Записки орангутолога

Почти сразу же после выхода из поезда студенты стали вытаскивать свои неумело упакованные и поэтому громоздкие рюкзаки, цепляясь в проходе свернутыми в трубки туристическими ковриками, сумками, из которых, конечно же, сыпались свертки с недоеденной за ночь снедью и пластиковые бутылки с недопитой пепси-колой.

Гена, который ежегодно встречал меня с очередной группой студентов, не переставал удивляться то изысканным ракеткам для бадминтона, то невероятно дорогому спиннингу, то «навороченному» цифровому фотоаппарату, то другим столичным диковинкам, подаренным щедрыми родителями своим безалаберным отпрыскам. Жизнерадостный Гена взял на каждое плечо по рюкзаку у двух девиц (девицы как всегда в группе доминировали — ничего не поделаешь, специфика педвуза), и мы двинулись к крытому брезентом защитного цвета ГАЗу — машине заповедника.

Студентам пришлось моментально перестраиваться и сразу привыкать к полевой жизни — то есть грузить свои новые и чистые рюкзаки на уже наваленные в кузове машины закопченные ведра, чайники, лопаты, в комьях засохшей земли, и какие-то заскорузлые (очевидно из-под картошки) мешки. При этом у двух рюкзаков тут же оторвались лямки, из одного пакета просыпались макароны, а все студенты мгновенно стали невероятно грязными — из-за сухой глины, обильно покрывающей дно кузова.

— Поехали! — весело крикнул из кабины чистый Гена. Машина тронулась, меня привалило к чей-то уютной груди, а в открытое окно подул утренний, душисто пахнущий степными травами ветерок.

За окном поплыл хорошо знакомый мне пейзаж лесостепной зоны: деревни с сараями, сложенными из известняковых блоков, нескончаемые и однообразные посадки канадского клена вдоль дорог и обширнейшие поля.

Студенты, которые были на выездной практике первый раз в жизни, вертели головами и вытягивали шеи, а я, с чувством старожила отмечал новшества: расширение шоссе Москва-Воронеж, массовый выплод придорожных торговцев телевизорами, выросший на обочине шинок, смену колера полей — в прошлом году они были фиолетово-синие — сеяли фацелию, а в этом — ярко-розовые — от цветущего гибридного клевера.

По мосту мы переехали через Дон, а потом дорога свернула к заповеднику, и скоро показались странные округлые сооружения, отдаленно напоминающее миниатюрные цирки шапито. На одном из них был нарисован стилизованный летящий сокол на фоне красного круга — восходящего солнца. В этих вольерах обитали хищные птицы — при заповеднике был питомник по разведению соколов.

Машина сбавила ход и остановилась. На окраине заповедной дубовой рощи располагался крохотный поселок, под названием Сорочий Камень, — около десятка строений работников заповедника: несколько жилых домов, административный корпус, гараж, стройная, как минарет, водокачка, мастерская.

Чувствовалось, что мы находимся на юге: далеко, в деревне, торчали шпили пирамидальных тополей, все опушки дубравы были в непроходимых зарослях терна, прямо перед нами буйно цвели белые акации, вся стена административного корпуса была увита виноградом, а через двор неторопливо — виду раннего утра (собаки еще не проснулись, а кошки уже дремали на солнце), — прошла крыса. В отличие от серых московских грызунов эта южанка была брюнеткой — черной крысой.

В голубом небе со свистом проносились стрижи, изредка всей компанией залетая на чердак водокачки (я все время удивлялся, как они на такой скорости не ломают себе крылья протискиваясь в небольшие щели под застрехой).

Мы вытащили свои вещи из машины и разложили их на центральной и поэтому заасфальтированной площади заповедного селения: трава на отведенном под лагерь месте еще была сырой от росы.

Я объяснил студентам, что требуется для установки палаток. Студенты достали все имеющее у них холодное оружие: неудобные огромные ножи, тупой топор с разбитым топорищем и отправились в лес.

Через полчаса мои подопечные возвратились с добычей — огромными корягами, из которых они намеревались устроить стойки для палаток, и кривыми сучьями — для кольев.

Я не стал вмешиваться в процесс строительства, так как народ надо было чем-то занять, ведь, по моим расчетам, трава должна была просохнуть минимум через час.

Студенты азартно занялись заготовкой несущих опор и обтесыванием колышков. Как я и предполагал, дело надолго затянулось ввиду тупости инструмента, а также потому, что большинство палок оказывались гнилыми и тут же превращались в среднего качества дрова.

Потом мы обильно закусили тем, что осталось от железнодорожного ужина (которым снабдили сердобольные родители своих чад). К этому времени и трава уже просохла от росы. Я взял у Гены хороший топор, сходил в лес, нарубил нормальных кольев и раздал их студентам.

Все стандартные палатки, взятые в нашем институте, у студентов при, жилищном строительстве, получились совершенно разные. У одних вышел устремленный ввысь готический собор, у других — что-то мощное, в романском духе, у третьих — цыганский шатер, у четвертых очень добротное жилище бомжей.

В боку палатки у девиц (тех, что стремились в высь) темнели щели. Они не стали штопать свой полотняный дом, а просто заткнули прорехи подручным материалом. Поэтому из щелей «готического собора» всю практику так и выглядывали кокетливые розовые бретельки бюстгальтера.

Студенты, рассматривая свои брезентовые дома, искренне радовались. А я за два десятка лет своей полевой жизни, настолько привык к этим временным жилищам, что совершенно равнодушно воспринял возникновение палаточного городка. Осознав это, я загрустил. Но предавался печали недолго, потому что следующим номером программы было мучение с костром и с приготовлением на нем пищи. Я долго наблюдал, как очередной студент, встав в коленно-локтевую позицию, дует на несуществующие угли, а потом весь красный и в пепле поднимается и уступает место следующему. А оранжерейно-городские девицы явно не были знакомы с кухней. Поэтому сначала у нас был «салат из их пальцев» и только потом, перебинтовавшись и залепившись пластырем, им удалось сделать бутерброды. В общем была обычная московская студенческая подгруппа.

Студенты в первый день практики представлялись мне гомогенной массой, знакомой только по лабораторным занятиям в институте. Я знал, что это пройдет и через пару дней совместного существования каждый из них приобретет индивидуальные черты. Из толпы уже в первый день выделилась Лиза — своими безобразного кроя брезентовыми полевыми штанами, которые тем не менее не могли скрыть аппетитных форм их владелицы. А из студентов запомнился Никита, который сразу же, выгрузившись из машины, достал из своего рюкзака невероятных размеров нож в кожаных ножнах и тут же прицепил его к себе на пояс — на манер кавказского кинжала.

Мои подопечные после завтрака явно надеялись вздремнуть в своих палатках (да и я тоже был не прочь отдохнуть часок), но тут от клеток-шапито послышался хриплый клекот. Оказалось, что туда, к вольерам, — шел сонный Николай — работник заповедника, — плотный диковатого вида сангвиник с длинными волосами и объемной бородой. В руках у Николая было ведро, доверху наполненное дохлыми желтенькими цыплятами. Именно на это ведро столь бурно реагировали пернатые хищники — подопечные Николая.

Студентки, обнаружив в ведре кучу мертвых птенчиков, горестно запричитали, но тем не менее пошли за Николаем. Они целый час неотступно следовали за ним, наблюдая, как работник заповедника молча забирается в вольеры с хищными птицами и выкладывает им из ведра корм.