Записки солдата

— Кто же из вас антихрист? — с невинным видом спросил Ивась.

Старик проворно смел спички в коробок — кстати, спички в 1920 году были редкостью — и вышел из хаты, бормоча под нос:

— Рече безумец в сердце своем…

12

Однажды во время воскресной службы по церкви разнеслась весть: банда Левченко в селе. Выйдя на площадь, Ивась увидел отряд конников в папахах с разноцветными шлыками и ускорил шаг, чтобы незаметно прошмыгнуть домой.

— На сход! На сход! — орал кто-то.

Но желающих оказалось немного; Ивасю удалось уже было замешаться в толпу расходящихся по домам. Но его окликнул Нойко:

— Вы что же, не хотите послушать новости?

Ивась остановился.

— Не хотите послушать наших освободителей? — тихо сказал, подходя, Михайло Леонтьевич.

— Отец велел не задерживаться…

— Не мешало бы и отцу послушать, — заметил Нойко и повел Ивася к волисполкому, возле которого всегда собирались сходы.

Проходя мимо отряда, Ивась увидел несколько знакомых кулацких сынков и среди них Палю и Пилю. В синих чумарках, в серых папахах с синими шлыками, они сидели на резвых жеребцах, но под носами у обоих по-прежнему было мокро… Сын Кота Василь держал желто-лазурное знамя.

— Казаки! — восхищенно сказал Нойко.

«Раньше надо было перестрелять…» — подумал Ивась, а вслух сказал:

— «Славных прадедов великих правнуки худые…» [2]

— Почему? — вспыхнул Нойко. — Это не про них, это про вас сказал поэт!

2

Строка из стихотворения Т. Шевченко «И мертвым, и живым, и нерожденным…».

— Да я просто так… Вспомнилось… — ругая себя за несдержанность, сказал Ивась и вдруг вывернулся: — А почему вспомнилось? Посмотрите, что под носами у внуков нашего соседа Шинкаренко! Этих казаков их отец зовет «Пиля и Паля — сукины сыны».

Нойко усмехнулся:

— Простите, я не хотел вас обидеть…

На крыльце, украшенном петлюровским флагом, стоял стол, за которым сидели Петро Кот и смуглый человек лет тридцати пяти — атаман Левченко.

— Говорят, — сказал Нойко, — у Левченко мандат от самого Петлюры.

На сход собралось человек двести — для пятитысячного населения Мамаевки очень мало. Мужики топтались, поглядывая на крыльцо и на конников, которые выстроились в каре, словно бы окружая сход.

К Левченко и Коту поднялись несколько человек: бывший жандарм Пасичник, который и поныне ходил в плоской, похожей на кубанку жандармской шапочке, лавочник Мордатый и — это удивило Ивася — секретарь волисполкома, из подпрапорщиков, Хмеленко.

Нойко, увидав кого-то из учителей своего возраста, отошел, и Ивась, опустив голову, стоял один.

Вскоре начался сход. Левченко сказал речь, в которой ругал Советскую власть, большевиков и евреев, доказывая, что надо направить все силы на борьбу против них за «самостийную» Украину.

— Какие будут вопросы? — обратился к сходу Кот, когда атаман кончил.

Люди молчали.

— Какие вопросы? — крикнул Мордатый, но никто не подал голоса.

— Хладнокровно! Хладнокровно как-то выходит… — сказал Пасичник.

— А вот мы подогреем! — мрачно ответил Кот. — Приведите! — приказал он двум вооруженным бандитам, стоявшим позади него.

Сход затих в ожидании. Через минуту на крыльцо вывели окровавленного, в синяках, со связанными руками мужчину.

— Крыця! — послышалось в толпе. — Иван Крыця.

Карабутенко узнал его: это был батрак Кота, и у Ивася сжалось сердце.

— Вот он! — сказал Левченко. — Вот ваш враг! Он пошел с большевиками, и за это ему смерть! И каждому, я предупреждаю, кто пойдет против нас, кто подымет на нас оружие, будет то же!

Паля слез с коня и, щелкнув затвором винтовки, подошел к крыльцу. Сход замер.

— Не слушайте его, люди, — сказал Иван. — Не верьте ему! Правда у нас, а не у них!

— Молчать! — завопил Левченко.

— Перед смертью говорю: правда у нас, а не у кулаков! У большевиков правда!

— Да что вы с ним нянчитесь? — заорал Кот и толкнул Ивана к стене. — Будет! Стреляй!

Паля выстрелил из винтовки; бандиты, стоявшие на крыльце позади Кота и Левченко, стреляли из пистолетов. Иван упал. На белой стене растекались пятна крови. Перепуганные люди бросились врассыпную.

— Стойте! — кричал Кот. — Стойте! Остановите их!

Конники бросились наперерез бегущим и снова согнали крестьян в кучу.

— Так будет с каждым, кто пойдет против нас! — повторил Левченко.

Кот в третий раз предложил брать слово. Но желающих не было. Тогда задал вопрос Мордатый:

— Скажите, а что означает желто-голубое знамя?

Палач обрадовался.

— Голубой — это небо голубое, лазурь, а желтый — это нива, желтая, зреющая…

Но его возвышенные слова упали в пустоту. Сход молчал, потупясь. Ивась смотрел на кровь на стене, и в его сознании всплывали слова из песни: «То наша кровь горит огнем!» А Хома где-то на фронте. Может, его уже и в живых нет?

«То наша кровь!..» Да, кровь горела огнем, и он с ненавистью думал о Коте: «Припомнят тебе когда-нибудь кровь твоего бывшего батрака!»

Левченко, очевидно, почувствовал настроение мужиков, приказал Коту:

— Отпускайте. Пусть идут!

Сход как ветром сдуло.

13

Ивась шел к Наталке всегда со сладкой тревогой в груди — а вдруг там будет Оля? После того вечера с поцелуем он почти не видел ее, только в церкви, и все ждал счастливого случая проводить девушку еще раз и раскрыть перед «единственной» свою переполненную любовью душу. Но Оля почему-то у Наталки не показывалась. Уже две недели не было и Мирона.

— О! Ты не слыхал? — Наталка удивилась неосведомленности Ивася. — Мирон теперь у Калёных. Он ведь сватает Олю.

— Олю? Сватает? — У Ивася закачался пол под ногами.

— А что? — не замечая, как поник парень, продолжала Наталка. — Ей уже семнадцатый год, хорошенькая. Лучше пусть будет замужем. Времена теперь такие…

Ивась шел домой опустошенный. У него не было ни зависти к Мирону, ни ревности, его не возмущала «измена» девушки, было только одно — пустота в душе. Весна 1920 года, которая так чудесно началась и в личной жизни Ивася, и в политической жизни страны — а последнее имело немалое значение для самочувствия юноши, которого искренне радовал каждый успех и остро ударяло каждое поражение Советской власти, — весна, исполненная надежд, перешла в лето, которое все перевернуло и все сломало.