Записки. Том I. Северо-Западный фронт и Кавказ (1914 – 1916)
Шрифт:
Жаль мне его было. Из всех он все-таки с государственной точки зрения единственный, который мог бы представлять и защищать интересы России. Не в том нравственном состоянии, в котором он находился, по своим знаниям и обширном опыте. Теперь, как говорят, он связан своими отношениями с Азиатским банком, т.e. с Путиловым и И. Рафаловичем {311} . Жить надо. Лишенный, как и мы, всех средств, он в этом, вероятно, находит источник для своего существования. Это нормально, и я нисколько, как другие, не обвиняю его.
311
Рафалович Иосиф Исаевич (1874–1943), промышленник и банкир. После Февральской революции – в эмиграции во Франции, в 1920-х – 1930-х – управлял предприятиями международной торговли.
Грустно его отрицательное отношение к людям прошлого и к самому себе. Как будто все прошлое исключает нас
Завтракал я с Павлом Игнатьевым. Он собирается передать просьбу Клемансо, чтобы над его деятельностью произведено было бы военное международное расследование.
Доносы на него и на его офицеров {312} , что они замешаны в германском шпионаже, родили большую грязь и избавиться от нее надо. Как всегда, прямых обвинений нет. Свои разведывательные дела он сдал французам, а часть американцам. Последние взяли ротмистра Франка и еще кого-то для посылки в Poссию. Франка в Лондоне задержали, так как 2-ое бюро будто бы заявило, что Франк замешан в германском шпионажном деле.
Естественно, Павел Игнатьев должен снять с себя и своих офицеров такое обвинение. Но удастся ли это сделать? Он думает свое прошение Клемансо передать через Думepга. Все это правильно, ибо нормальным путем до Клемансо доходит то, что будет пропущено его канцелярий. Но не думаю, чтобы в лучшем случае такое расследование было бы сделано. Все это очень прискорбно в нравственном отношении. <…> Я хочу немного обождать, когда в французском Генеральном штабе работы пойдут более спокойно, я переговорю, а равно попрошу генерала Альби помочь мне переехать в Poсcию: или в Одессу или на Новороссийск или Симферополь – Феодосия.
312
…доносы на него и на его офицеров… – имеются в виду доносы А.А. Арбатского, направленные во 2-е бюро Генерального штаба Франции о разнообразных нарушениях, допущенных П.А.Игнатьевым в бытность его руководителем Русской миссии в Межсоюзническом бюро.
Смысла существовать здесь не вижу ни для себя, ни для русских. Надо захватить Сережу и Надю {313} и ехать. Однако раньше надо снестись с Одессой, узнать, где племянник Виктор Палицын или его жена {314} , живы ли они, а затем ехать.
Бороться с негодными средствами, чтобы помочь России, не буду. Вот В.В. Бибикова верит, что конференциями и статьям в газетах можно изменить мнение и отношение к России и склонить в нашу пользу. Но конференции имеют ничтожное значение, а современная пресса могла бы быть пригодна, если у меня были бы миллионы; но так как мы нищие, то пресса не для нас. Да кто будет писать? Русские, но они не грамотны. Вот В.В. Бибикова написала статью и теперь возится, чтобы ее приняли. И тщетно. Но чтобы в будущем совесть меня не укоряла бы в том, что я ничего не сделал, я вчера в 4 ч. зашел к профессору Омону. Я познакомился с очень хорошим человеком, знающим и изучавшим Россию по литературе и во время своих посещений. И он признал, что пресса ничего не может, разве она получит приказ свыше, на что, естественно, и надеяться нельзя. Но конференции будут. Пойду еще к Шапподлену, но просто, чтобы отвести с ним душу – ибо встретить во Франции француза, который с сердцем и надеждой относился к России, отрадно.
313
…Сережу и Надю… – Палицын Сергей Федорович (1906–1978), внук автора и его мать Палицына Надежда Вячеславовна (урожденная фон Брадке) (1887–1957), супруга Федора Федоровича Палицына-младшего (1879–1909).
314
…Виктор Палицын или его жена… – имеется в виду дальний родственник автора – Палицын Виктор Александрович (1879 —?), полковник генерального штаба. В 1914–1917 гг. помощник делопроизводителя ГУГШ; с октября 1918 – в армии Украинской Державы; в ноябре 1918 находился в Одессе.
Отбивать пороги, отнимать своими разговорами время у занятых и незнакомых людей не следует. Если Шапподлен, работая в Комитете по иностранным делам, пожелает поговорить со мной, я к его услугам. Никого другого я не знаю, и никто из власть имущих, ни Пишон, которому писал, ни тем более Клемансо со мною говорить не пожелал.
Для них я морж и зубр, т. е. отъявленный монархист, хотя интересно бы знать, кто составил мне такую репутацию. О делах России со мной не говорили, моего мнения не спрашивали. Ушел из Лиги патриотов, потому что их неуместные монархические крики только вредят России. Не нам здесь проводить по отношении России монархические начала. Если Россия их провозгласит, мы подчинимся этому, как подчинимся, если она скажет быть Республике. И я буду честно служить последней,
лишь бы она привела страну к порядку и к жизни.Для меня теперь ясно, что бесправное наше положение, нетерпимость к нам наших бывших друзей принуждает нас здесь быть пассивными. Пусть они решают. Для будущности России важно, чтобы не было ни порицания, ни согласия русских. Россия после ее болезни должна быть свободна. Если бы меня привлекли в конгресс мира с правом голоса – я не пошел бы и отказался бы от этого, ибо считаю это бесчестным и воровским по отношении к России поступком. Если бы меня пригласили в качестве Conseiller [87] , я должен отказаться. Поступят ли так мои соотечественники, не знаю. Судя по тому, что делается, думаю, что они пойдут с чем-то соглашаться, что-то будут защищать и будут себя утешать, что исполнили свой патриотический долг. А я скажу, что они поступят, как воры XVII столетия в Смутное время и в лихолетье.
87
Советника.
Ибо без полномочия от России никто от имени России с чужими не может условливаться о Российских делах и этим путем решать судьбы России.
Я был бы очень рад, если Деникин или кто-либо другой добился бы сообщения с Францией на прочных основаниях.
Способен ли Ухтомский быть лицом, через которого такие сношения с французским правительством должны проходить, не берусь решать. Я его мало знаю. По словам одних, у него больше минусы. Но злословия и сплетен так много, что верить всему, как хорошему, так и дурному, было бы неправильно.
Постараюсь вкратце изложить, что происходит кругом нас, и здесь и вне.
После 6 дней по подписанию перемирия (11-ХI-18) началось движение союзников на восток, непосредственно за германскими тыловыми частями. К сегодняшнему дню, можно считать, что Эльзас, Лотарингия и Бельгия очищены и некоторые части перешли германскую границу. Беру из статьи Делакруа 26-XI-18.
К северу от Самбр и Мааса – бельгийская армия, 2-я и 4-я британские армии наступают к Кельну. Группа французских войск, правее обеих армий служит связью с 3-ей американской армией, наступающей на Кобленце. Другая французская армия направляется к Майнцу и третья к Страсбургу. Остальные армии во второй линии. Отход германских войск в порядке на фронте, в тылу местами развал. В Брюсселе, кроме грабежа на 3-х ее станциях тотчас после ухода немцев начались взрывы боевых припасов, что против условий перемирия. Со стороны представителей, посланных для заключения перемирия (генерал Винтерфельд) протест на тяжкость условий; вице-канцлер Зольф обратился с просьбой уменьшить тягости, в особенности по отношению поставки 5000 локомотивов и 150 тысяч вагонов.
Тяжелые условия, но они могли бы быть гораздо тяжелее. Насколько знаю подвижной германский состав, можно было бы и прибавить. Угрожая, что в Германии будет голод, правительство германское обратилось первым делом к Соединенным Штатам с просьбой за продовольствиями, в то время когда запасы у них есть выше прошлого года, и как свидетельствует статья немецкого профессора в немецкой газете, уже после перемирия жизненных припасов вполне достаточно, если сэкономить на откорме скота и рационально распределить перевозку в виде демобилизации. Заботливость похвальна, но я не сказал бы, чтобы в несчастье немецкие представители держали себя бы с достоинством. Гораздо выше держал себя доктор, известный деятель, который покончил с собой, присутствуя и видя торжественную встречу венгерцами вступившей в Будапешт французские дивизии. Отстать от своих прежних приемов немецкие государственные деятели не могут. Из всех Гинденбург держит себя как цельный человек и понимающий, что с настоящим надо кончить пристойно. Большую на себя взял обузу старик, и это со временем германцы вспомнят. <…>
Интересны разоблачения Лерхендорфа о зачинщиках войны. Это разоблачение лишь подтверждение того, что так скрывалось Вильгельмом и всею правящей Германией.
Для человечества небезразлично, где подготовка и где зачинщики этой ужасной войны, конца которой нет и размеры бедствий не всем ясны.
И необходим трибунал, который, когда наступит успокоение умов, спокойно и беспристрастно мог бы разобраться в этом.
Пускай это будет не суд с его репрессиями, но пусть это будет всесторонне разъяснение, а человечество положит само свое осуждение. Но есть деяния, которые должны быть судимы и должны иметь свои репрессии. За бессмысленные убийства, грабежи и деяния бессмысленного разрушения, не отвечающие целям войны, должны быть наказания, иначе международные постановления и договоры теряют свой смысл и будущие войны по жестокости превзойдут эту. В этом отношении я присоединяюсь к программе речи (перед Trade Union) Ллойд Джорджа 5-го января 1918 года. О России забыли, и русскими событиями не интересуются, и потому о них не пишут.
Сообщают, что большевики на «Аврору» стаскивают свои богатства и сами собираются с семьями утекать, кто в Копенгаген, кто в Бразилию, но это не в первый раз. Может быть, им хочется и улизнуть, невеселое их положение. Грабеж и грабеж удовлетворить не могут. Дело их осуществляется на бумаге, благо российские канцелярии увеличились раза на три против царских, но жизнь их принимает только силком. Говорят, Ленин фанатик. Не знаю, но думаю, как приятно ему было бы вновь очутиться в Швейцарии и поучать обалделых дураков. Но там, да я не знаю где, места ему не будет. И как они могут удрать. Я думаю, если ближние это подметят, их раньше разорвут на части.