Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год
Шрифт:
После Аспернского сражения французы, желая прикрыть потерю оного, выдумывали в пользу свою разные обстоятельства, лгали без всякой меры и вероятности. Один офицер, посещавший дом баронессы Цанки, у коей предпочтительно принимаемы были русские, с видом уверительным и гордым рассказывать за новость самую достоверную, что один раненый французский полковник, едучи в карете, был нечаянно окружен 6000-й колонной австрийской милиции, которой начальник объявил его пленным; «но наш храбрый полковник, – продолжал хвастун, – одними словами (`a force de parole) принудил 6000 австрийцев положить пред ним ружье». «Пожалуйте, не договаривайте, – шутливо возразила на сие графиня Воиновича (урожденная Пизани). – Милостивые государи, – обратившись к прочим гостям, продолжала графиня, – я свидетельствуюсь вами, что нет женщины более меня болтливой. Итак, радуйтесь, я сей час еду в Вену и, уверяю вас, что я своим болтаньем (a forza di chaicari) принужу всю французскую армию положить передо мной ружье».
По заключении Венского мира маршал Мармонт сделан был наместником Иллирийских провинций. Новые подданные, со стесненным от горести сердцем, дали присягу в верности. Одна надежда, что участь их будет сноснее, уменьшила уныние; но последствия вскоре доказали противное. Каждый владелец дома или земли должен был платить в год от 10 до 20 процентов до ста, не с доходов, а с той суммы, чего стоит его имущество,
Континентальная система довершила разорение Триеста. Личная ненависть Наполеона против англичан простерлась до того, что он, не имея флота, которым мог бы отомстить британцам за смелые, несносные для малодушия его насмешки, в кипении бессильной своей злобы не усомнился нищетой миллионов лучших своих подданных лишить неприятелей выгод их трудолюбия и промышленности. Миланский эдикт доказывает, сколь мало Наполеон думал о благе своего народа. По сему декрету купец, отправляющий груз морем, должен был, чего стоит судно и груз, обеспечить вносом денег или верным залогом. Если дойдет до сведения, что судно было осматриваемо английскими крейсерами и было ими отпущено, то таковое берется в казну. Таможенные чиновники, имея в виду сии две статьи, по малейшему подозрению, без всяких доказательств могли всякое судно и залог присваивать казне. Несмотря на всю бдительность французской береговой стражи, английские товары во множестве продавались даже в самом Париже. Наполеон, думая искоренить торг запрещенными товарами, обогативший английских купцов, приказал все колониальные товары, находившиеся в его владениях, сжечь. Безрассудность сия, как известно, нимало не остановила тайной торговли: какой убыток могли иметь англичане, когда Наполеон мог жечь только те их товары, за которые они уже получили деньги?
10 июня 1808 года английский фрегат приходил в Триест под переговорным флагом; на оном получено известие, что престарелый в добродетели Георг III решился во что бы то ни стало подать помощь испанцам и португальцам, восставшим с мечом мщения против Наполеона. С сего времени, несмотря на протесты французского в Триесте консула, коего ноты доселе значили повеления, дружеские сношения с англичанами продолжались беспрерывно; когда же эрцгерцог Иоанн прибыл в Триест для образования земского ополчения, то английские военные корабли останавливались близ гавани и, принимая конвои австрийских купеческих судов, явно сопровождали оные мимо Истрии, в портах которой французы усилили свою гребную флотилию. Австрийцы, во уважение нашего флага, не позволяли англичанам подходить к эскадре нашей ближе пушечного выстрела, в городе же мы встречались с ними довольно часто и обходились по-приятельски. 27 августа пришло первое испанское купеческое судно, из Триеста также отправились несколько австрийских судов в Испанию. Союз Австрии с Англией и Испанией хотя и не был обнародован; но по сим дружеским сношениям никто в оном не сомневался. 9 ноября генерал-майор Бибиков, назначенный посланником ко двору Мюрата, нового неаполитанского короля, в проезд свой чрез Триест посещал корабли наши и был принят с должной почестью. 13 декабря на испанском фрегате прибыл в Триест бывший посланник барон Григорий Александрович Строганов. При съезде его на берег испанский фрегат салютовал ему 15 выстрелами. Если по сему фрегату судить об испанском флоте, то мнение об устройстве оного будет невыгодно. Построение фрегата не очень красиво, но он ходит легко, вооружение тяжело, люди в управлении парусов не проворны; они одеты бедно, неопрятны и весь фрегат весьма нечист.
1809 года января 26-го, к общему нашему прискорбию, скончался почтенный и любимый наш капитан-командор Иван Осипович Салтанов. Все австрийские войска, бывшие в Триесте под командой бригадира, были при погребении. Процессия по военному нашему уставу была самая пышная. Знамена, пушки и барабаны, увитые флером, длинный ряд священства в великолепных ризах, пение и военная музыка, раздирающая сердца, беспритворная печаль, напечатленная на скорбных лицах окружавших гроб и колесницу; корабли с искривленными реями, с опущенными вполовину флагами и вымпелами; и самые пушечные выстрелы чрез пять минут один за другим последовавшие, все это вместе сколько трогало зрителей, столько же и нравилась им сия погребальная пышность, какой они доселе не видали. Несмотря на дурную погоду, по улицам едва было можно протесниться. Капитан 1-го ранга Михаил Тимофеевич Быченский по старшинству принял начальство.
31 января, для дня рождения императора Франца I, корабли наши были расцвечены флагами, и с каждого палили по 31 выстрелу. 12-го же марта, по случаю дня восшествия на престол нашего императора, австрийцы с крепостей также палили из всех орудий. День Пасхи 28 марта провели мы истинно по-христиански. Заутреня была в славянской церкви Св. Спиридония. Корабельные священники отправляли службу вместе с приходскими. Певчие наши стояли на правом крылосе, пение их восхищало славян; но когда при первом слове: «Христос воскресе», в глухую полночь с кораблей наших, освещенных фонарями, раздались пушечные громы, то восторга славян описать было не можно.
Торжество веры, конечно, производит впечатление, приятнее всякого другого. Добрые славяне признавались, что они никогда с такой радостью не встречали великого праздника, и дня, который препроводили вместе с нами, никогда не забудут. Иностранцам, особенно католикам, нравятся наши церковные обряды; они сознаются, что со всей пышностью в греко-российском богослужении соединено приличное великолепие, вливающее в душу священное благоговение; но при всем том они не иначе называют нас, как отступниками (Schismatici), а иногда обряды наши представляют совсем в превратном виде. Вот тому разительный пример. Один путешественник, бывший во время Пасхи в С.-Петербурге, описывая торжество сего дня, между прочим, сказал: чувствительно было для меня видеть, когда все бывшие в церкви, без различия чинов, царедворец и солдат, крестьянин и генерал начали обниматься и целовать друг друга в уста, говоря один другому: Crestovsky ostrov, vasilifski ostrov, то есть вместо «Христос воскресе» – Крестовский остров, а вместо «Воистину воскресе» – Васильевский остров.
В конце марта война между Австрией и Францией, давно и с нетерпением ожиданная, началась. Начальствующий эскадрой капитан 1-го ранга Мих. Быченский, не имея никаких повелений, в каком отношении должны мы были считать себя с австрийцами и французами, для получения нужных наставлений, 1 апреля отправил в С.-Петербург лейтенанта Кар. Вас. Розенберга. По занятии Триеста 6 мая французскими войсками положение нашей эскадры сделалось затруднительным, ибо французские и австрийские генералы при всяком случае уверяли
нас, что мы с ними в союзе. Недоумение сие продолжалось до прибытия из Вены в Триест бывших посланников при сицилийском дворе и Оттоманской Порте тайных советников Д. П. Татищева и Италинского. 10 мая, несмотря на множество английских крейсеров, 10 французских канонерских лодок успели прокрасться из Венеции в Триест. 13 мая министр морских сил Итальянского королевства Кафарелли посетил нашего начальствующего; ему салютовано было из 13 пушек. В сей же день, по причине гнилости корабля «Уриила», снята была с него половина пушек, которые поставили на моле старого карантина. (Австрийцы не оставили в Триесте ни одного орудия.) Распоряжение сие послужило к нашей пользе или, лучше, лишило нас случая с выгодой сразиться с англичанами. 17 мая на рассвете английская эскадра, состоящая из 5 кораблей, 3 больших фрегатов и брига, показалась у мыса Салвора и шла на всех парусах к Триесту. Эскадра наша переменила позицию и стала так близко берега, что неприятелю пройти между нашими кораблями и атаковать нас с обоих бортов было невозможно [120] . Линия, состоявшая из 4 кораблей, 2 фрегатов и корвета, так стеснена была в виде полуциркуля и защищена с обоих флангов береговыми батареями, что англичанам под перекрестным огнем 250 орудий трудно было бы подойти и стать против нас на шпринг [121] . Перетянуться в новую позицию, спустить стеньги и реи на низ, ошвартовиться [122] и приготовиться к бою было делом трех часов. Опасность быть атакованным в расстройстве была лучшим в сей работе нашим помощником. Французы не менее были деятельны в построении береговых батарей, и у них к полудню все было готово. Неприятельская эскадра, не дошед до пушечного выстрела, по тихости ветра стала на якорь. В 4 часа пополудни, когда подул довольно свежий ветер, англичане снялись с якоря, под всеми парусами спустились на нашу линию и с батарей старого карантина сделали уже несколько выстрелов; мы с нетерпением, с жадностью считали минуты, когда неприятель приблизится на наш выстрел; но, к крайнему сожалению, английский командор не осмелился сделать нападения, поворотил назад и стал на якорь на прежнем месте. Мы досадовали, что поставлены были в столь выгодной позиции, нам даже и потонуть было не можно (чего по ветхости кораблей прежде всего ожидать было должно); ибо под кораблями оставалось не более аршина воды. Напасть на нас значило бы безрассудно отдаться нам в руки.120
Смотри позицию на карте Триеста.
121
Поставить корабль на якорь так, чтобы помощью канатов он мог обращаться во все стороны.
122
Привязаться к берегу.
Неприятельская эскадра более месяца была в виду Триеста и, кажется, искала случая к нападению; мы со своей стороны были во всякое время готовы к сражению. На картечном выстреле от линии кораблей положили на якорях боны [123] и каждый день обучали людей пушечной и ружейной экзерциции с огнем, а на шлюпках приучали людей к абордажу и рукопашному бою. 9 июня англичане ночью покушались близ Триеста налиться водой, но гребные наши суда и французские пикеты в том им воспрепятствовали. 24 июня, когда отряд австрийской милиции по дороге к Фиуму сражался с французами, английская эскадра также приблизилась к гавани; мы были в великом беспокойстве: австрийцы дрались упорно, звук пушечных выстрелов приближался и становился слышнее. Положение наше было самое затруднительное; ибо если бы австрийцы взяли город, то бы мы должны были или погибнуть без славы, или без сражения сдаться. Один из английских фрегатов из бухты Муйя начал бросать бомбы, которые ложились близ кораблей. Наши офицеры из одной уриильской 28-фунтовой пушки, поставленной на высоте у Сант-Андрея, несколькими меткими выстрелами принудили оный фрегат отступить. Французская гребная флотилия вышла из гавани для преследования; но подул ветер, и английский фрегат успел соединиться со своей эскадрой. На другой день у сего фрегата починили подводную пробоину; австрийцы также отступили и более к Триесту не приближались. Ночью англичане бросили в город несколько конгревовых ракет, одна из них попала в дом, но без дальнего вреда. 17 июля английский фрегат и бриг, узнав, что французская флотилия пробирается близ берега из Венеции в Триест, ночью напали на нее столь удачно, что всю ее истребили и взяли в плен 7 канонерских лодок и 4 требаки. Сие было последним военным действием близ Триеста. По заключении мира англичане удалились.
123
Делаются из старых мачт, связываются железными цепями и служат для удержания неприятельских кораблей в надлежащем расстоянии.
После Аспернского сражения Наполеон для переправы чрез Дунай и для служения на канонерских лодках и батареях, на острове Лобау устроенных, имея нужду в искусных матросах, решился воспользоваться покушением англичан напасть на эскадру нашу в самой гавани; но дабы преждевременно не открыть своей настоящей цели и зная, что пребывание наше в Триесте со времени занятия оного французами, не очень приятно, прислал к начальствующему эскадры капитану Быченскому следующее предложение: «Полагая, что пребывание Российской Императорской эскадры в Триесте небезопасно от нападения англичан, я предлагаю вам, г. капитан, воспользоваться удалением неприятельской эскадры от берегов или каким другим удобным случаем и перейти с эскадрой, вам вверенной, в Анкону, где как содержание людей, так и сильная защита сей хорошо укрепленной крепости будут для вас обеспечены. Если же какие обстоятельства предпринять поход сей не позволят, то я, искренне радея о чести флага моего союзника и друга, предлагаю вам разоружить корабли и, сдав все принадлежности оных моим комиссарам, перейти с экипажами в Удино, где, сформировавшись в батальоны, ожидайте дальнейшего повеления для следования в отечество ваше». 10 июня лейтенант Розенберг, возвратившийся из С.-Петербурга, послан был в Вену с ответом следующего содержания: «По ветхости кораблей невозможно без явной опасности перейти мне с эскадрой из Триеста в Анкону. Я надеюсь, что больше будет чести для флага Августейшего моего Монарха сразиться с неприятелем, нежели, не сделав ни одного выстрела, оставить корабли ему на жертву. В таких обстоятельствах оставить свой пост без точного повеления моего Государя и долг и честь мне запрещают».
В продолжение войны надежда австрийцев получить нашу помощь была столь общая, что даже после Ваграмского сражения в Триесте с достоверностью рассказывали, что 100 000 русских соединились с армией принца Карла. Столько-то немцы привыкли видеть нас друзьями угнетенных и помощниками слабых. Не можно описать чувств печали и уныния триестцев в ту минуту, когда объявлены были статьи мира, заключенного между Францией и Австрией. Несчастья Франца II омыты были горькими слезами всех его подданных; прискорбие же тех, кои лишались кроткого, отеческого его правления, было поистине жалости достойно.