Записки Видока
Шрифт:
Час спустя рассвело. По волнам носились обломки корабля. За одну из мачт судорожно ухватились мужчина и женщина; утопающие махали нам носовым платком. Мы намеревались обогнуть мыс Грене, когда заметили сигналы несчастных. Мне показалось, что нам удастся их спасти. Я предложил это капитану, и, когда он отказался предоставить в наше распоряжение шлюпку, в порыве непонятного для меня сострадания я вышел из себя и пригрозил размозжить ему голову.
«Полно дурить, — сказал он, презрительно пожав плечами, — против судьбы не пойдешь. Они там, мы тут, всякий сам по себе. Слава богу, мы и так понесли много потерь, чего стоит одна потеря Флёрио!»
Этот ответ вернул мне хладнокровие, дав понять, что мы сами подвергаемся немалой опасности. Действительно, волнение усиливалось; над нами носились чайки, их пронзительные крики
Глава семнадцатая
В тот же вечер я вернулся в Булонь и узнал, что по распоряжению главнокомандующего все солдаты, пользующиеся дурной репутацией, должны быть немедленно удалены из подразделений и посажены на суда, готовящиеся к отплытию. Эта мера имела целью очистить армию от вредных элементов. Поэтому мне не оставалось другого средства, как покинуть «Реванш». Я счел, что хорошо бы сделаться солдатом. Имея при себе бумаги Лебеля, я поступил в роту морских канониров, охранявших побережье. Лебель был когда-то капралом роты, я также получил этот чин.
Прошло три месяца, и я своим поведением заслужил одни похвалы. Но кто раз испытал в жизни приключения, тот сразу не может отказаться от этого. Роковая судьба, которой я подчинялся против своей воли, постоянно сближала меня с людьми и обстоятельствами, которые менее всего соответствовали моим благим намерениям. И, не думая участвовать в тайных обществах армии, я был волей-неволей посвящен в их секреты.
Эти общества впервые возникли в Булони. Первым из них были «олимпийцы», чьим основателем оказался некто Кромбе из Намюра. Их целью было взаимное содействие. «Олимпиец», которому удалось достигнуть высокого положения, обязан был содействовать повышению других. Олимпийцы провозглашали принципы равенства и произносили речи, которые составляли резкий контраст с основами империи.
В Булони олимпийцы обыкновенно собирались у некой мадам Гервьё. Чтобы быть принятым в общество олимпийцев, необходимо было обладать испытанным мужеством, выдающимися способностями и скромностью. Больше всего старались завербовать военных, достойных и отличившихся.
Настоящие деятели ассоциации были в тени и никому не сообщали своих планов. Они замышляли свержение деспотизма. Им надо было, чтобы люди, через посредничество которых они надеялись достигнуть своей цели, стали их слепыми орудиями. Ввиду этих соображений олимпийцы стали вербовать членов из низших чинов сухопутной армии и флота. Если они замечали, что какой-нибудь унтер-офицер или солдат выделяется образованностью или энергичностью, то привлекали его на свою сторону.
Олимпийцы возникли спустя некоторое время после коронации Наполеона и действовали около двух лет, между тем правительство, по-видимому, нисколько не тревожилось из-за их существования. Наконец, в 1806 году Девилье, генеральный комиссар полиции в Булони, написал министру Фуше с просьбой прислать в Булонь одного из тех опытных шпионов, которых политическая полиция всегда имеет в своем распоряжении. Министр ответил генеральному комиссару, что он весьма благодарен ему за усердную службу императору, но что он уже давно следит за олимпийцами.
Это спокойствие Фуше было напускным; едва он получил заявление Девилье, как тотчас призвал в свой кабинет молодого графа Л***, посвященного в тайны почти всех обществ в Европе.
«Мне пишут из Булони, — сказал ему министр, — что в армии недавно образовалось тайное общество олимпийцев. Было бы желательно, чтобы вас приняли в их число — тогда вы сообщали бы мне все секреты этих господ. Вы отправитесь в Геную, там найдете отряд лигургийских новобранцев, которые немедленно будут отправлены в Булонь и размещены в восьмом полку пехотной артиллерии. Я дам вам свидетельство, подтверждающее, что вы, Бертран, удовлетворяете существующему рекрутскому закону. С помощью этого свидетельства вас примут, и вы отправитесь в путь с отрядом. Заставьте их думать, что вы поступили в солдаты из-за нужды и что под своим настоящим именем вы имели причины опасаться преследований со стороны императора. Никто не будет сомневаться в том, что вы жертва императорского правительства… Остальное произойдет
само собой… Впрочем, я полагаюсь на вашу проницательность».Получив эти инструкции, граф Л*** отправился в Италию и скоро очутился во Франции вместе с лигурийскими новобранцами. Полковник Обри принял его радушно, как брата, которого увидел после многих лет разлуки. Бертран вскоре сделался гордостью полка: он был умен, всесторонне образован и близко сошелся с некоторыми олимпийцами, которые сочли за честь представить его своим товарищам. Бертран был посвящен в члены общества и не замедлил обратиться с докладом к министру.
То, что я рассказал об олимпийцах и Бертране, я узнал от него самого. Вот при каких обстоятельствах он поверил мне тайну порученной ему миссии.
В Булони дуэли происходят сплошь и рядом; несчастная мания на поединки распространилась даже на миролюбивых моряков, служащих во флотилии под начальством адмирала Вервеля. Неподалеку от лагеря, у подножия холма, была маленькая роща, где почти ежедневно около дюжины молодцов исполняли, как говорится, долг чести.
Однажды, находясь на склоне, на котором расположились бараки лагеря, я заметил внизу двух субъектов, которые, поспешно сбросив одежду, готовились стать в позицию с рапирами в руках; тут же присутствовали их секунданты. Противники скрестили рапиры; один из них, поменьше ростом, — сержант-канонир — отчаянно защищался от выпадов своего более сильного противника. В одно мгновение мне показалось, что тот его вот-вот пронзит, как вдруг несчастный исчез, будто его поглотила земля; вслед за этим раздался взрыв хохота. Меня стало разбирать любопытство; я подошел к собравшимся как раз кстати, чтобы помочь им вытащить бедного малого из канавы, в которую выбрасывали отходы из корыт для поросят. Он был покрыт грязью с головы до пят. Свежий воздух оживил его, но он боялся дышать, чтобы в рот и глаза не попала покрывавшая его зловонная жижа. Находясь в столь плачевном состоянии, он выслушивал насмешки. Меня возмутило такое отсутствие сострадания, и под влиянием негодования я бросил на противника бедной жертвы вызывающий взгляд, который между военными не требует пояснения. «Достаточно, — сказал он, — я жду тебя». Едва я успел встать в позицию, как заметил на руке противника знакомый мне знак: изображение якоря, лапы которого перевиты змеей. Я набросился на него и попал в грудь около правого соска. «Я ранен, — сказал он, — до первой крови деремся, что ли?» — «До первой крови», — ответил я и, недолго думая, разорвал свою рубашку и стал перевязывать его рану. Для этого надо было обнажить грудь; я угадал место, где помещалась голова змеи, в это место я и целился.
Заметив, что я внимательно рассматриваю то рисунок на его груди, то черты его лица, мой противник заволновался. Я поспешил шепнуть ему: «Я знаю, кто ты, но не бойся, я сама скромность». — «Я также знаю тебя, — ответил он, пожимая мне руку, — и также буду нем как могила».
Человек, который поклялся мне хранить молчание, был беглым каторжником с тулонских галер. Он сообщил мне свое фальшивое имя и объяснил, что он вахмистр 10-го драгунского полка, где своей роскошной жизнью и кутежами затмевал всех полковых офицеров. Пока мы поверяли друг другу свои тайны, солдат, за которого я вступился, пытался смыть с себя грязь в соседнем ручье. Он вскоре присоединился к нам. Компания несколько поуспокоилась. Не было больше и речи о ссоре.
Вахмистр, которого я мало знал, предложил скрепить мировую у «Золотой пушки», где всегда можно было найти превосходную рыбу и жирных уток. Он угостил нас на славу завтраком, длившимся до ужина. За ужин заплатила противная партия. Наконец, общество разошлось. Вахмистр обещал мне свидеться, а сержант не успокоился, пока я не согласился проводить его до дома. Этим сержантом был Бертран; он занимал квартиру, достойную офицера высшего чина. Как только мы остались одни, он выразил мне свою признательность. Он обратился ко мне со всевозможными предложениями и, поскольку я не принял ни одного из них, сказал: «Вы, может быть, думаете, что я хвастаю и не могу ничего для вас сделать? Я не более чем унтер-офицер, это правда, но не желаю повышения — я не тщеславен. Все олимпийцы такие же, как и я: они мало заботятся о каком-то несчастном чине». Я спросил его, кто это такие — олимпийцы. «Это люди, — ответил он, — поклоняющиеся свободе и проповедующие равенство. Вы хотите сделаться олимпийцем? Я готов услужить — вас примут!»