Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века

Но, однако, кто же он, этот двурушник? Неутомимый Бурцев со временем выяснит: это один из убийц Судей -кина, народоволец Стародворский! Неужели в момент, когда Стародворский проламывал Судейкину голову, дух жандармского подполковника вселился в него?

Розовая пена салонной революции, грязно-багровая — крестьянской, солдатской. Те, кто не отшатнулся от нее, приняли и ее методы, в том числе террор и провокацию во имя высшей цели. В. Л. Бурцев вспоминал: «В мае 1906 года ко мне в Петербурге в редакцию „Былого“ пришел молодой человек... и заявил, что желает поговорить со мной наедине по очень важному делу...

— По своим убеждениям я эсер, а служу в департаменте полиции чиновником особых поручений при охранном отделении.

— Что же вам от меня нужно? — спросил я.

— Скажу вам прямо: не могу ли я быть чем-нибудь полезен освободительному движению?»

В согласии, рука об руку, кружатся в пляске смерти студенты, дамы, агенты охранки, лавочники, террористы, чиновники, литераторы... А предводительствует и правит на этом балу некая особа. Черты ее лица смазаны, и не понять — это человек? тень?

Некая особа может явиться в облике «девятнадцатилетнего юноши Бродского, брата известных польских революционеров, служившего тайным агентом-осведомителем в варшавском охранном отделении.

— Я теперь член боевой организации большевиков и служу в охранном отделении, — говорил Бродский. — Познакомился со студентом Александром Нейманом, сошелся с ним и теперь являюсь его помощником в обучении рабочих за Нарвской заставой боевым делам. Нейман читает им лекции о приготовлении разрывных снарядов...» (В. Л. Бурцев. «В погоне за провокаторами»).

Дома у Неймана хранились запасы динамита, формы для изготовления бомб — все необходимое для практических занятий после лекций. Особой может оказаться сам Нейман. Или член союза максималистов Кенсин-ский. «Во время разговора Кенсинский сказал мне:

— Вы нас (он говорил о провокаторах) не понимаете. Например, я недавно был секретарем на съезде максималистов. Говорилось о терроре, об экспроприациях... Я был посвящен во все революционные тайны, а через несколько часов, когда виделся со своим начальством, те же вопросы освещались для меня с другой стороны. Я перескакивал из одного мира в другой», — передавал его откровения В. Л. Бурцев.

За несомненной реальностью революции, с кумачом и толпами — открывался провал в ирреальность, в «другой мир». «Петербург имеет не три измеренья — четыре; четвертое — подчинено неизвестности...» (Андрей Белый. «Петербург»).

12 августа 1906 года на даче на Аптекарском острове, где жил премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин, прогремел взрыв. Трое максималистов с револьверами и бомбами появились в доме в приемные часы премьер-министра. Охрана не пропустила их в кабинет Столыпина, попыталась задержать. Тогда они бросили бомбы в комнате, в которой ожидали приема посетители. Двадцать семь человек были убиты, тридцать два тяжело ранены. Среди раненых были двое маленьких детей Столыпина; он сам оказался единственным в доме, кто не пострадал. После этого Столыпин по настоянию царя переехал в Зимний дворец.

«...Столыпин с семьей... жили в препыщенной мрачноватой тюрьме Зимнего дворца, где сами цари давно не обитали. На всех входах и въездах менялись строгие караулы. Петр Аркадьевич, так любивший верховую езду да сильную одинокую ходьбу по полям, теперь гулял из зала в зал дворца или всходил на крышу его, где тоже было место для царских прогулок. Вот тут, взнесенный над самым центром Петербурга и скрытый увалами крыш, премьер-министр России только и мог быть неугрожаем» (А. И. Солженицын. «Август четырнадцатого»).

Премьер-министру России опасно появляться на улицах Петербурга. Зато свободно и безбоязненно чувствует себя на них некая особа. «Однажды... я отправился гулять и шел по Английской набережной... Вдруг издали увидел, что навстречу мне на открытом извозчике едет Азеф со своей женой. Лично с Азефом я не был знаком, но его роль в партии эсеров мне была хорошо известна. Я знал, что он стоит во главе Боевой организации», — вспоминал В. Л. Бурцев.

Героя романа Андрея Белого «Петербург» революционера Дудкина преследует галлюцинация: ему видится страшное лицо некой особы. Дудкин понимает, что болен, что особа — влиятельный человек в партии, но ужас и отвращение неодолимы. Ужас и отвращение охватили многих в России, когда в 1908 году открылось: один из руководителей партии эсеров Евно Азеф — провокатор и платный агент охранки. Этот человек (он и внешне был отталкивающе уродлив) казался порождением страшного сна.

Предательство Азефа не было следствием страха или слабости: он выбрал его сознательно. В 1892 году Евно Азеф уехал из Ростова, где был замешан в студенческих волнениях, в Германию; там он вошел в группу русских социалистов — и одновременно предложил свои услуги департаменту полиции. В 1901 году Азеф стал одним из создателей партии эсеров, с 1903 года — главой ее Боевой организации, совершавшей политические убийства. Но лучше процитировать Савинкова, который защищал Азефа перед ЦК эсеров. По его словам, Азеф «руководил с осени 1903 года Боевой организацией и в разной степени участвовал в последующих террористических актах: в убийстве министра внутренних дел Плеве, в убийстве великого князя Сергея Александровича, в покушении на петербургского генерал-губернатора Трепова, ...на киевского генерал-губернатора Клейгельса, ...на нижегородского генерал-губернатора барона Унтерберга, ...на московского генерал-губернатора адмирала Дубасова, ...на министра внутренних дел Дурново, ...на офицеров Семеновского полка генерала Мина и полковника Римана, ...на заведующего политическим розыском Рачков-ского, в убийстве Георгия Гапона, в покушении на командира Черноморского флота адмирала Чухнина, ...на премьер-министра Столыпина и в трех покушениях на царя». Савинков не знал, что одновременно с этим Азеф выдавал полиции террористов Боевой организации и других эсеров. Не менее страшным было то, что убийства губернаторов, министров, членов императорской семьи совершались с ведома департамента полиции!

Разоблачил Азефа и многих других провокаторов В. Л. Бурцев. О том, как его отблагодарили победившие большевики, мы уже говорили. Бурцев нанес серьезный урон революционному делу. За яркой завесой — с баррикадами, велеречивыми интеллигентами, буревестниками, боевыми дружинами — открылись неслыханная провокация и низость, проступили черты Азефа. Оказалось, что будущее России решалось не на баррикадах и не в Государственной думе, а в тайных закутах политического сыска, разъеденного провокацией.

«Все начало отшатываться от болотных огоньков революции, — особенно когда премьер-министр (П. А. Столыпин. — Е. И.) раскрыл в речах своих в Государственной > думе, около какого нравственного омута и мерзости блуждали эти огоньки, куда они манили общество; когда в других речах он раскрыл все двуличие и государственное предательство „передовых личностей” общества, якшавшихся с парижскими и женевскими убийцами... Сколько ни щебетали социал-демократические птички, они застряли в приговоре страны, который похоронно прозвучал над ними после раскрытия закулисной стороны революции, ее темных подвалов и гнусных нор», — писал в 1911 году В. В. Розанов в статье «К кончине премьер-министра».

Если бы так!

К 1907 году революционная лихорадка стихла, по видимости не поколебав основ жизни страны. О Петербурге говорили: он стоит на болотах, но под ними — гранит; городу не страшны потрясения.

16 мая 1903 года столица праздновала свое двухсотлетие. По традиции начало торжества возвестил салют пушек Петропавловской крепости. Празднично украшенный пароход отправился по Неве к пристани у домика Петра Великого. Из него на пароход перенесли икону Христа Спасителя, которую особенно почитал основатель города: эта икона сопровождала русские войска во время Полтавской битвы. Ее торжественно доставили к Зимнему дворцу, там у пристани ее ждали представители городского управления, сословий, высшее духовенство столицы. Крестный ход с иконой Спасителя направился к Иса-акиевскому собору.