Записки уголовного барда

Рассказываю о событиях дня подробно, но не все.

Из головы не выходит утренняя проверяющая. Что она хотела сказать? Что? Почему так настойчиво и тревожно глядела? Пермяков... Неужели это и есть тихарь? Неужели это — подсадной? Почему никого больше в камеру не приводят? Одни и те же дознаватели... Случайность ли — такой круг общих знакомых?

Не подавая виду, начинаю приглядываться. Жду завтрашней проверки — может, еще что-нибудь из красивых глаз узнаю? Только бы пришла.

Наставшее утро ничем не отличалось от вчерашнего, если не считать, что проверяющий был один. Темноглазой не было. И больше никогда я ее не видел.

Пермяков засобирался к адвокату. Эти встречи, с его слов, проходили в специально оборудованном кабинете с привинченным стулом и голым казенным столом.

— Могу передать через него маляву. Человек надежный, отнесет по адресу.

— Пока не о чем писать.

— Мало ли... Может, что-то спрятать подальше надо. Статья-то у тебя будет с конфискацией.

— Прятать нечего.

Внизу встречают те же. На допросе Ралдугин твердит о том, что мой одноделец Сергей Богдашов уже во всем сознался. И что все покупатели, которых успели опросить, в один голос твердят, будто я их обманул — продавая свою самодельную аппаратуру, выдавал за фирменную. Ралдугин врал. Богдашов ушел у них из-под самого носа, и несмотря на тотальную и круглосуточную слежку за его домом и родными, найти его не могли.

То, что он в бегах, я не знал. Но был уверен, что если даже его и возьмут — ничего не расскажет. Вернее, только то, из чего уголовного дела не получится. Впоследствии, когда все встало на свои места и мы смогли встретиться, процесс этой самой слежки нарисовался презабавной картиной.

Еще до нашего приезда на новой «Волге» из Ижевска у моих соседей по лестничной клетке была устроена засада. В глазок глядели круглосуточно. Фотографировали всех, кто приходил или звонил в дверь. Во дворе за помойкой, сменяя друг друга, дежурили машины — с этой точки дверь подъезда просматривается особенно хорошо. Огни погашены, стекла подняты. За нашим общим товарищем Сергеем Кисловым — хвост день и ночь. Он в трамвай — они следом. Он в магазин — они за спиной в очереди у кассы.

Одна знакомая поведала мне по страшному секрету, что на телефонном коммутаторе возле гостиницы «Свердловск» круглые сутки сидят люди и прослушивают мой телефон и телефоны еще кого-то из моих знакомых. Ей об этом по еще большему секрету рассказала начальница узла. То же самое делается и на центральной междугородней станции. Спрашиваю: можно ли на них поглядеть? Отвечает: можно, но только чтоб не заметили. Вместе с ней прихожу на телефонный узел. Крадемся с заднего хода, тихо, на цыпочках.

— Вот они... — шепчет знакомая.

Спиной к нам — два типа. Прослушивают и записывают на магнитофон. Поворачиваются, видят меня. Немая сцена — ребята просто охренели.

Вечером из Уфы звонит Сергей Киселев — «Кисель». Говорит, что за ним следят. Отвечаю, что у нас то же самое, и кладу трубку. Моментально — звонок. Низкий мужской голос: «Простите, это с телефонной станции беспокоят. С какого номера вам сейчас звонили?»

Отвечаю: «Слышишь, ты, телефонистка, у тебя что, контакты заржавели? Прослушивается плохо?..»

Трубку бросили. Больше не повторялось.

За Лехой Хоменко тоже хвост. Леха — клавишник, участник записи «Извозчика». Договорился о встрече со своим давним приятелем Ваней Флеком, с которым много лет играл в одном ансамбле. Ваня родом из репатриированных немцев — несколько лет назад уехал жить в Германию. В те дни он по каким-то делам находился в Сочи. Там условились встретиться и передать кассету с «Извозчиком». Ралдугинцы откуда-то об этом пронюхали и приставили за Хоменко слежку. Вели ее день и ночь. Наконец настал день отъезда. Леха едет домой собирать вещи. Следом — несколько филеров. Провожают до подъезда, ждут на лавочке напротив, чтоб взять с вещами, с кассетой, а может и еще с чем. Сидят час, сидят два. Леха живет на первом этаже. Половина окон выходит во двор, другая половина — на противоположную сторону. Туда через окно с чемоданом он и выходит. Группа захвата все сидит. К ночи стало понятно, что ждать некого. Через день кассета с оригиналом записи — в руках у Флека. А еще через некоторое время песни крутятся на радиостанции «Немецкая волна» с соответствующими комментариями. Но узнал я об этом гораздо позже.

Ралдугин продолжает брать на пушку. Беспрестанно курит и ходит кругами. В обед меня отводят в пустой кабинет. Приносят баланду, кашу — все согласно расписанию и рациону.

Оперативная группа мелькает перед глазами. Входят, тихо шепчутся, уходят. Ралдугин заметно нервничает: что- то не получается.

Вечером Пермяков взахлеб рассказывает о встрече с адвокатом — все идет к тому, что его выпустят под расписку.

— А напрасно ты не написал маляву — передали бы без проблем.

— А если вышмонают?

— Здесь адвокатов не шмонают. Это в СИЗО — могут.

— А если тебя обшмонают?

— Я что, первый день сижу, прятать не умею?

— Они тут тоже не первый день.

— Я насчет тебя говорил. О твоем деле он слышал, даже кое-что знает. Советует на всякий случай явку с повинной написать. На суде всегда отказаться можно. Сказать, что били, прессовали, пришлось писать, чтоб отстали. Атак, вдруг, если что — вот она в деле есть. Лично я — написал. Поэтому меня под расписку, скорее всего, и выгонят. Подумай.

После вечерней баланды Пермяков все больше говорит:

— Твои подельники уже наверняка где-то здесь сидят. На другом этаже, скорее всего. Надо как-то узнать. Завтра через адвоката попробую. Если их взяли, скорее всего, покололись — им зачем с тобой эту лямку тянуть? Ты — за песни, тебя КГБ посадил. А они что? Только аппаратуру помогали делать да иногда продавать. Их пугнут — они все что хочешь напишут. Лучше это сделать вперед них. Что с ними — не знаешь? И где — не знаешь?

Молчу. Слушаю. Если не тихарь — почему так живо интересуется, так настойчиво советует? Если тихарь, то вынюхивать нечего — Ралдугин и так много знает. Выемки документов в комиссионных магазинах всё равно произведут. Чего им еще нужно?

А нужен был Богдашов, без него ничего не получалось. Им нужен был Толя Собинов. А он ни в чем не сознавался. Толя был директором комиссионного магазина в Уфе. Через его магазин и продавали аппаратуру в башкирские дворцы культуры. Музыкантов в Башкирии — тьма. Играть не на чем.

Во всех ДК— не инструменты, а дрова. За нашими «Маршаллами» — очередь.

Толю Собинова не смогли взять ни уговорами, ни угрозами. Его просто обманули. Ему пытались вменить взятки от нас с Богдашовым. Но фактов не было. А раз не было, то и преступной группы не получалось. Схема Ралдугина была такова.

Новиков с Богдашовым привозят в комиссионный магазин свою аппаратуру. Собинов как директор оценивает по завышенной цене. (Как будто кто-то знал ее заниженную или реальную цену!) Смотрит на заявки, поступившие от дворцов культуры. Сам им звонит. Они перечисляют деньги по безналичному расчету. Новиков с Богдашовым в кассе магазина получают наличные. Схема, в общем-то, правильная, но за одним исключением — Собинов взяток не брал. Единственный раз мы ему подарили четыре колеса для «Жигулей», кажется, на день рождения. А потому у следствия ничего не получалось.