Записки пьяного фельдшера, или О чем молчат души

Но как бы то ни было, и что бы ни происходило внутри моего сознания, вида я не подал. Самое первое правило медицины – не показывай свои истинные эмоции окружающим. Будет проще обоим. Проверено на практике.

Я молчал, он смотрел на меня. Я закурил, он зеркальным отражением повторил моё действие.

– Поступим так, – наконец, выдавил я, – завтра повезёшь мать к сыну. Как раз суббота. В воскресенье вечером вызови скорую помощь: в городе проще – там много больниц, не то, что здесь – одна, да и та под завязку забита. Там её точно положат. Но это обязательно, запомнил?

– Всё настолько плохо?

– Более того. Дальше будет только хуже. Она жива, пока жив её сын. Для старого поколения, да и для любого, в принципе, нет ничего хуже, чем умереть раньше собственного ребенка. Насколько бы взрослым он ни был. На данный момент у неё семимильными шагами развивается сердечная недостаточность. Если это состояние не урезонить вовремя, оно её убьёт. Причем весьма скоро – сердце не сможет тянуть ту нагрузку, которая на него свалилась. Понимаешь?

– Да, – прозвучал твёрдый ответ.

– Значит, понимаешь то, насколько важно положить её в больницу?

– Да, – не менее твёрдо.

– Тогда договорились. Если что – мы всегда рядом.

– Я понял. Спасибо, Андрей, – сказал Игорь, протягивая руку вновь.

– Не за что, крепись, – ответил я, отвечая на рукопожатие.

Идя к машине, я чувствовал себя побитой камнями собакой. Причем, если животным, как правило, достаётся незаслуженно, то я ждал этого камня в спину. Я жаждал его. В этот день я в очередной раз предал всё то, во что верил. Не все люди заслуживают черствости. Далеко не все. Я допустил ошибку, позволил себе судить о том, чего не знаю, и поплатился. Затягиваясь сигаретой в салоне, я поклялся, что этого больше не повторится.

Примерно через четыре недели мы пересеклись вновь. Она была ещё жива. Вопреки всем законам здравого смысла. В городе, у сына, она отказалась как от больницы, так и от вызова скорой помощи, и в итоге попала в нашу, районную, откуда её выписали за три дня до моего второго прибытия к ней на вызов.

– Аннндрюха, здравствуй! – печально поприветствовал меня её младший, находящийся в изрядном подпитии. – Опять мы тебя тревожим, ты уж прости.

– Ничего. Что случилось? – спросил я. С той поры, как бы это ни смешно звучало, я пересмотрел свои взгляды на мысли и поведение на вызовах.

– Да всё то же, но хуже, как ты и говорил, – ответил Игорь, икнув.

Пройдя в дом и кинув взгляд на пациентку, я всё понял: синюшные губы, асцит (скопление жидкости в брюшной полости) с венозным рисунком (торчащие вены на передней брюшной стенке, так называемая «голова Медузы горгоны» – из-за характерного сходства с мифическим персонажем), нарушение дыхания и двигательной функции говорили о том, что если больничное лечение и помогало, то исключительно в пределах больницы. А домой человек был выписан на «досмотрение» – очередной термин, подразумевающий несостоятельность проведения дальнейшей терапии. То есть лечение должного эффекта не даёт, выписываем вас домой, а там, сколько проживёте, столько проживёте.

Закрыв глаза, я опустил голову. Всё кончено. Для неё точно. Борьба бесполезна, абсолютно. Если заберу в больницу, её, конечно, положат. Будут ругаться, возможно, хлестнут меня дефектурой (изначально фармацевтический термин, означающий отсутствие какого-либо препарата в наличии. Был успешно перенят коллегами-практиками и на нашем сленге означает отсутствие каких-либо знаний у коллеги в голове. Другими словами, жалоба одного врача на другого). Но в палату определят. А смысл? Человек сдался. Треклятое рукопожатие. Именно поэтому нам нельзя сближаться ни с пациентами, ни с родственниками этих самых пациентов.

Конечно, мы поехали в больницу. При этом я потянул спину во время транспортировки пациентки, весящей больше двух сотен килограммов, в машину. Потом наврал о её состоянии заведующей терапевтическим отделением, которая на мою голову в тот день дежурила в приёмном отделении. Потом выслушал от той же заведующей всё, что она обо мне думает. Потом, во время перекура, выслушал то, какой я замечательный медик от пьяненького сына пациентки, и уже потом, закуривая вторую, отругал себя за то, что был не прав.

Почему не прав? Всё просто: не имеет смысла помогать тому, кому не помочь. А здесь я ко всему прочему выставил бездушными тварями всех врачей, которые «отказываются лечить». Сильно сомневаюсь, что она соблюдала все врачебные рекомендации. Как правило, они воспринимаются как «хотите – пейте, хотите – нет», что в корне неверно, но это и так очевидно.

Жестоко, скажете вы. Не поленюсь с вами поспорить: если организм сдался и хочет на покой, зачем пытаться продлить его агонию, если есть те, которые готовы бороться? Лекарства тоже стоят денег. Для вас это новость? Шок? Вы платите налоги? Да бросьте, конкретно моя больничка задолжала такую сумму, что голова пойдёт кругом даже у самых отъявленных бизнесменов. А это государственное предприятие, которое априори не должно иметь долгов. Но это я так считаю, а я далёк от бюрократии, чего уж там.

Что говорить, если каждому из моих коллег доводилось посещать аптеку и за свой счёт пополнять комплектацию рабочего чемодана.

А теперь представьте врача, заведующего отделением, который вынужден тратить последние лекарства на человека, которому они не помогут. А если и помогут, то сугубо временно и, так сказать, безвозмездно, то есть, не возымев должного эффекта. И каждый день он становится перед нелёгким выбором: назначить или нет? Потому что фактор случайности никто не отменял, и даже, казалось бы, безнадёжно больному может помочь то лекарство, которое в теории помочь не должно.

Представили? Вряд ли. Не примерив такого на своей шкуре, понять этого невозможно. Вам, среднестатистическим гражданам (уж простите за дерзость), медицина видится куда проще, чем нам. Если вы платите какие-то непонятные налоги, это значит, что бесплатная (!) медицина должна быть самой лучшей. А тот факт, что, по сути, вы платите копейки, которых не хватает даже на наши зарплаты, вас уже никоим образом не волнует: «Я ведь плачу, я хочу самого лучшего!». Ага, не будет этого. Не потому что жалко, а потому что мы стоим на коленях, и всякий проходящий мимо норовит залезть к нам в карман или кинуть камень. Не стоит удивляться, здесь не СССР, где ценили то, что нужно ценить. Сейчас, по крайней мере, в таких городках, наподобие того, в котором я работаю, каждый новый мэр норовит набить свои карманы отовсюду, где может поживиться, а потом передать эстафету следующему мэру, чтобы не посадили. В итоге мы имеем абсолютно нищую больницу, от которой требуют невозможного.

Вы также очень любите упрекать врачей и прочий медперсонал в бессердечности. Опять же зря, скажу я вам. Каждый из нас, как бы это смешно ни звучало, помнит свой первый труп. Это именно то событие, которое даёт первую трещину в сознании. Говорит о том, насколько нестабильна и хрупка человеческая жизнь.

Глава четвертая, смертельная

Мегаполис. Университет. Первый курс. Само собой, работа на скорой помощи. Декабрь. Мой второй самостоятельный выезд. До этого я, конечно, отработал санитаром. Потом, устроившись на работу в городе, в котором учился, я ездил исключительно с врачом. Катался я с ним в паре ровно два месяца, прямо с момента трудоустройства. А теперь меня сочли компетентным настолько, чтобы ездить самостоятельно, имея в распоряжении санитара. Санитарку. Она, кстати, вышла из декрета тоже всего одну смену назад. Совпадение? Не думаю…