Записки следователя (изд.1966)
Шрифт:
— Вы любите вашего мужа? — спросил Васильев.
— Я не знаю,— сказала Серафима, покраснев.— Мамаша говорит, что он хороший человек.
«Вряд ли все-таки соучастница,— думал Васильев.— Соучастница, наверно, старалась бы объяснить, что все это куплено дешево и по случаю, а эта как будто радуется тому, как дорого за все плачено».
— Знаете что, гражданка Попова, вам Сизов все о себе наврал. Никакой он не уполномоченный и не ответственный работник, и никакой зарплаты ни от кого он не получает.
— А что же он, купец? — удивленно спросила Серафима.— Зачем же он скрывал? Что же тут плохого? Мы сами ведь из купцов.
— Никакой он не купец,— хмуро сказал Васильев.— Просто самый обыкновенный бандит.
— Как — бандит? — Серафима растерянно смотрела на Васильева.
— Ну, обыкновенный грабитель. Ворвался с наганом
Глаза у Серафимы стали круглыми от ужаса.
— А мамаша говорила...— пролепетала она.
— Меньше б вы слушали вашу мамашу,— резко сказал Васильев,— да думали бы своей головой, лучше было бы.
Он сам не знал, на кого он злится. Или эта девчонка удивительная актриса и все знала раньше, или она действительно ни при чем. Ну уж мать — та все равно гадина. Надо же вырастить так дочку! Но все это выяснится потом. Сейчас допросить Сизова.
СКРИПЕВШИЙ ЗУБАМИ
Михаил Сизов, рождения 1885 года, был маленький, худощавый человек, с глазками-щелками, сутулый, с тонкими, немного брезгливыми губами. Первое впечатление было такое, что он обладает каким-то физическим пороком. Сначала казалось, что он горбат, но, приглядевшись, вы видели, что это просто сутулость. Потом вы решали, что он рябой и что лицо у него покрыто оспинами, но и этого не было на самом деле. Просто кожа на его лице была какая-то неровная, нездоровая. И все-таки, хотя, кажется, в этом человеке все было в норме, вы не могли отделаться от ощущения, что какая-то ненормальность, что-то нездоровое, уродливое в нем есть. Может быть, это зависело от его манеры себя держать. Сутулость связана в нашем представлении если не с приниженностью человека, то, во всяком случае, с его скромностью. А Сизов сутулился и в то же время откидывал голову назад. И не просто откидывал, а со значением: я, мол, человек особенный и отношения к себе требую не простого. Может быть, то, что он выпячивал грудь, откидывал назад голову и на лице выражал особенную значительность и самоуважение, в сочетании с сутулой спиной, маленькими глазками, тонкими губами, лысоватой головой и производило странное, ненормальное впечатление.
Когда он сел за стол напротив Васильева, то вид у него был такой, будто не его сейчас будут допрашивать, а он решил допросить следователя с пристрастием и нагнать на него страха божьего.
— Вы признаетесь в том, что участвовали в ограблении Кожсиндиката? — спросил Васильев, после того как записал имя, отчество и фамилию, год и место рождения, словом, те обязательные данные, с которых начинается каждый допрос.
— Я не признаюсь, а признаю,— выпячивая грудь и закинув голову, сказал Сизов.
— Не понимаю, какая разница,— растерянно спросил Васильев.
— Признаться можно в преступлении,— отчеканил маленький человечек, отчетливо произнося каждую букву.
— А грабеж разве не преступление? — Васильев все никак не мог понять, куда клонит этот заносчивый пыжик.
— Это было не преступление, а экспроприация. «Экс», как называется это сокращенно. «Экс» означает принудительное изъятие средств в целях материальной поддержки партии, борющейся за революцию.
У Васильева в те годы с иностранными словами были нелады, но тут разъяснение было достаточно точным. И все-таки он буквально обалдел.
— Вы что, член партии? — спросил он.
— Я член Цека партии,— запрокинув голову, сказал Сизов.
У Васильева началось головокружение. Он окончательно перестал что-либо понимать. Может быть, действительно этот маленький пыжик приехал из Москвы с особенными поручениями из ЦК? Но не могли же ему поручить ограбить Кожсиндикат!
— Партийный билет у вас при себе? — спросил Иван.
Тонкие губы Сизова чуть-чуть улыбнулись. Очень горделива была эта улыбка. Горделива и исполнена презрения к собеседнику. Он, Сизов, крупный политический деятель, улыбнулся наивности этого обыкновенного человека, рядового следователя.
— С тех пор,— сказал он,— как вы заставили нашу партию уйти в подполье, мы не носим при себе партийных билетов.
Головокружение у Васильева увеличилось.
— О чем вы говорите? — сказал он.— Я что-то вас не совсем понимаю.
— Я член Цека партии левых эсеров,— сказал маленький человек, выпячивая грудь и высоко
поднимая голову.Васильев перевел дыхание. Наконец-то кое-что начинало проясняться.
— Да, ваша партия запрещена...— сказал Васильев, напряженно вспоминая те немногие сведения по истории революции, которые он слышал на лекциях и занятиях. К сожалению, редко ему удавалось вырвать свободный вечерок, чтоб послушать знающего человека и хоть немного повысить свой политический уровень.
— Наша партия в подполье,— перебил его Сизов.— Для того чтобы достать деньги на партийные нужды, мы произвели этот экс. Мы экспроприировали часть средств у большевиков, для того чтобы успешно бороться с большевиками. Если это преступление, то преступление политическое. Следствие по нему должно вести ГПУ, а не угрозыск. Поэтому я заявляю протест и предупреждаю, что на вопросы уголовного розыска отвечать не буду.
Опять это было сказано напыщенно и горделиво. Маленький человек рисовался. Получалось как-то слишком величественно, чтобы внушать уважение. Как в наружности Сизова, так и в его интонациях была неестественность. Если он даже играл, то переигрывал.
Васильев молчал, напряженно думая. Левые эсеры. Взрыв в Леонтьевском переулке. Процесс левых эсеров. Наконец, Кронштадтский мятеж, один из главарей мятежа левый эсер Петриченко. Пусть все это преступления, но преступления политические. Может быть, действительно дело следует передать ГПУ? С другой стороны, для следователя угрозыска все было ясно: организованный налет, ограбление кассы. Допустим, «экс». Но почему же через неделю после знакомства с хорошенькой девушкой Сизов, наврав про себя черт те что, сделавшись женихом, бегает с невестой по комиссионным магазинам и не жалея швыряет деньги? В Кожсиндикате взято было чуть меньше ста тысяч рублей. Попова говорит, что уже накуплено тысяч на тридцать всякого барахла. При чем тут политика?
— Я вас попрошу, гражданин Сизов,— сказал Васильев,— ответить мне только на один вопрос.— Сизов вскинул голову, собираясь, наверно, заявить протест, но Васильев продолжал, не обратив внимания на этот горделивый и несколько вызывающий жест: — Вы эту столовую тоже приобрели для борьбы с большевиками? А каракулевое и котиковое манто вы тоже подарили невесте в политических целях? А на браслет с бриллиантами, который вы подарили невесте, вы четыреста рублей взяли из партийной кассы?
Сизов выпятил грудь и презрительно улыбнулся. Может быть, он собирался сказать, что все эти покупки он делал из соображений политических, которые он не может объяснять члену враждебной партии, но Васильев не дал ему говорить. Он резко стукнул ладонью по столу:
— Я следователь уголовного розыска,— сказал он,— я вижу, что вы совершили ограбление государственного учреждения. Я вижу, что награбленные деньги вы тратите на покупку дорогих вещей для своего личного пользования. И я не вижу тут никакой политики. Это обыкновенный бандитизм. Если вы не желаете отвечать на вопросы, прекратим разговоры и приступим к обыску.
Уже были приглашены в квартиру понятые: дворник и управдом. Начался обыск. Занесли в протокол и спальню карельской березы, и спальню «птичий глаз», и столовую красного дерева, и кожаный кабинет. Со слов Серафимы указали суммы, уплаченные за обстановку, и за манто, и за вечерние платья, и за шкатулку, полную драгоценностей. Все это заняло немного времени, и не это больше всего интересовало Васильева. В ящиках письменного стола нашлись восемь тысяч рублей новенькими червонцами, два нагана и пятьдесят патронов. Нашли маленький портфель, запертый на ключ, который с презрительным и брезгливым лицом отдал Сизов. Портфель открыли и там нашли еще сорок пять тысяч. Все это было очень хорошо, большую часть награбленного, очевидно, можно будет вернуть Кожсиндикату. Васильева сейчас больше всего интересовало не это: семь человек грабили да три извозчика — десять участвовали в ограблении. Отбросим Сизова — девять. Кто они? С Сизовым промучаешься на допросах месяц, и неизвестно еще, узнаешь ли. Может быть, есть какие-нибудь записи, фамилии, адреса? Васильев перебирал каждую бумажку, каждый листик блокнота. Не было ни адресов, ни фамилий, ни цифр. Тогда Васильев вышел опять в столовую и вызвал Серафиму Попову. Ох, как она изменилась за эти несколько часов! Она плакала почти все время, у нее покраснели глаза и нос и побелели губы — смазалась губная помада. Трудно было поверить, что несчастное, заплаканное существо это и есть веселая красавица из «Квисисаны».