Записки диверсанта
Шрифт:
Глава 7. Стратегия партизанской войны
Я включился в подготовку партизанских кадров в 1929, но в 1932 только понял, что подготовка к партизанской войне началась не в 1929. На самом деле она не прекращалась с гражданской войны. При этом подготовка велась как по линии ОГПУ, так и по линии ГРУ. ОГПУ готовило в основном диверсантов-подпольщиков, сильно законспирированных. По линии Народного комиссариата обороны готовили командиров, которые, попав с подразделением в тыл противника, могли перейти к сопротивлению. С этой целью в Западной Украине и Молдавии создавались скрытые партизанские базы с большими запасами минно-подрывных средств. Склады на побережье Дуная создавались даже в подводных резервуарах в непортящейся упаковке. В 1932 году наша оборона на Западных границах зиждилась на использовании формирований партизан. Войска противника, перейдя государственную границу и углубившись на нашу территорию на сотню километров, должны были напороться на укрепрайо-ны и увязнуть в позиционной войне. В это время на оккупированной территории партизаны начинают организованное сопротивление и перерезают противнику коммуникации. Через некоторое время, лишившись свежего пополнения, подвоза боеприпасов и продовольствия, войска неприятеля вынуждены будут отступать. Партизаны начинают отходить вместе с противником, все время оставаясь в его тылу и продолжая диверсии. Могут даже перейти государственную границу. Это была очень хорошо продуманная система не только на случай оккупации части нашей территории. Базы закладывались и вне СССР. Очень важно было то, что готовились маневренные партизанские формирования, способные
— Юлька! — всполошились ее подруги, — Что с тобой? А маленькая курносенькая Юлька, с полными слез голубыми глазами, пыталась еще улыбаться:
— Чепуха… Обойдется… Ей было восемнадцать лет, этой тоненькой, изящной Юльке, готовившейся стать партизанской радисткой. Но в хрупком девичьем теле билось отважное сердце. После трагической гибели одного из парашютистов, когда иные приуныли, Юля первой вызвалась прыгать со следующего самолета.
— Ах, девочки-мальчики! — с отлично разыгранной беззаботностью восклицала она. — Я легкая! Бросайте меня для пробы, не разобьюсь!.. На всех занятиях рядом со мной в те дни была партизанка Рита. Настойчивая, уверенная в себе, стремящаяся сделать все как можно лучше, она, казалось, не знала усталости. Вернувшись с задания, затевала игры, заводила песню. Мы любили слушать ее. И вдруг однажды под Купянском, во время установки мин на сильно охраняемом участке железной дороги, в руках Риты взорвался капсюль в макете. Взрыв ослепил ее. Мельчайшие осколки поранили лицо и глаза. Окровавленная, она молчала. Без единого стона дошла со мною до школы. Там ее перебинтовали, и я с первым поездом повез девушку в Харьков. На операционном столе Рита тоже не проронила ни звука.
— Характер… — почтительно сказал профессор-окулист, оперировавший Риту. — Сколько ей лет?
— Девятнадцать, профессор, — отрывисто ответил я, не сводя глаз с осунувшегося девичьего лица. Все дни до выздоровления я навещал Риту, ухаживал за ней и наконец высказал ей то, что до тех пор не говорил ни одной девушке. Зрение у Риты полностью восстановилось. Мы были счастливы. Нам казалось, ничто и ни когда не разлучит нас. Ничто и никогда… 1933 год. В отделе Мирры Сахновской В этот период я работал в Москве в отделе Мирры Сахновской. Это была опытная, энергичная, мужественная женщина, награжденная в числе первых орденом Красного Знамени. За тот сравнительно небольшой промежуток времени мне удалось подготовить две группы китайцев и ознакомить партийное руководство некоторых зарубежных стран — Пальмиро Тольятти, Вильгельма Пика, Александра Завадского и других с применением минной техники. Именно в столице я вдруг обнаружил, что подготовка к будущей партизанской борьбе не расширяется, а постепенно консервируется. Попытки говорить на эту тему с Сахновской ни к чему не приводили. Она осаживала меня, заявляя, что суть дела теперь не в подготовке партизанских кадров, что их уже достаточно, а в организационном закреплении проделанной работы (позже я узнал, что она острее меня переживала недостатки в нашей работе. Все ее предложения отвергались где-то наверху). Нерешенных организационных вопросов действительно накопилось множество. Но решали их не в нашем управлении. Будущий легендарный герой республиканской Испании Кароль Сверчевский успокаивал: сверху, мол, виднее. Я тоже верил в это. Но все труднее становилось примирять с этой верой растущий внутренний протест. Состояние было подавленное. Встретившиеся в Москве друзья по 4-му Коростенскому Краснознаменному полку горячо советовали " поступать в академию., Я внял их доводам. Сам начал чувствовать, что мне недостает очень многих знаний. Правда, я и сам дважды уже делал попытки поступить в Военно-транспортную академию. И меня дважды отставили из-за болезни сердца. Но теперь мне стало казаться, что тогда я просто не проявил должной настойчивости, напористости. Ознакомившись с программой отделения инженеров узкой специальности, где учились старые товарищи, убедился, что смогу, пожалуй, сразу поступить на второй курс. И дерзнул… Я доложил Мирре Сахновской о своем намерении. Она одобрила, написала аттестацию и благословила на учебу. Остальное зависело от начальника нашего управления Я. К. Берзина. Ян Карлович поддержал меня. Полученные от него рекомендации пересилили заключение медицинской комиссии. Резолюцию о зачислении меня в Военно-транспортную академию наложил тогдашний ее начальник С. А. Пугачев. Семена Андреевича Пугачева тоже безгранично уважали в армии. На его груди красовались орден Красного Знамени, ордена Бухарской и Хорезмской республик. Еще во время гражданской войны я не раз слышал о С. А. Пугачеве. Высокообразованный офицер генерального штаба царской армии, он активно участвовал в вооруженной защите октябрьских завоеваний. В 1934 году по рекомендации Г. К. Орджоникидзе и С. М. Кирова ЦК ВКП(б) приняла его в партию… Итак, сам Пугачев наложил резолюцию на мое заявление. Но… старший писарь отказался внести в списки мою фамилию: не спущен лимит.
Спорить с писарем, если за его спиной стоит грозный лимит, — дело бесполезное! Пришлось потратить около двух недель, чтобы попасть на прием к начальнику военных сообщений Красной Армии товарищу Э. Ф. Аппоге.
— Видите, как все просто, — расцвел старший писарь строевой части Военно-транспортной академии, получив оформленную по всем правилам бумажку. Я предпочел промолчать… Предстояло взять последний рубеж: поступить прямо на второй курс. Пугачев пытался отговорить меня от этой затеи.
— Вам будет слишком трудно. На выручку пришел начальник железнодорожного факультета Дмитриев — «Кузьмич», как ласково называли его за глаза слушатели.
— Да ведь Старинов и так много лет упустил. А время такое, что медлить обидно… Пусть попробует! — деликатно возразил он начальнику академии, поглаживая пышные усы. И Пугачев согласился.
Глава 8. 1934 год. Учеба в Академии
Жизнь постепенно входила в колею. Решил, что уже можно вызвать Риту. Написал в Киев. Все сроки истекли, а ответа нет и нет. Послал телеграмму, другую… Наконец получил открытку. Почерк Риты, но содержание непонятно: точно открытка предназначалась не мне, да и подпись показалась необычной. Я не мог оставаться в неведении. Подал рапорт и получил разрешение на отъезд. В дорогу накупил
газет и, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, пытался читать. Но газеты того времени не подходили для успокоения нервов. Тревожные вести шли из Германии. Там хоронили демократию и культуру… Расправы над известными писателями и учеными. Травля евреев. Пытки в гестаповских застенках. Кошмар концентрационных лагерей. Костры из книг на улицах Лейпцига. Рост вермахта. Бредовые вопли Гитлера о необходимости покончить с коммунизмом… Да, газеты заставляли волноваться еще больше. Но тем сильнее, наперекор всему хотелось простого человеческого счастья, близости любимого человека. Прямо с поезда я отправился по адресу, указанному на открытке. Ничем не приметный дом на тихой улице. Грязноватая лестница со щербатыми ступенями. Обитая темной клеенкой дверь. На стук открыла незнакомая женщина. Я назвал себя. Женщина помедлила, провела рукой по волосам. Я услышал не слова, а скорее, вздох:— Здесь ее больше нет.
— Как нет? Где же она? Женщина подняла лицо. Оно было сочувственно и растеряно:
— Не знаю… Поверьте… Просто она уехала… Я попрощался и вышел. Захлопнулась дверь с темной клеенкой. Остались позади лестница со щербатыми ступенями, неприметный дом, неприметная улица… до весны 1943 года (всех, кто работал с рукописью Ильи Григорьевича, заинтересовала судьба Риты. Однако наши попытки выяснить что же с ней произошло не увенчались успехом. Илья Григорьевич уходил от ответа. Прим. ред. Э. А.) 1935 год. Окончание академии. Прошло два года напряженной учебы. На пороге стоял май 1935-го. Весна была ранняя, дружная. Снег сошел еще в начале апреля, и деревья уже опушились молодой листвой. На перекрестки, как грибы после дождя, высыпали продавщицы газировки. В пестрых ларьках снова появились исчезавшие кудато на зиму мороженицы. Влюбленные парочки маячили у ворот подъездов чуть ли не до рассвета. Накануне майских торжеств столица похорошела: через улицы перекинулись транспаранты, дома выбросили флаги. Страна подводила итог предмайского соревнования. Газеты и радио сообщали о трудовых победах строителей Магнитки и Кузбасса, о сверхплановых тоннах угля, руды, стали, нефти, об успехах колхозного строительства. Москва радовалась. Радовались и мы, выпускники военных академий. Радовались, может быть, больше других. Ведь мы получили высшее военное образование! Ранним утром 1 Мая мы застыли в четких шеренгах на Красной площади, с нетерпением вслушиваясь в мелодичный перезвон курантов, На трибуну Мавзолея вышли руководители партии и правительства. Командующий парадом А. И. Корк встретил на гнедом скакуне Наркома обороны К. Е. Ворошилова. Прозвучало громкое многократное "ура!"… Печатая шаг, мы прошли перед Мавзолеем… А 4 мая 1935 года нас пригласили в Кремль… После парада выпускников академий мы, затаив дыхание, слушали речь Сталина. Я впервые видел его так близко. Чем больше смотрел, тем меньше был похож этот невысокий человек с пушистыми усами и низким лбом на того Сталина, которого мы обычно видели на фотографиях и плакатах. Сталин говорил о том, что волновало каждого: о людях, о кадрах. И как убедительно говорил! Здесь я впервые услышал: "Кадры решают все". В память на всю жизнь врезались слова о том, как важно заботиться о людях, беречь их… Как сейчас, вижу возбужденные, счастливые лица начальника нашей академии Пугачева и моего соседа, бывшего машиниста, выпускника академии Вани Кирьянова… Не прошло и трех лет, как они, да и не только они, а пожалуй, большинство тех, кто присутствовал на приеме и восторженно слушал Сталина, были арестованы и погибли в результате репрессий. Я окончил академию с отличием и был награжден именными часами. Вместе с другими отличниками меня рекомендовали на работу в аппарат Народного комиссариата путей сообщения. Выпускники нашей академии шли в НКПС с большой охотой: им предлагали там высокие посты. Но я отказался. Прослужив около 16 лет в Красной Армии, я не захотел расставаться с ней.
Глава 9. Ленинградская железнодорожная комендатура
Вскоре меня вызвали в отдел военных сообщений РККА и объявили о назначении на должность заместителя военного коменданта железнодорожного участка (ЗКУ), управление которого помещалось в здании вокзала станции Ленинград-Московский. Выражение моего лица видимо говорило ярче слов, как я воспринял эту новость. Товарищ, сообщивший о моем назначении, нахмурился и счел необходимым прочитать нотацию:
— Вам оказывают большую честь… не говоря о том, что вы должны будете обеспечивать работу вашего направления с военной точки зрения… — В голосе его неожиданно зазвучали торжественные ноты, послышался неподдельный пафос:
— Вам выпадает честь встречать и сопровождать высших военачальников! Он даже грудь выпятил и теперь мерил меня победоносным взглядом. Я понял, что лучшего назначения здесь не получить, и смирился. Единственным утешением оставалось то, что впереди был целый месяц отпуска. Но в Бердянске, куда дали путевку на отдых, меня ждала телеграмма о смерти самого близкого из братьев — тридцатилетнего Алеши. Алеша отличался удивительными способностями. Окончив всего-навсего четырехлетнюю начальную школу, он уже в юности мастерил сложнейшие лам-. повые приемники, увлекался автоматикой, электроникой. Опытные инженеры пророчили ему блестящее будущее.,:. И вот Алеши не стало. У него были слабые легкие, и жестокая простуда оборвала жизнь веселого пытливого человека… Южное солнце померкло для меня. Выбитый из колеи, я вскоре уехал из Бердянска…. В то лето там жили слишком весело… На бойком месте Новый мой начальник, Борис Иванович Филиппов, дело знал и любил. Он не имел высшего образования, но обладал большим опытом и пользовался уважением. Впрочем, практические советы Бориса Ивановича порой и смущали. Однажды почти одновременно обратились с просьбой о выдачи брони на билет в мягкий вагон до Москвы комбриг и капитан — адъютант командующего войсками округа. Недолго раздумывая, я дал комбригу место в мягком вагоне, а капитану предложил в жестком. Борис Иванович пришел в ужас.
— Что же вы наделали, голуба моя? — с отчаянием восклицал он, ероша волосы. — Чему вас учили в академии?! Разве можно сравнивать комбрига с адъютантом командующего?! Комбриг он и есть комбриг, а адъютант… Ведь он, окаянный, командующего каждый день и час видит!.. Такого может про нас напеть!.. Комендант перестал бегать по кабинету, остановился, перевел дыхание и плюхнулся в кресло.
— Вот что, голуба моя… Лирику бросьте. Я серьезно говорю: адъютантов впредь не обижайте… Неожиданно он опять разгорячился:
— Да что — адъютантов!.. Если к вам одновременно обратятся за билетом проводник из вагона командующего округом — слышите? проводник! — и какой-нибудь комбриг из линейных войск — слышите? комбриг! — то вы, голуба моя, все дела бросайте — и кровь из носу, — но чтобы у проводника билет был! Вот! А комбригом пусть Чернюгов займется, писарь!
— Борис Иванович…
— Я потому только и Борис Иванович, что это правило свято соблюдаю! Наивны вы еще, вот что! Ну что может комбриг? Жалобу написать? Пусть пишет! А проводник, понимаете, затаит обиду да при случае командарму или маршалу, чай подавая, возьмет и подпустит шпильку, сукин сын! Вот, скажет, товарищ маршал, и с водой-то у нас нынче плохо, и прохладно, и углишка мало… А все ленинградский комендант — Филиппов. Уж я обращался к нему, а он никакого внимания. Только одни обещания… Борис Иванович даже покраснел во время этого монолога, представив очевидно, как "сукин сын" проводник «подпускает» подобную шпильку и какие могут получиться последствия.
— Если вы думаете, что проводники вагонов высоких начальников, а тем более их адъютанты — обычные люди, то ошибаетесь. Много им доверяется, многое с них и спрашивается. А потому мы должны в меру возможностей облегчать их трудную работу! Надо поддерживать авторитет нашей комендатуры! А вы своим академическим подходом режете меня без но-жа… Волнение Бориса Ивановича усугублялось тем, что осенью 1935 года началось присвоение новых воинских званий. Появились лейтенанты, капитаны, майо-ры, полковники, комбриги, комдивы, комкоры, командармы и маршалы. Каждый волновался, не зная, какое звание получит при переаттестации. Еще бы! Некоторым приходилось снимать с петлиц ромбы и На-" девать три, а то и две шпалы, то есть, говоря по нынешнему, лишаться генеральских званий и возвращаться в полковники или майоры. Борису Ивановичу повезло — он остался при своих двух шпалах и ликовал. Ленинградская комендатура находилась на бойком месте. В Ленинград часто прибывали руководители партии и правительства, ведущие работники Наркомата обороны, Генерального штаба, командующие округами. В наши обязанности входило встречать и сопровождать их от Ленинграда до Москвы, обеспечивая техническую безопасность поездок. Это льстило самолюбию Бориса Ивановича. Он сиял во время церемоний, как большой ребенок. Сердиться на него или иронизировать было невозможно: искренность его просто обезоруживала. Мне приходилось неоднократно сопровождать в Москву Блюхера, Тухачевского, Ворошилова, тогдашнего командующего Ленинградским военным округом Шапошникова. Нас нередко приглашали на чай или ужин к Шапошникову, Тухачевскому…