Записки риелтора, или Нас всех испортил квартирный вопрос

— Чем именно он вас беспокоит? — поинтересовалась я.

— Не будут ли другие родственники Марии Павловны претендовать на квартиру и оспаривать договор приватизации?

— Насколько я знаю, у нее нет родственников. Родители давно умерли, муж тоже, сын у нее один. Он будет присутствовать на сделке.

— А родственники ее мужей?

— При чем здесь родственники мужей?

— Как это при чем? — возмутилась Ольга Ивановна. — Они же родственники!

Я пустилась в подробные объяснения. Есть закон, в котором указано, кто имеет право на приватизацию квартиры. Для этого нужно как минимум быть в ней прописанными. Ни один родственник ее мужей никогда не был зарегистрирован по этому адресу. Даже если бы муж умер после приватизации части квартиры на его имя, его доля досталась бы жене и сыну — наследникам первой очереди.

— А если они подадут в суд? — не унималась Ольга Ивановна.

— Суд будет исходить из буквы закона, а не из аппетитов родственников.

— Будто вы не знаете, какие у нас суды!

— Но если так рассуждать, то квартиру может отобрать любой, было бы желание.

— Эта квартира вызывает большие сомнения, — мрачно выразила свое мнение Ольга Ивановна.

— Посоветуйтесь со своим юристом. Может быть, вы поверите ему, если не доверяете мне.

— Обязательно посоветуюсь, — пообещала клиентка.

На следующий день мы встретились, чтобы взять формы у паспортисток.

— Я хочу, чтобы вы представили мне справку из психдиспансера. А вдруг Мария Павловна там стоит на учете? Вдруг она недееспособна? — выложила мне требование Ольга Ивановна.

На просмотре квартиры она разговаривала с бабушкой больше часа. Задавала ей множество вопросов, копалась в биографии, изучала генеалогическое древо (я еще думала, зачем ей это надо, — а вот, боялась жадных родственников). Мария Павловна была абсолютно адекватна. Все ее мотивы были прозрачны, выгоды — очевидны. Но требовать такую справку от человека в возрасте покупатель имеет право — он не врач и вменяемость самостоятельно оценивать не обязан.

— Хорошо, я возьму справку.

— Я хочу при этом присутствовать, — категорическим тоном заявила клиентка.

Мы отправились в диспансер вместе. Протянув доверенность в окошко регистратуры, я попросила выдать мне справку о том, что Мария Павловна не состоит на учете.

Медбрат из окошечка пошел к стеллажам с карточками, долго ковырялся в пыльных пухлых папках, а вернувшись, сказал:

— Справку выдать не можем. Она на учете состоит.

Когда мы вышли на улицу, с Ольгой Ивановной случилась истерика.

— Вы пытаетесь продать мне криминальную квартиру! — визжала она. — Мало того что с приватизацией дело нечисто, так еще и бабка сумасшедшая! Я плачу вам такие деньги, а вы хотите меня обмануть! И сами даже не способны собрать справки! Я вынуждена везде с вами ходить, тратить время! Вместо того чтобы заниматься бизнесом!

Для меня наличие карточки в диспансере был неожиданностью. Но сам по себе этот факт ничего не значил. Надо было выяснить, что именно в этой карточке было написано. Дав выкричаться Ольге Ивановне, я предложила ей сначала поговорить с Марией Павловной. Найдя работающий автомат, мы набрали номер. Бабушка была дома. На мой вопрос о том, по какому поводу она обращалась к психиатру, она ответила очень просто. Да, ходила к врачу. Когда? Да когда сняли блокаду Ленинграда. Зачем? На фоне истощения у нее развилась бессонница. А каждое утро надо было идти на работу — она восстанавливала город. Разбирала завалы, работала на стройках. Не высыпаясь неделями, работать невозможно. Ну она и пошла к доктору. Что доктор? Таблеточки прописал. Она их попила, и все прошло. А позже обращалась? Нет, никогда.

Вот так. Не зря психиатрию сравнивают с цепной собакой, которая всех впускает, но не выпускает никого. В наше время за таблетками от бессонницы человек пошел бы к невропатологу. Но кто его знает, что творилось в Ленинграде после блокады. Может быть, диспансер был каким-нибудь объединенным — невролого-психиатрическим. Может быть, просто не хватало врачей.

Это объяснение Ольгу Ивановну не удовлетворило. Я предложила ей принести другую справку — не о наличии карточки в регистратуре, а о психическом состоянии Марии Павловны на данный момент. Такие справки выдает психиатр после личной беседы с человеком. И я ни секунды не сомневалась, что в этой справке все будет в порядке.

Но Ольга Ивановна меня не слышала. В ней клокотал вулкан. Все агенты жулики! И в другом агентстве ее тоже хотели обмануть! Тоже подсунули сомнительную квартиру!

Громы и молнии она метала еще неделю. При этом она требовала расторгнуть договор и вернуть ей аванс. Положение осложнялось тем, что за это время я уже подобрала квартиру Марии Павловне и внесла за нее аванс из денег Ольги Ивановны. Если вернуть деньги, придется искать нового покупателя. Когда он найдется, неизвестно, а мы обязаны выкупить встречку в срок, указанный в договоре с агентством, которое ее продает. Ситуация накалялась.

Мария Павловна нервничала, пила валокордин, ее сын звонил мне каждый день, чтобы узнать, как у нас дела. Я снова бросила квартиру в рекламу. Еще через неделю мне позвонил агент, расселявший коммуналку за стенкой у Марии Павловны под аптеку.

— Татьяна, я не знал, что эта квартира продается! Мы готовы купить ее хоть завтра! Моему клиенту нужны эти метры — ему не хватает площади, чтобы открыть рецептурный отдел.

Я вернула задаток Ольге Ивановне. Директор, конечно, поворчал — она ведь платила на пять тысяч долларов больше, но договор расторг. Аванс тут же внес хозяин будущей аптеки. Сделка прошла успешно.

Да и новая квартира Марии Павловны была не просто с балконом, а с двумя, выходящими на разные стороны дома. Теперь, проезжая мимо, я всегда смотрю на разноцветные петуньи, волной закрывающие балконную решетку.

Глава 29 О пьяном агенте, судьбе квартиры и тонкостях взаиморасчетов

2000 год

Эти клиенты пришли от знакомых. Ирина, Александр — еще молодые родители — и их десятилетний сын — жили в однокомнатной квартире в пяти остановках от метро «Ленинский проспект». До работы им было добираться не так уж далеко, но ребенок учился в школе олимпийского резерва и ездил на занятия через весь город, к метро «Лесная». Занятия начинались очень рано, и он выходил из дома в начале седьмого утра. В маршрутку было не сесть — в огромном спальном районе была (да и до сих пор есть) только одна станция метро. Кроме того, жить в однокомнатной квартире втроем не слишком-то удобно.

На семейном совете было принято решение пустить в ход накопления, занять денег и купить двухкомнатную квартиру в пределах пешеходной доступности их же станции метрополитена — менять район они не хотели. Сказано — сделано. Деньги были собраны, и они обратились к агенту. То есть ко мне.

Их квартира была в хорошем состоянии. Кирпичный дом, кухня около девяти метров, лоджия — все параметры привлекательны для покупателя. Кроме одного — дом был бывшим малосемейным общежитием. Вид лестницы навевал мысли о логове бандерлогов. Грязь на ступеньках, расписанные всякими словами стены, выбитые стекла не радовали глаз. Правда, лестничная площадка, на которую выходила квартира моих клиентов, была чистой — соседи скинулись и сделали ремонт. Так что, если пользоваться только лифтом, картина была не такой ужасной. Но сама планировка здания тоже поражала воображение — формой дом напоминал раскрытую книгу. Лифты располагались по центру, а от них расходились длиннющие коридоры в обе стороны. В каждый коридор выходили двери примерно двадцати квартир. Общага, она общага и есть.

Я выставила квартиру в рекламу. Начались просмотры. Квартира нравилась покупателям, но длинный ряд дверей на лестничной площадке отбивал желание ее купить.

— Я не для того копил деньги десять лет, чтобы въехать в общежитие, — сказал пришедший на просмотр молодой мужчина.

Кроме того, нам нужно было найти встречку и пройти РОНО, а это тоже отсекало часть возможных клиентов, которым требовалось быстро провести сделку.

Прошел месяц, потом второй. Наконец, нашелся покупатель, который захотел внести аванс. Однако в условленное время в агентство он не пришел. Вечером я позвонила ему домой.