Записки музыканта

Подчас этот мир кажется мрачным и чуть жутковатым, как в «Записках музыканта». Сюжет как таковой не играет в книге особой роли, главное же в ней — мертвецы, принимающие при свете дня нормальный человеческий облик, рассказывающие свои истории, в которых чуть больше злодейств, чем нужно, чтобы они выглядели правдоподобными. Но в самой этой жутковатости есть что-то невсамделишное, как в детских рассказах о привидениях или в страшных сказках, к которым, пожалуй, более всего приближаются по жанру «Записки музыканта». На этой книге, как на никаком другом произведении Кункейро, ощущается влияние готического романа, набиравшего силу во второй половине XVIII века, как раз в то время, когда происходят события, рассказанные в «Записках музыканта». Но традиция готического романа тесно переплетается с галисийским фольклором, народными преданиями, вместе с тем в избыточном нагромождении ужасов есть некоторое пародирование традиции, к которой, как на первый взгляд кажется, восходит произведение.

Вообще юмор — неотъемлемое свойство творческого дарования Альваро Кункейро; мягко, ненавязчиво, вызывая не громкий смех, а теплую улыбку, он пронизывает все его книги. Писатель проявляет большую изобретательность в выразительных средствах, чтобы добиться желаемого эффекта. Иногда он сталкивает высокое и приземленное начала, показывая пропасть между мечтой и действительностью, от которой она отталкивается. Так, Паулос («Год кометы») в своих грезах воображает княгиней де Караман-Шиме не кого-нибудь, а жену холостильщика домашних животных и трогательно преподносит ей цветы; самолюбование ее мужа, его напыщенная гордость за свое ремесло, которым он похваляется почти как знатным титулом, никак не соответствуют этому занятию. Иногда автор наделяет человеческими качествами животных, перенося на их мир модели человеческих взаимоотношений — так, не ладят друг с другом черные вороны авгура Селедонио и певчий дрозд нищего Тадео («Человек, который был похож на Ореста»), а норовистые кобылицы в стране фракийца Эвмона очень разборчивы при выборе женихов, и надо прибегать ко всяческим уловкам, чтобы перехитрить их. Иногда Кункейро с подчеркнутой серьезностью рассказывает совершенно неправдоподобные истории, выдаваемые за истинную правду: раз в полгода укорачивается нога Эвмона, который вынужден из-за этого покидать родные края и возить с собой набор муляжей разной длины. Вызывают улыбку напыщенная сентиментальность доньи Инес, экзальтированность драматурга Филона Младшего или утрированная бедность Эгиста и Клитемнестры и так далее — примеры можно найти почти на каждой странице книг Кункейро.

Большой выдумщик и фантазер, Кункейро любил в жизни и в литературе всякие загадки и мистификации. Немало «подвохов» и в его Книгах: внимательный читатель с удивлением обнаружит, что название пьесы, которую пишет Филон, «Кабальеро де Ольмедо», совпадает с названием известной испанской легенды, но творение незадачливого драматурга сюжетно имеет мало общего с народной легендой. Неожиданно вырвавшееся у одного из героев восклицание «Сила судьбы!» напоминает о пьесе испанского романтика Анхеля де Сааведры и об опере Верди, написанной по ее мотивам. В текстах Кункейро много скрытых цитат, литературных аллюзий; например, таинственные пришельцы, у которых нет тени, конечно, тут же вызовут в памяти Петера Шлемеля, человека без тени, героя немецкого романтика А. Шамиссо.

Когда Кункейро берет известный миф и преобразует в «Человека, который был похож на Ореста», он, естественно, понимает, что читателю хорошо знаком его сюжет, равно как и герои. Более того, действующие лица также прекрасно осведомлены о своей судьбе: напряженно всматриваются в даль Клитемнестра и Эгист — не приближается ли к стенам города мститель Орест, а Эгист любит представлять себе, как произойдет их встреча, и репетировать ее. И хотя им, как и всем подданным, известно, что появление Ореста неизбежно — «предсказания должны выполняться», — правители все же создают специальную службу, бдительно и придирчиво проверяющую всех иностранцев, надеясь уйти от судьбы. Клитемнестра и Эгист совсем непохожи на своих жестоких и властолюбивых литературных предшественников, героев Эсхила. Неизбывный и постоянный страх владеет ими, и незнакомец, которого все принимают за Ореста, пожив в Микенах, отказывается мстить этим жалким, замученным людям и покидает город, а читатель так и остается со своими сомнениями — да был ли этот человек Орестом?

Кункейро вообще любил брать известные сюжеты и несколько переиначивать их. В основе его книг может быть рассказ о путешествиях Синдбада-морехода из «Тысячи и одной ночи», или истории о рыцарях Круглого стола, или «Гамлет» Шекспира. И каждый раз Кункейро, сохраняя основу, сдвигает акценты, меняет характеры героев, а иногда и в чем-то изменяет и сюжет, на что, конечно, нужна большая смелость, если речь идет о таком произведении, как «Гамлет». И все же он отваживается на это. У Кункейро всем действующим лицам, за исключением героя, известно, что отец Гамлета умер насильственной смертью: об этом в самом начале пьесы сообщает введенный автором, как в греческой трагедии, хор. Кункейро меняет имена героев, делает настоящим отцом Гамлета дядю; чтобы отделить своего героя от привычного образа принца датского, называет его доном Гамлетом. И хотя в общих чертах сюжет все же сходен с пьесой Шекспира, трактовка образа главного героя и, соответственно, всей проблематики пьесы у Кункейро совсем другая. Его «Мятущийся дон Гамлет» написан в мире, знакомом с работами Зигмунда Фрейда, и это отчетливо сказывается на характере героев и способе разрешения конфликта Герой Шекспира мучается сомнениями, дон Гамлет мстит за своего дядю, и сомнения совсем незнакомы ему, решающему покончить с собой, избавившись таким образом от подавленной и вытесненной в детстве нелюбви к избраннику матери т. е., другими словами, поведение дона Гамлета определяется все тем же Эдиповым комплексом, поэтому, в частности, и заимствует Кункейро у греческой трагедии такие ее неотъемлемые атрибуты, как хор.

Альваро Кункейро выпало жить в непростое время, когда ему, как и его героям, приходилось искать опору в мечтах. Творческий метод этого писателя очень напоминает нам сегодня «магический реализм» латиноамериканской литературы. Но произведения Кункейро были написаны задолго до того, как стали известны книги Г. Гарсиа Маркеса, и висящая в воздухе Мария из «Года кометы» появилась на свет раньше Ремедиос Прекрасной. Магический реализм Альваро Кункейро возник на другой почве — на фольклоре Галисии, в который он врос корнями. Произведения этого удивительного писателя пользуются огромной популярностью в Испании и сегодня, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что одно из ведущих издательств страны, «Дестино», в 1989 году начало выпускать «Библиотеку Кункейро», решив переиздать все его произведения, хотя они неоднократно публиковались. А значит, и по сей день нужен он читателям, нужны его наивно-трогательные и прекрасные книги, страницы которых дышат поэзией, добротой и любовью, без которых никогда не смогут обходиться люди.

Н. Матяш

Альваро Кункейро Записки музыканта

Посвящается Франсиско Ф. дель Риего

Бретань выходит к морю крутыми скалами, а там, где она примыкает к Франции, горные хребты переходят в длинные отроги; меж ними открываются узкие долины, а дальше тянутся поля, украшенные живописными холмами. Дорог в тех краях видимо-невидимо потому, что кроме обыкновенных, живущих на земле людей бродят там еще и другие путники, с которыми надо держать ухо востро; это обитатели подземных владений — восставшие из гробов мертвецы, призраки, давно отвоевавшие отряды конницы, неприкаянные души, те, на ком лежит заклятье; и большинству из этих путников нет упокоения из-за нечистой совести. Ветер гоняет их в ночи но бесчисленным дорогам, пока от них не останется лишь холодное дуновение. Тогдашнюю Бретань можно представить такой картиной: у ворот обнесенного стеной города стоит каменное распятие, и дряхлая старуха зажигает укрепленные на нем железные лампады. Вечереет, моросит мелкий дождь. Завывает ветер, гася слабые язычки пламени. Старуха крестится, бормочет «Патер Ностер», молится за упокой души господина виконта Клёмеля, который только что проехал мимо на коне. Живые люди в Бретани умеют различать, какое дуновение дух усопшего, какое — просто порыв ветра; они снимают шляпу, почувствовав дыхание легкого майского бриза, так как догадываются, что это прекрасная Анна Комбурская прогуливается под зелеными кронами грабов. Бывает, какой-нибудь юноша влюбится в это самое дуновение ветра. В обнесенных стенами городах в старинных дворцах и замках с зубчатыми башнями, в Ренне или Динане, в Ком буре или Карадё, кельты, собравшись у зажженного две тысячи лет тому назад очага, говорят на своем певучем наречии о морских сражениях, о подвигах, о Ганноверской битве [1] , о семейных тяжбах, о влюбленных былых времен. И языки пламени, пожирающие крепкую, созданную для сильных мужских рук древесину дуба, бессильны сжечь мимолетные воспоминания — легкую ткань, сотканную неизвестно кем из нитей, смотанных с неведомо какого клубка. По дорогам Бретани, завихряя ветер, движется в зловещем танце вереница теней, и маленький цветок, проклюнувшийся в апреле на обочине дороги, не знает, воткнет ли его в волосы девушка или раздавит ступня скелета, который выплясывает во главе вереницы, показывая фигуру, называемую l’embrasse [2] и входящую в гальярду [3] как ее лирическая часть.

1

Ганновер — историческая область на северо-западе Германии, ядром которой было герцогство Брауншвейг-Люнебург; Ганновер участвовал в Семилетней войне 1756–1763 гг. — Здесь и далее примечания переводчика.

2

Подхват (франц.).

3

Гальярда — старинный испанский танец.

Шарль Анн Геноле Матье де Крозон, получивший известность как музыкант из Понтиви, родился в день Святого Косма тысяча семьсот шестьдесят второго года во французской провинции Бретани, в городке Жослен на берегу реки Уст. Отец его происходил по прямой линии из рода де Крозонов, которые когда-то владели родовым поместьем неподалеку от Пемпонаи которым в давние времена королевской грамотой была пожалована привилегия скакать по городу Ренну с зеленым полотнищем и орать во все горло о том, что прибывает король, как только христианнейший монарх известит о своем приезде, хоть бы потом и не сдержал обещания. Левый глаз у отца нашего музыканта был стеклянный, изготовленный немецким мастером из Шартра, — сверкающий голубой с золотыми прожилками шарик. Мать Шарля, дочь муниципального советника из города Анже, была хорошенькая невысокая женщина, слабая здоровьем: после неудачных родов у нее началось хроническое вспучивание живота, и врач прописал ей настоянную на хине водку; постепенно она пристрастилась к этому лекарству, стала горькой пьяницей и вскоре умерла, когда Шарлю, ее единственному родившемуся живым ребенку, едва исполнилось одиннадцать лет. Отец взял домоправительницей женщину, о которой в свое время много говорили на полуострове Котантен и во всей Бретани, так как она, достигнув шестнадцатилетнего возраста, переоделась в мужское платье и, назвавшись Луи Жозефом, якобы любимым племянником портного из города Кемпера, записалась в королевскую артиллерию. Говорят, она, когда служила под боевыми знаменами, так старалась походить на мужчину, что у нее даже отросли небольшие черные усики. Когда правда все же открылась, ее взял в кухарки маркиз де Лаваль — и был ею очень доволен, ибо мясной рулет она готовила в виде пушки на колесном лафете. Но всякое кулинарное новшество быстро приедается знатным господам, и вскоре бравая артиллеристка попала в кухню менее знатного дворянина, потом сменила еще несколько господ, спускаясь все ниже по иерархической лестнице, и наконец надолго задержалась у господина де Крозона, в народе именовавшегося Кривым. Переходя с места на место, она, однако, не рассталась с полудюжиной пушечных ядер: большими подпирала двери, самым маленьким, от bombarde de gilet [4] , отбивала говяжьи и свиные котлеты, а средними можно было играть, катая их по лужайке. Де Крозон Кривой постоянно пропадал на охоте со своими высокопоставленными родичами, а дом и сына полностью оставил на попеченье артиллеристки; та очень любила мальчика и решила сделать его музыкантом. Шарль пошел в мать, рос хилым, но голос у него был звонкий, и в девять лет он вполне уже мог петь в церковном хоре. Артиллеристка за свои деньги купила малышу боевую трубу, у которой на раструбе был изображен герб королевской инфантерии. Некий итальянец — скрипач и учитель танцев, обосновавшийся в Жослене, — сказал артиллеристке, что боевая труба тяжела для малыша, и предложил заменить ее на бомбардин [5] среднего размера, на три четверти, привезенный им из Наварры: играть на таком инструменте не зазорно для дворянина, бомбардин неплохо выглядел бы даже в руках благородной девицы. И вот Шарль научился играть на бомбардине, танцевать, усвоил начатки латыни. Все эти годы артиллеристка усиленно кормила его горохом, фасолью и бобами со свининой (эти овощи она называла «ядрышки»), со временем голос у него сломался, окреп, а когда в городе Понтиви открылась вакансия помощника регента в церкви Ордена францисканцев, его устроили на эту должность троюродные братья де Крозона-старшего, адмиралы де Требуль. Узнав об этом, артиллерист-девица залилась слезами: ведь она воспитывала Шарля для наваррской кавалерии и всегда одевала в синее и желтое — цвета беарнских полков. Выплакавшись, собрала свои ядра, взяла боевую трубу и в сердцах покинула Бретань; говорят, она отправилась в Италию, где выдала себя за жителя кантона Лозанны, и на семь лет завербовалась в швейцарскую гвардию папы римского… Господин де Крозон по прозванью Кривой женился на глухой камеристке из Ренна, владевшей фермой и стадами овец неподалеку от Ранса, а Шарль, которому в ту пору шел двадцать третий год, заступил на должность помощника регента и был поставлен на рацион Коллегией младших братьев Ордена францисканцев в городе Понтиви. Там он поселился на улице Стекольщиков, в доме некоей мадам Клементины Маро, вдовы тамбурмажора. В гостиной висел барабан покойного, и на его коже заезжий английский художник, случайно оказавшийся в городе в день кончины тамбурмажора, нарисовал очень верный портрет господина Маро и даже наклеил на него собственные усы покойного, аккуратно срезав их и подобрав волосок к волоску.

4

Карманная бомбарда (франц.).

5

Старинный духовой инструмент типа валторны.

После смерти музыканта в доме мадам Клементины Маро были найдены тетради в обложках из кроличьей кожи; содержавшиеся в них записки и позволили мне опубликовать эту книгу: там подробно и последовательно излагаются приключения музыканта с 1793 по 1797 год. А начались эти приключения в туманное и холодное утро, когда помощник регента отправился в город Кельван, куда его пригласили играть на похоронах некоего дворянина по той причине, что усопший перед смертью не забыл нашего музыканта в своем завещании и оставил ему яблоневый сад на холме неподалеку от Кельвана, а Шарль всегда мечтал о фруктовом саде над рекой.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ КАРЕТА

I

Господину музыканту из Понтиви холодно, ох как холодно было вставать спозаранку, тем более в такую погоду, когда с Ла-Манша надвигались сочащиеся изморосью облака, с Атлантического океана тянуло сыростью, а с реки Блаве поднимался холодный густой туман, сквозь который не могли пробиться лучи солнца. Сидя на постели среди вороха одеял, музыкант натягивал темно-фиолетовые чулки из грубой шерсти повязывал накрахмаленную манишку, стаскивал с головы ночной колпак и заменял его ермолкой, затем прочищал нос первой понюшкой и соскакивал с кровати, шумно шлепая ногами, бормоча что-то по-латыни и во все горло призывая мадам Клементину; тем временем он завязывал тесемки панталон, застегивал жилет — а пуговицы на нем изготовлялись по особому заказу — и на тот случай, если мадам не услышит его зова, тряс серебряный колокольчик, словно причетник на Пасху. Входила мадам Клементина в самшитовых папильотках и хлопала в ладоши, аплодируя господину музыканту, храбро поднявшемуся ни свет ни заря, да еще в такую промозглую погоду, опускалась на колени, чтобы застегнуть шесть нижних пуговиц панталон на икрах господина музыканта, а он меж тем подкручивал ей папильотки: ему всегда казалось, что они недостаточно тугие. Такая процедура выполнялась каждое утро. На завтрак господин музыкант съедал яичницу-болтунью и выпивал полбутылки сухого вина, после чего рыгал, как ему советовал врач, и пробовал голос в сольфеджо, затем натягивал камзол, заворачивался в плащ и, взяв под мышку футляр с бомбардином, спешил занять свое место на хорах церкви до начала утренней мессы. Гонимые ветром клочья тумана обволакивали редких прохожих на узких улочках старого города, словно укутывали каждого пепельно-серым плащом. Музыкант жил на улице Стекольщиков у самого замка, и до церкви было рукой подать. На хорах, под большой гравюрой, выполненной на редком индийском дереве и изображавшей красно-черный родовой герб адмиралов де Требуль, попечителей Коллегии, стояла скамья, на которой наш музыкант вкушал misericordia [6] . Немного откинувшись назад и прислонившись к стене, здесь можно было подремать в час сиесты перед вечерней службой, после которой наш музыкант, хоть и не был пострижен в монахи, а носил нормальную прическу, снова получал рацион, сидя на скамье под гербом адмиралов де Требуль, представлявшим собой старый пиратский девиз: «Efodi oculos огае maritimae» [7] . Подкрепившись, Шарль вынимал бомбардин, чтобы сыграть почетный марш при появлении Его Преосвященства настоятеля церкви. Это был щуплый старикашка, очень строгий в соблюдении ритуала; часто покашливая, он шел в такт музыке, а перед ним послушник нес обшитую желтым бархатом подушечку, на которую настоятель преклонял колени, когда это требовалось. Музыкант, играя марш, глядел на подушечку, и она почему-то казалась ему похожей на салфетку с бахромой в доме мадам Клементины, та тоже любила желтые тона, и когда каноник преклонял колени, Шарль представлял, что было бы, если бы он сам преклонил колени на покрытый салфеткой поднос с едой в тот момент, когда мадам Клементина застегивала пуговицы панталон на его икрах. Такими фантазиями и многими другими, о которых мы скажем ниже, развлекал себя наш музыкант, но никогда не осмеливался осуществить хотя бы одну из них. Его приглашали играть на бомбардине на все мало-мальски приличные похороны в Бретани. И он мечтал, как за короткое время накопит кое-какой капиталец и будет пополуночи, запершись в своей комнате, пересчитывать золотые монеты. Или, например, просыпался он снежным утром и начинал воображать, что вот придет лето и он отправится порыбачить и погулять по берегу реки, где растут роскошные кедры; или же что умрет кто-нибудь в городке Савен, его пригласят на похороны, а потом он поедет в Нант навестить двоюродную сестру, которая там живет, или друг-флейтист пригласит его участвовать в концерте во дворце какого-нибудь маркиза. Каждое такое путешествие он проделывал в воображении со всеми подробностями, но так как в это время он лежал в постели, не совсем еще очнувшись от сна, то, бывало, терял нить своих размышлений или она спутывалась в узел, и потом ему приходилось тратить два-три дня на то, чтобы поправить беду, которая случилась в его воображаемом путешествии, и распутать узел, стараясь оживить все приключения и тайные встречи. Ему нравился фиолетовый цвет его чулок, а когда они были новые, от них исходил даже запах фиалок, из которых в Сицилии изготовляют такую краску; в его сознании представление о Сицилии настолько тесно было связано с фиалками, что эти цветы он называл иногда сесилиями, а барышню по имени Виолетта, торговавшую перчатками на улице Аркос, — Сесилией. Все разнообразные путешествия, включавшие в себя сделки, покупки, назидательные речи, любовные приключения, победы и неудачи, — все это он проделывал в постели, дожидаясь последней минуты, когда нужно будет спрыгнуть с кровати и мчаться на хоры церкви. За такими размышлениями его застала Великая французская революция, а ведь он постоянно общался с дворянами, в свое время купил источник в старом квартале, где жила беднота, и взимал по грошу за каждое ведро воды; однажды обратился к сенешалю [8] города Ванн с жалобой на некоего сапожника, который смастерил ему башмаки без серебряных пряжек; он никому не прощал пропуска частицы «де» перед своим родовым именем — словом, наш музыкант слыл одним из самых непреклонных «аристо», ярым сторонником монархии и на похоронах некоего капитана из города Рошфор-ан-Терр играл не привычный траурный марш, а какой-то другой и этим подавал тайный знак господам роялистам, которые втихомолку точили свои шпаги. Прослышав о таких подозрениях, де Крозон приуныл и подумал, не уехать ли из Понтиви в Нант, где он мог бы остановиться у родственницы и выдать себя за голландского музыканта, отставшего от труппы. Но это было возможно лишь в том случае, если сапожник, которого он потянул к сенешалю из-за пряжек и который теперь купил в Сен-Брие фригийский колпак [9] , не заявится в его дом раньше и не отрежет ему голову сапожным ножом. Помощник регента уже видел мысленным взором, как сапожник шествует по улицам Понтиви, неся его голову на острие пики. Но как же сапожник с его головой на пике спустится по лестнице? Если возьмет пику на плечо, голова будет задевать за низкий потолок, ведь дом очень старый; пожалуй, возьмет пику наперевес, но тогда с головы слетит ермолка; и вот три или четыре дня наш музыкант прикидывал, как же сапожнику выйти из дома с его головой на пике. Но может, все и обойдется. Вот отыграет он на похоронах в Кельване и поднимется на холм посмотреть на свой яблоневый сад, посчитать яблони, а на Вознесение, когда надлежит славить Господа, поднявшись на гору, захватит с собой омлет с петрушкой и бутылочку красного и позавтракает под цветущими ветвями своих прекрасных яблонь. Размечтавшись об этом празднике и позабыв, что на дворе еще январь, господин помощник регента кое-как проглотил ранний завтрак, поблагодарил мадам Клементину, которая посоветовала ему закутать шею и уши шарфом, взял футляр с бомбардином и вышел на улицу.

6

Милосердие (лат). Так в религиозных братствах называлось дополнительное питание для служителей церкви.

7

Я вырывал глаза прибрежным жителям (лат.).

8

Сенешаль — должностное лицо, отправляющее правосудие от имени короля или ленных феодалов.

9

Головной убор в эпоху Великой французской революции, обычно красного цвета, считался символом свободы и равенства.

Густой туман висел над самой землей, до краев заполняя улицу. Не видны были даже своды колоннады Грамматической школы, находившейся прямо напротив дома, где жил наш музыкант, фонарь на углу казался желтым светляком, увязнувшим в податливой серой мгле. За музыкантом обычно присылали взятую напрокат карету, особенно ему нравилась лошадь по кличке Лилион: этот мерин, как утверждал музыкант, любил слушать звуки бомбардина. Но в это утро не было ни экипажа у подъезда, ни почтальона Кюве, который подержал бы подножку, сообщил, какие слухи ходят по городу, кто накануне приехал в дилижансе из Оре, — за все эти услуги он брал лишь малую понюшку табаку. Вместо почтальона Шарль увидел человечка в шапке из меха выдры, закутанного в короткий плащ; в левой руке он держал масляный фонарь, а в правой — сплетенный из семи жил кнут.