Записки орангутолога

Но Миша в тот день был при деньгах и поэтому решил ехать до места на такси. Но первой машиной, которая около нас затормозила, была карета скорой помощи.

Миша посулил водителю баснословные в то время деньги — шесть рублей, и через минуту на топчане для больных сидел я с банкой, в корой плавал аксолотль, под топчаном свернувшись дремал спаниель, а сам Миша сидел рядом с водителем и увлеченно рассказывал как он убегал от медведя на Кавказе и про Вологодскую область, где Миша по осени охотился на рябчиков с манком. Он сидел в засаде под елкой и тихонько попискивал в металлическую трубочку. Когда вдали послышался тонкий ответный свист. Миша стал манить сильнее. Писк приближался — рябчик бежал навстречу своей смерти. Миша поднял Фузю и взвел курок. В это время на поляну осторожно ступая и озираясь по сторонам вышел мужик с одностволкой и с таким же, как у Миши, манком во рту. Увидев наведенный в свой лоб ствол обреза, охотник еще раз пискнул, развернулся и неслышно исчез в зарослях.

* * *

Через час и юннат, и водитель, довольные этой встречей (Миша — что быстро доехал, шофер — что быстро разбогател), оказались на Люберецких полях орошения, а точнее, прямо у стога, в котором обычно ночевал мой старший приятель.

Миша, Фузя, спаниель и я остались, а водитель поспешил назад, в Москву.

Смолк шум мотора, и слышно было как с отстойников крякают утки. Миша решил не выдавать вечером свое присутствие и не греметь. Но Фузю на всякий случай собрал и зарядил.

Мы с Мишей посидели на вершине стога, посмотрели, как над нами летают чайки, потом мой кумир достал бутылку портвейна, хлеб, колбасу. Он открыл бутылку, смочил вином ломоть хлеба и дал его псу. Собака его съела, и Миша дал ей колбасы — закусить. А потом выпил и закусил сам. Мне он выдал бутерброд, кружку воды и карамельку. Потом мы посидели еще немного, посмотрели на ранние звезды и забрались в стог — спать.

Утром мы проснулись от того, что снаружи раздавались голоса. Миша зажал рукой пасть спаниеля и затаился — иногда, правда очень редко, поля орошения посещала охотинспекция. И Миша не хотел, чтобы она ему испортила день.

Через минуту Миша понял, что это, во-первых, не охотинспекция, а во-вторых, что человек вне стога всего один. А разговаривает он со скотиной — с лошадью.

Скорее всего, это был местный крестьянин, ворующий по случаю воскресенья ничейное сено для своего хозяйства. Мы с Мишей и собакой пережили около получаса страха, когда вилы мужика сновали вокруг нас.

Но все обошлось. Послышалось традиционное «Но!», рассудительный мат, удаляющийся скрип телеги и приглушенный цокот копыт.

Только после этого Миша освободил спаниеля и мы выбрались из стога. Миша достал Фузю и выстрелил в воздух. Мужик оглянулся, изо всей силы хлестанул лошадь, и она пошла галопом.

А мы направились к отстойникам — на берег как раз приземлилась стайка чибисов.

С Мишей было очень интересно. Несмотря на то, что он все время стрелял, матерился, а при появлении любого человека (правда такие встречи были очень редки) прятался с Фузей в кусты. Но в перерывах между всем этим он мне показывал птичек — он их, действительно, прекрасно знал. Он показал мне и чибиса с заунывным голосом, с крыльями, похожими на носимое ветром пегое полотенце, и взлетающую с песней над тростниками и мелькающую рыжим хвостом варакушку (я, к своей радости, даже успел рассмотреть у одной птицы голубое горлышко!), и тоскливо свистящего кулика-мородунку, и нарядных, дерущихся турухтанов, и каких-то уток, которых я не запомнил, да, честно говоря, и не разглядел — слишком далеко они сидели.

К концу дня у Миши в рюкзаке, кроме Фузи, лежали два убитых чибиса, а у меня в сумке — банка с аксолотлем. Я его так и не выпустил. Было жалко сажать его такого чистого в такой грязный пруд.

От аксолотля я избавился только через месяц, когда мы всем кружком поехали в Никольские выселки — в настоящую экспедицию.

* * *

Интересно бы проследить эволюцию рюкзака. Ведь были же да и сейчас есть удобные приспособления для переноски тяжести на спине. Это и высокие заплечные корзины шерпов, и поняги таежных охотников, и особые приспособления (не знаю как они назывались, но, наверняка, и они имели свое название) волжских крючников.

И несмотря на все это, горожане придумали свое приспособление и обозвали его рюкзаком. И очень долгое время он был круглым, широким и пузатым. Существовало даже особое искусство укладывать рюкзак, чтобы он не натирал ни плечи, ни поясницу и не давил в бок каким-нибудь топором или фотоаппаратом.

Вот, точно такой рюкзак был у меня — уже почти шестиклассника. Так как предполагалось, что я буду ездить с ним долго и далеко (и, к несчастью, это предположение оправдалось — с этим рюкзаком я проездил, действительно, долго), родители мне купили самый большой рюкзак — на вырост. Поэтому, как я ни старался подтянуть лямки, он года три, пока я достаточно не подрос, все время во время моих экспедиций висел у меня на заднице.

Так же он висел у меня в конце мая 1962 года во Владимирской области, когда мы брели в Никольские Выселки — только что открывшуюся учебную базу, где студенты одного из московских институтов проходили летнюю полевую практику по биологии.

Это был мой первый самостоятельный долгий выезд в природу.

В рюкзаке было одеяло (под спиной — для мягкости), жестянки с тушенкой и сгущенкой, крупы, запасные штаны и свитер. А кроме того, в руках я нес банку с аксолотлем. А так как кружковцы намеревались там не отдыхать, а проводить научные исследования — ловить мышей и наблюдать птичек — то каждый нес еще и научное оборудование.

Мне, как самому хилому, выпало тащить самое легкое — три жестяных цилиндра для ловли грызунов. Они были в полотняном мешке, но в мой рюкзак не поместились. Поэтому этот мешок я повесил на шею и цилиндры болтались у меня где-то на животе.

Надо было пройти километров десять — огромное расстояние, как тогда мне казалось. Первую пару километров все, пресыщенные естественным допингом, — лесным весеннем воздухом — не прошли, а просто пролетели, потом темп постоянно замедлялся.

Где-то на полпути Миша преподнес мне как будущему орнитологу сюрприз. На очередной остановке он отлучился, а потом быстро вернулся. На его лице была неподдельная радость, а в руках — сильно пахнущий дохлый ворон. Миша объявил всем, что из этого ворона он сделает чучело. Но шкуру снимет, когда мы дойдем до Выселок. И самое надежное место, чтобы перья ворона в пути не помялись — это жестяной цилиндр для ловли мышей. С этими словами Миша запихнул ароматную птичку в мой цилиндр и мы пошли дальше.

Не знаю как другие, но я до этих Выселок, с моим рюкзаком и Мишиным тухлым вороном, добрался совершенно измученным.

В комнате, выделенной юннатам, были только голые кровати (впрочем, на одной в углу громоздилась стопка грязных матрасов), печка и стол. В коридоре с разбитым окном мы обнаружили соседей: на балке пара ласточек строила гнездо. Мы, стараясь не мешать им, сняли рюкзаки. В комнате было сыровато и холодно. Все пошли за дровами, и через полчаса на крыльце возвышалась куча трухлявых досок, старый штакетник, одно огромное принесенное Мишей бревно, разбитая тумбочка и прочий деревянный хлам.