Записки из Книги Лиц

Шесть тысяч и десять, разделенные, смотрят в такое же количество чужих потолков. Лакированная поверхность журнальных столиков охраняет их изначальную бумажную гладкость, но даже случайное падение уткнувшегося в очередной ковровый орнамент, придавленного множеством печатных строк лица не меняет его прищура и улыбки. Глянцевый прямоугольник водворен на прежнее место; гаснет свет, удаляются за стену чьи-то шаги, а крупным планом застывшее лицо все так же обращено куда-то вверх, в сторону от невидимого объектива, не замечая наступившей ночи, оставаясь в гильотинированном солнечном дне.

Семь тысяч мнимых подобий.

Вторая попытка духовного трансвестизма

Ах, зачем ты целуешь мои обожженные плечи? Я просила тебя десять раз — или даже двенадцать — Не касаться артериальных моих междуречий, Тонкокожих равнин. Ты рискуешь зазнаться, Как один казначей, не так далеко от Евфрата Преувеличивший цену и ценность садового поцелуя. Заработав лишь на чужие могильные траты, Оказался плохим. Человеком, ласкающим деву не злую, Но лежащую в солнечной ванне от головы и до ног, Тебе нравится быть. Этой девы не беспредельно молчанье, И не вечно терпенье, с которым горячий языческий бог Смотрит на поцелуй, с головой выдающий желанье Ее выдать суду фарисейски горячего душа. Может быть, что на следующий раз я, не выдержав, встану Под воду, и бога предам. Но поцелуи твои станут суше, Когда неравномерность загара откроет души моей рану, И тогда — ты раскаешься в том, что увидел под солнцем меня.

Все, что вы знаете, но спрашиваете все равно

Экзаменатор был худой, высокий, с трубкой. Ассистент — тоже высокий, с большими усами и в дымчатых очках. Рядом сидел еще третий — самой обычной внешности: среднего роста, крепкого сложения, с широким лицом, толстой шеей. И усы самые обыкновенные. В экзамене он участвовать, по всей видимости, не собирался.

— Какой у вас первый вопрос? — спросил тот, что с трубкой.

— Кумулятивизм.

— Мы слушаем.

— «Кумулятивизм — методологическая установка философии науки, согласно которой развитие знания происходит путем постепенного добавления новых положений к накопленной сумме истинных знаний. Это упрощенное понимание развития знания абсолютизирует момент непрерывности, исключает качественные изменения, отбрасывание старого, опровергнутого знания. К. возник» — я хотел сказать — кумулятивизм «возник как некритическое обобщение практики описательного естествознания и идеала дедуктивного рассуждения. Гносеологическая основа кумулятивизма — идея непрерывности познавательного опыта и понимание заблуждения как чисто субъективного момента познания, связанные с метафизической концепцией развития.»

Он сделал паузу. Его, казалось, внимательно слушали, особенно ассистент в дымчатых очках. Он перевел дух и продолжил:

— «Эмпиристская версия кумулятивизма отождествляет рост знания с увеличением его эмпирического содержания, рационалистическая — трактует развитие знания как такую последовательность абстрактных принципов и теоретических объяснений, каждый последующий элемент которой включает в себя предыдущий. В современной методологии науки кумулятивизму противопоставляется несоизмеримости теорий тезис» — я хотел сказать — тезис несоизмеримости теорий, «а также диалектическая концепция развития знания.» [1]

1

Современная западная философия. Словарь. Москва, 1991.

Несколько мгновений сохранялось полное молчание. «-Мы — я и мой коллега мистер Баркер — хотим вам задать один и тот же вопрос.

Мистер Эмберли почуял недоброе. У него забегали глаза и судорожно задергалось лицо.

— Какой вопрос?

— Только один: куда вы дели трупы?

Эмберли с хриплым воем вскочил на ноги, судорожно хватая воздух костлявыми руками. Рот у него открылся; он был похож теперь на какую-то жуткую хищную птицу. Он рухнул обратно на стул и прикрыл рот ладонью, как бы подавляя кашель. Холмс, словно тигр, прыгнул на него и вцепился ему в глотку, силой пригнув его голову вниз. Из разомкнувшихся в удушье губ выпала белая таблетка.» [2]

2

Конан Дойль. Москательщик на покое. Собрание сочинений, т.3., Москва, 1966.

— Ватсон, вы были сегодня рассеянны, это на вас не похоже. Да оставьте вы в покое эту черную маску, вся уже истрепалась…

Сдав Эмберли подоспевшим полицейским, все трое вышли из комнаты, прошли по тускло освещенному коридору, почти в кромешной темноте спустились на третий этаж, потом так же на второй — и так же на первый, прошли теперь уже ярко освещенным коридором и по коротенькой лесенке спустились, наконец, в подвал. Здесь было два пути: направо и налево. Они пошли направо и заняли свободные кабинки. Всего кабинок было четыре.

— Как мало нужно человеку для счастья, — пошутил Холмс, застегиваясь.

Его спутники тоже вышли и стали застегиваться, машинально прислушиваясь к одинокому и долгому журчанию неизвестного завсегдатая.

До взрыва оставалось полторы минуты.

Посвящение

Вокруг да около ходят Умненькие Ребятишки. Трудно сказать точно, сколько их, но скорее всего шестеро, а вот ходят они всегда как один.

Тихо-тихо скребется Ежик в стеклянной банке. Бедненький! Банка с притертой крышкой.

Свистит ветер вокруг кабины старенького самолета с пропеллером. Стекло запылилось, не видно Пилота. А было время…

Скорым шагом куда-то идет Прокурор. В руках папка. Он в штатском, но он военный.

Хоккеисты! О них пока ничего: разве мало восклицательного знака?

Солдат в хаки: куда-то ползет по-пластунски, вихляя бедром. В руках автомат.

Крышка слишком притерта и тяжела для маленьких лапок.

Много звездочек на фюзеляже: как зарубки на боевом мече. А теперь — запылилось стекло…

По-прежнему быстро идет Прокурор: у него много сил!

Откуда-то из-за угла доносится хор: это говорят Умненькие Ребятишки.

Хоккеисты: отдали Прокурору свой восклицательный знак. Ищут лед, негде тренироваться.

А теперь — охотится на бегемотов Пилот: ненавидит и любит их всей душой. Бегемоты большие, их видно даже сквозь пыль.

Еще вопрос: а почему Умненькие? Говорят, потому, что они вовремя сдают постель — проводницам и проводникам.

Когда бегемоты, вертя хвостами, обливают друг друга экскрементами, — это показатель взаимной любви и дружбы. Тогда они счастливы, им нетяжело умирать. Так, по крайней мере, думает совестливый Пилот, давая круги, выжидая момент. Столько уходит бензина…

Ежик: зол, потому что устал. Грызет несуществующие обои, марширует словно рота солдат.

Прокурор…

Солдат в хаки не будет ползти уже никогда: что-то большое, тяжелое, сверху, спину вдавило в землю. Геройская смерть!

Вы наступили, теперь вы должны заплатить — кто-то из вас. Или купите — вот, электрический.

Поезд едет так быстро, поднимается ветер, становится холодно, падает снег, точно — спячка, все равно я поймаю его, из снега торчит автомат, замерзло горючее, к спинам примерзли хвосты бегемотослонов, соль и вода безответной любви превращаются в лед — хоккеисты ликуют — кроме них, не ликует никто.

…Настала весна, и лед раскололся: весной — всегда ледоход. Ледоход оттого, что согрелась вода — значит, таки поднялся уровень моря, и треснул лед, и Умненьких Ребятишек на льдинах относит в разные стороны, а потому — точно так же — на сотни частей разлетелась моя голова, заключавшая весь этот текст.

Отрывки

Я сижу и пишу, а зачем? Стул коричневый, стены беж, портрет на стене. Люди бегают быстро, зачем? Ах, зачем, зачем вы меня любили. Иногда думаю. Думаю иногда. Но иногда действительно случается автоматическое письмо. Чешский кот в чеширских чешках. Трампампам. Козыри тасуют отдельно. Барабаны шаркают. Забыл спеллинг, хотел заставить шаркать бродяг. Ну, какое же это автоматическое письмо? Двое снимали снимал Солярис, а леди снимала свой синий. Будущий бакалавр. Уже холостяк. Междометия, междометия. Нога на ноге. Чашка пуста. Чай, цой. Есть люди, которые говорят «ничего, потолстеешь». Ужас, летящий на крыльях ночи, муха в твоем чудесна зуппе, зазиппованном до пределов 10 килобайт — а это возможно? Я не программер, я ставлю только один стакан на ночь, я не кричу эф-один.