера, одним словом, мстил, как умел.

– Что ты сделала Илюхе? – поинтересовался один раз заместитель Пахомова Давид Гай. – Почему он тебя сожрать готов?

Я рассказала Додику про сцену с телефоном. Гай захихикал:

– Да уж! Ладно, не дрейфь, я помогу.

На следующий день, торопясь на работу, я влетела в лифт и обнаружила в кабине Илью Львовича. Выскакивать назад показалось глупо, да и подъемник уже пополз вверх. Я вжалась в угол.

П. неожиданно улыбнулся:

– Здравствуй, Грушенька!

– Э… доброе утро, – пролепетала я, пораженная его приветливостью.

Через пять минут, на летучке, Илья Львович принялся нахваливать меня. Я отыскала глазами Давида, тот незаметно подмигнул.

Естественно, сразу после собрания я понеслась к Гаю.

– Что ты сделал с Илюхой?

– А, просто сказал, что ты спишь с N.

N был куратором «Вечерней Москвы» в городском комитете партии, и я пришла в полный ужас:

– Ты с ума сошел!

Додик отшвырнул карандаш:

– Вовсе нет! Илюха дикий трус, а N об этом никогда не узнает!

Но, кроме противного Ильи Львовича, в «Вечерке» служило много хороших людей, отличных журналистов и добрых товарищей. Тот же Давид Гай или Сафи Александрович Акжигитов. Сафи пристроил меня подрабатывать на радио, походя объяснив, как следует писать информацию, чтобы она хорошо звучала в эфире. В соседней комнате сидела веселая, красивая, очень добрая и невероятно талантливая Наташа Синякова, у нее всегда можно было перехватить три рубля до получки. Был заведующий отделом науки Рубен Багирян и его сотрудница Лена Цыганкова, которые, узнав о том, что Аркашка серьезно заболел, без всяких просьб с моей стороны мгновенно бросились на помощь и устроили ребенка в лучшую клинику. В отделе писем работали Света Комиссарова и Лена Митько, постоянно наливавшие мне остродефицитного кофе. Таня Харламова часто кричала мне на ходу:

– Грунька, сегодня прекрасно выглядишь!

А на летучках я старалась сесть поближе к Жанне Авязовой и Нелли Горячевой. Если кто-то из начальства набрасывался на меня, хрупкая, миниатюрная Жанна сквозь зубы шептала:

– Наплюй и разотри. Не ошибается только тот, кто не работает.

Алла Стойнова, Дина Абрамова, Всеволод Шевцов, Юра Иванов, Нелли Маринич, Оля Никольская. Я помню их всех, я не забыла того хорошего, что они для меня сделали, и всегда говорю:

– Я из «Вечерней Москвы», это там меня превратили в профессионального журналиста.

В восемьдесят третьем году мой ангел-хранитель пробился на прием к господу и упросил того помочь Груне Васильевой. Судьба явилась ко мне в образе соседки из сто восемнадцатой квартиры, Алены Струтинской. Алена была замужем за Димой Салынским, сыном писателя Афанасия Салынского. Мы с Димкой знакомы еще по Переделкину, а в Москве тогда жили на одной лестничной клетке. Алена стала моей близкой подружкой, и мы часто по вечерам пили вместе чай.

Однажды она сказала:

– Тебе надо выйти замуж!

Я замахала руками:

– Ни за что!

Алена вздохнула и замолчала. Она, естественно, знала о двух моих неудачных браках. Через час я забыла об этом разговоре. В пятницу вечером мы с Кешей укатили в Переделкино, на дачу. Союз писателей отчего-то после смерти папы сразу нас не выселил, мы пользовались домом до 87-го года.

В субботу Кеша примчался на участок с самой радостной улыбкой.

– Мамуся, – сказал он, – гляди.

Я посмотрела в кепку, которую он нес в руке. На ее дне лежало нечто крохотное, совершенно беспомощное, бело-черное… Щеночек, которому от роду исполнилось недели две, не больше. У него даже были еще закрыты глазки.

– Вот, – тараторил Кешка, – нашел на берегу пруда. Как он туда попал, непонятно.

Мне сразу вспомнилась повесть Тургенева «Му-му». Небось кто-то нес кутят топить, а этот то ли выпал из мешка, то ли выплыл из воды.

– Мы его оставим? – запрыгал Кеша.

Я тяжело вздохнула. Несчастное создание не выживет. У нас всегда были собаки. В доме жила пуделиха Крошка, на даче, во дворе, зверь непонятной породы по имени Дик. А еще имелась кошка Дымка. Не желая пугать ребенка, я осторожно ответила: