Записки карманника (сборник)

В то время, о котором идет речь, проблема с карманными кражами в Махачкале вышла за все рамки дозволенного, поэтому в МВД Дагестана был открыт особый отдел по борьбе с карманниками, и на этот раз его возглавил некто Абдуразаков – грубый циник, похожий на гиену. Что же касается УУР (Управление уголовного розыска) республики, то руководил им в то время полковник Валиев. С ним я виделся всего несколько раз, да и то встречи наши были непродолжительны и носили «деловой характер», поэтому и говорить о нем что-либо существенное, думаю, я не вправе.

Как правило, каждый будний день после утреннего сходняка, или как он там у них назывался – «планерка» или «совещание», из здания МВД стайками выбегали легавые псы на охоту в город. Они тоже работали бригадами по двое или по трое, и было таких бригад в городе не менее десяти. Так вот, в одной из этих троек и находился герой моего рассказа.

Он был тезкой моего отца, звали его Магомед, и уже одно это обстоятельство заставляло меня относиться к нему если не с уважением, то хотя бы без презрения. Вообще-то, по имени его мало кто называл, в основном дразнили по погонялу Борода, хотя бороды, насколько я помню, он никогда не носил. Не знаю даже, кто и с какой целью дал ему такое прозвище – преступники или сами легавые. Окончив астраханскую школу милиции, он, вернувшись в Махачкалу, поступил в университет на заочное отделение юридического факультета. Проработал год в уголовном розыске Ленинского районного отделения милиции, а затем его перевели в МВД, в тот самый отдел по борьбе с карманниками, о котором я уже упоминал. Вот в связи с этим обстоятельством мы и познакомились с ним вскоре на одном из «садильников» города.

Это был молодой человек, немного старше двадцати лет, среднего роста, крепкого, я бы даже сказал, атлетического телосложения и довольно-таки приятной наружности. Характерной особенностью было то, что с его лица почти никогда не сходила улыбка. Даже когда он злился на кого-то из крадунов и предупреждал его о том, что если поймает с поличным, то непременно посадит, он все равно старался говорить это с улыбкой, как бы давая понять, что сам по себе он человек жизнерадостный и дружелюбный, но закон есть закон, и он не вправе его нарушать. И, честное слово, за порядочность и откровенность его уважали все без исключения. В общем-то, он был добрым малым и, как показало время, честным человеком.

Пять дней в неделю почти все махачкалинские ширмачи начинали свой рабочий день с «утренника», впрочем, почти точно так же, как и их противники – тихари, правда, с одной оговоркой. Дело в том, что рабочий день у всех легавых начинался, как положено, в девять утра, конечно же, никому из них и в голову не приходило следить и лазить за щипачами, спозаранку по переполненным автобусам и троллейбусам Махачкалы. Слежка за карманниками и их аресты не являлись какими-то особо важными заданиями, ради которых стоило так напрягаться. Это была постоянная рутинная работа мусоров. Просто, как говорится, кто рано встает, тому Бог подает, – и, к слову сказать, подавал Он им немало. Что же касается суббот и воскресений, то на выходные стопы избранных «втыкал» устремлялись на толкучки Дагестана и Чечни – в Хасавюрт, Дербент, Айябазар, в Хошгельды и Шали.

К тому времени, о котором идет речь, я уже успел выправить ксивы и решить проблемы, связанные с моим существованием на свободе, и наверстывал упущенное в тюрьме время, пропадая на садильниках и толчках с утра и до самого вечера.

Тот день я помню, как сейчас. Это был понедельник – единственный день в неделе, когда я мог позволить себе чуть-чуть расслабиться под теплым одеялом и проспать больше обычного. Тем более что на дворе стояла отвратительная, пасмурная погода: дождь, ветер и слякоть – обычное махачкалинское ненастье, характерное для этого времени года. Я как раз немного занемог. Старая лагерная чахотка давала о себе знать, и поэтому, укутавшись в теплую материнскую шаль, я лежал на диване, безучастный ко всему, и смотрел в экран телевизора. В таком подавленном состоянии, как правило, все вокруг бывает человеку безразлично, ничего не хочется делать, а видеть кого бы то ни было – тем более. Чахотка как бы съедает тебя изнутри, нашептывая своим прокуренным и омерзительным голосом: «Все твои усилия в борьбе за жизнь напрасны, ты все равно не жилец на этом свете». В общем, я пребывал в глубокой депрессии, когда вдруг в дверь позвонили.

Незваными гостями в моем доме могли быть разве что мусора, и я с головой спрятался под теплой накидкой, как будто она в тот момент могла спасти меня от легавых. Я закрыл глаза – так было лучше и привычнее слышать, что творится за закрытой дверью в коридоре, – и стал, как обычно, ждать непрошеных посетителей. Но, слава Богу, на этот раз пронесло. Я не услышал привычного ворчания матери, шума и гама детворы, которые всегда сопровождали прибытие легавых.

Нет, ничего этого не было. Мать разговаривала с кем-то как обычно – ровно и спокойно, безо всякого кипеша. Я подумал было, что пришла одна из ее подруг или соседка. Но каково же было мое удивление, когда, потихоньку открыв дверь в комнату, я увидел весьма симпатичную и стройную голубоглазую блондинку. «Здравствуйте», – проговорила она приятным, ласковым голосом, всего лишь раз взглянув на меня, а затем потупив взор, очевидно стесняясь моего наглого разглядывания.

Женщина присела на самый край кресла, предложенного ей матерью, грациозно повернула голову к окну и стала терпеливо ждать, пока я приведу себя в порядок. Я вскочил как ужаленный, будто и не болел вовсе. И откуда только силы взялись? Для матери это обстоятельство, конечно же, не могло пройти незамеченным. Она слегка покачала головой, как бы укоряя меня в чем-то и извиняясь перед девушкой. Оставив нас вдвоем, она молча вышла на кухню. Я тоже в свою очередь попросил у незнакомки прощения за свой наряд и проговорил какие-то второпях составленные дежурные фразы. Наскоро приведя себя в порядок, я сел на диван и стал наблюдать за ней. Удобно расположившись в кресле, положив на колени красивую белую сумочку, она глубоко погрузилась в себя, разглядывая расплывчатые узоры на стекле.

Судя по внешности и манере держать себя, передо мной, безусловно, была женщина из хорошей, да к тому же еще и состоятельной семьи. Об этом свидетельствовал ее строгий, но весьма дорогой наряд – брючный костюм модного покроя и белоснежная шелковая блузка ручной работы с высоким стоячим воротничком. Отдыхавшие на подлокотниках кресла, изящные, холеные руки с нанизанными на пальцы перстнями говорили о том, что ничто человеческое ей не чуждо. Прямая и гордая осанка, высокий лоб и задумчивый, я бы даже сказал, какой-то загадочный вид довершали картину.

После несколько затянувшейся паузы мы познакомились. Нелли, а именно так звали эту прекрасную незнакомку, была наполовину гречанка, наполовину русская. Коротко объяснив цель своего визита, она открыла сумочку, достала из нее письмо и протянула его мне с таким видом, будто в нем заключался весь смысл ее жизни.

Говоря откровенно, в тот момент я еще толком ничего не понимал. Пробежав протянутую записку, я сразу и не сообразил, от кого она, но вида, конечно же, не подал. Я заставил себя задуматься и, прочитав послание еще несколько раз, наконец, догадался. У меня как будто огромный груз упал с плеч.

Видел бы кто-нибудь, какими глазами смотрела на меня в тот момент эта молодая особа, как она была возбуждена и как любила! Можно было лишь позавидовать тому счастливцу, на котором она остановила свой выбор.

Слава Богу, память не подвела меня и на этот раз. Все сколько-нибудь существенные события, такие, например, как борьба с активистами на малолетке, а также лица и имена босяков, которые в ней участвовали, она всегда цепко удерживала в моем сознании. Только теперь, после ее рассказа и чтения этого любовного и драматичного послания, мне стала понятна вся сложность создавшейся ситуации и то значение, которое придавала всему написанному Нелли.

Письмо это было от человека, которого я не видел почти два десятка лет. Был у меня земляк у хозяина, когда я еще четырнадцатилетним пацаненком только-только начинал отбывать свой первый срок на малолетке. Кличили его Чапик. Я даже настоящего имени его не знал, отчего и прочел маляву несколько раз, не въехав сразу, от кого она. Парнем он был неплохим – дерзковатым в меру, но уважительным и добрым малым, да и воевал с активом не меньше нашего, это я помнил точно. Но в тюрьме он был случайным пассажиром. Его счастьем было то, что сроку ему дали – всего год. Это обстоятельство и спасло его от многих неприятностей и бед, которых мы с корешами, к сожалению, не смогли избежать.