Записки «лесника»

Воздух дрожит от торжественности и партийных славословий.

В этой школе я проучился ровно десять лет.

Серое здание эпохи развитого социализма с огромными лестничными пролётами.

Первая любовь, первая подтёртая «пара» в дневнике, первая запись:

«Завтра в школу с родителями».

Начинали писать перьевыми ручками, их макали прямо в чернильницу.

Чернильница в парте – зелёного цвета, под цвет одежды классной руководительницы.

Высунув язык от напряжения, делаю наклон пером в нужную сторону, но буквы пляшут, как в безумном рок-н-ролле.

Зато читаю уже бегло, по крайней мере огромные матерные слова, вырезанные на парте перочинным ножиком моими предшественниками.

«Кто тут сидит, того люблю, кладите в парту по рублю».

И слово из трёх букв. Без него никуда.

Ленин

В школу меня привели папа и мама, как и любого маленького человечка-первоклассника.

Мама была коренная москвичка, женщина строгая и правильная.

Именно от неё я получил первые в жизни уроки приличного поведения и хорошего тона.

Папа – человек более мягкий, он и сейчас живёт со мной в Берлине, ему уже 92 года.

Родился он в Рыбинске, а в Москву перебрался в начале тридцатых годов совсем ещё не оперившимся юнцом.

Я был ещё школьником начальных классов, когда папа поведал мне интересную и поучительную историю, которая запала в память.

Середина двадцатых годов, расцвет НЭПа.

Мой дедушка, а он умер ещё до войны, работал портным и шил брюки – или штаны, про которые позже Ильф и Петров скажут, что их нет.

Папина сестра перманентно ездила в Москву за тканью, а остальные члены семьи продавали дедушкину продукцию на базаре.

И вот лютой зимой 1924 года, аккурат в конце января, тётя едет в Москву за очередной порцией ткани.

Её встречают у поезда, папа тоже тут, как самый маленький и почётный член семьи.

– А где же ткань? – спрашивают все.

– Ткани нет, – виновато говорит тётушка, понурив голову.

– Как нет? – Ведь столько заказов на штаны!

– В Москве всё закрыто. Какой-то Ленин умер…

Немая сцена – в Рыбинске простые люди понятия не имели, кто такой вождь мирового пролетариата.

А директриса нашей школы уже во втором классе нацепила мне на серый мышиный пиджак, цвета крысы Шушеры, маленький октябрятский значок с анфасом вождя мирового пролетариата.

Меня так и пёрло, по детской наивности, выдать депутатше всю правду матку, но хватило детских мозгов промолчать и выдавить из себя:

– Октябрёнок – помощник пионеров и комсомольцев.

Хотя за папу было очень обидно.

Оставить весь Рыбинск без портков – это было выше моих сил и детского неокрепшего сознания.

Больничка один

Вскоре случилось неприятное событие. Меня положили в больницу на операцию.

Вырезали аденоиды. Родители уговорили меня, хотя боялся я страшно, зато обещали дать мороженое в неограниченном количестве – на это я и купился.

Было очень больно, я кричал, гулкое эхо отдавалось в длинных и серо-сырых больничных коридорах.

Потом, в палате, я первый раз увидел, как мальчика лет десяти вынесли в коридор.

Ему неудачно удалили гланды, и кровь пошла горлом.

Мне тоже предстояла эта процедура, но это будет через несколько лет, когда я уже закончу восемь классов.

Об этом в романе будет отдельная глава, полная пикантных подробностей и первых отроческих откровений.

Так прошло моё первое знакомство с советской медициной – бесплатной и самой лучшей в мире.

«Чёрная кошка»

В те времена наш район Сокольники состоял почти сплошь из бараков. «Система коридорная» – как писал Поэт.

Каменный дом, в котором я жил с родителями, выделялся на этом фоне, как бельмо на глазу.

Лишь через несколько лет стали появляться первые хрущёвские пятиэтажки.

Частенько заходил к своим друзьям-одноклассникам в гости.

Жили все очень бедно, если не сказать – по-нищенски.

И только с годами понял, почему, когда друзья наносили мне ответный визит, первым делом просили чего-нибудь пожрать.

И частенько опустошали холодильник, за что я получал от матушки хороших пиздюлей.

Зато одеты мы все были примерно одинаково.

Войлочные полуботинки на зиппере – мышиного цвета, в унисон школьной форме.

В кармане брюк – скомканный пионерский галстук.

Ну а в другом кармане десять копеек на завтрак и затыреный «бычок» от „Явы“.

Но в тоже время наша детская жизнь в Сокольниках была очень интересной и насыщенной.

После войны не прошло ещё и двадцати лет и всё вокруг напоминало о ней.

Это и безногие инвалиды-колясочники, и попрошайки, которые ходили по квартирам и просили кусочек хлеба «Христа ради».

Это и знаменитая столовка – кафе без названия возле метро «Сокольники», в простонародье – «Чёрный дрозд».

Многие завсегдатаи, подливая водяру, ещё ту самую – по два восемьдесят семь, прямо в кружки с пенным «Жигулёвским», рассказывали про знаменитую банду «Чёрная кошка».

Культового фильма тогда ещё не было и в помине, но тёртые мужики с «синими» мастями по всему телу неспешно и вполголоса вспоминали послевоенное лихолетье.

Редкая семья из нашего класса не имела в своём составе кого-нибудь, кто не чалился сейчас, в прошлом, или не присядет в будущем.

Став немного постарше, я столкнулся с этим вплотную, но об этом – в следующих главах романа.

Жвачка и Жопа Сергеевна

В парке Сокольники в начале шестидесятых годов Хрущёв построил знаменитую международную выставку.

И там регулярно, по десять и более раз в году, проходили всевозможные международные форумы и представления.