Записные книжки. Воспоминания. Эссе

те И тогда-то я правила. Скользко это... До чего водку хочется пить,

Нина, если бы вы знали. Вчера я пришла к Ольге они до меня вылакали целый литр. Так было обидно. Я пришла как раз после.

— А ваша где?

— С мамой выпили давно. Так, без особого смысла. С чаем.

У меня было плохое настроение. Тогда как раз были мои трагические дни.

— У меня стоит целая бутылка моя, и мне пить не хочется.

— Потому что вы ее собираетесь продавать, потому вам и не хочется. Жизнь очень противная, однообразная. Особенно когда

вам говорят, что нужно ждать со дня на день...

— Об этом столько говорят...

С водкой в разговор входит действительно интересная тема —

собственного душевного состояния. Собеседница дважды перебивает рассказ об этом практическим блокадным вопросом «а ваша где?»

(проблема распределения еды), попыткой рассказать о своем отношении к водке. Но П. В. настойчиво все возвращает в высший план автопсихологических признаний.

Ее зовут к телефону.

— Здравствуйте, Вера. Как живете?

Ничего, настроение у меня эти дни ужасное. Просто исключительно плохое.

Спасибо, Верочка, спасибо, но в таком настроении лучше уж никуда не ходить.

Нет, что же я буду на вас наводить...

Спасибо, как-нибудь...

Возобновляется разговор с Н. Р.

— Эта женщина от Колесникова, так что не ждите ничего хорошего.

— Что такое Колесников?

— Колесников — это заместитель, который ведает всякими трудработами и тому подобное.

— Я могу вам даже сказать, в чем дело. Это бумажка на заготовку дров.

— Где же вы будете заготовлять?

— Мы уже работали на Охте.

— Ну и как?

— Очень тяжело. Очень тяжелая работа.

— Зато получите два кубометра.

— Ну, в это я никак не верю. Это ведь для учреждения. Потом и нам скажут, что это для учреждения.

— Но вы должны скандалить. Это не шутки — два кубометра. Есть постановление.

— Одно дело, что говорится официально, а другое — что на самом деле. Официально нас должны были переселять с пятого этажа. И никто нас не собирается переселять.

— Я, признаться, в этом переселении не вижу большого блага.

— Я вижу то, что мы с мамой умрем на пятом этаже.

— А в третьем?

— В третьем квартиры должны уплотняться, и будут люди, которые будут топить.

— Но этих людей никто отапливать не будет. Они точно так же, как вы, должны добывать дрова.

— Этого я не знаю. Я знаю, что мы умрем. Вдвоем — на четыре комнаты. В прошлом году я жила на кухне, а теперь я не смогу жить на кухне. Там все выбито.

Большая редакционная комната все больше наполняется людьми и перебоями общего петляющего разговора.

— Знаете, не тогда даже, когда было сто двадцать пять грамм, а теперь, когда гораздо больше возможностей, — все время об этом думаешь. Я ловлю себя на этом. Стараюсь думать о чем-нибудь более возвышенном. Но это не получается.

— Я была на рынке. Я ничего не купила, я только смотрела.

— Смотреть приятно. Зелень такая красивая, свежая в этом году.

— Чтобы купить по-настоящему, нужно пятьдесят рублей в день.

— Да, видно, очень урожайный год. Черника на рынке так ведрами и стоит.

— Ох, голова смертельно болит.

— А вы прилягте и не курите.

— А все равно. Вообще я совершенно развинтилась, абсолютно расхворалась.

— Где Катя, вы ее вчера не видели? По телефону:

— Иван Иваныч! Когда же вы вернулись сюда? Надо увидеться.

Ну еще бы...

Надо столько порассказать...

Сегодня... Сегодня я, кажется, недостижима. Сейчас сообразим, как это сделать...

Часов в восемь...

Только не опаздывайте...

Ладненько.

По телефону:

Нет сейчас ни того ни другого. Причем Т. где-то в редакции.

А кто его просит?

Если что-нибудь очень спешное, то он тут в коридоре стоит. Я могу его позвать.

Одну минуточку.

Девушка из грамзаписи:

— В. В. купила две пары чулок. Причем за кило хлеба и триста рублей деньгами.

— Я совершенно не понимаю, как это можно...

— Так это какие-нибудь сверхчулки?

П. В.: — Самые обыкновенные, семирублевые, как у меня.

— Безумие. Но с чулками действительно трагедия, товарищи.

В репликах на это сообщение — градация маскировки темы. На низшем, обывательском уровне реплика была бы прямым, выражающим зависть, сопоставлением: «Ну этим (актерам) все можно, а я-то...» Высшая интеллигенция, здесь представленная, поспешно дает понять о своей отрешенности от подобных вожделений.

3. по своей общественной функции светлая личность; она культивирует некоторые архаически интеллигентские черты, в том числе наивную буквальность словоупотребления и дидактизм. Отсюда мгновенно возникающие: «Я совершенно не понимаю...» О., напротив того, высшая интеллигенция современного образца, отмежевывается с помощью иронического словоупотребления — «сверхчулки». Сознание П. В. представляет собой причудливую смесь обывательских представлений, одичавших традиций староинтеллигентской семьи и бессвязных воздействий современной элиты. Она то ламентирует с запрещенной серьезностью и откровенностью, то вдруг вспоминает, что полагается шутить и маскировать. Шутки, кстати, дают возможность невозбранно демонстрировать свое душевное состояние (запрещено в изощренном обществе), потому что шутка по своей формальной, эстетической природе всегда претендует на общезначимость.

Реплика П. В.: «...семирублевые, как у меня» — расшифровывается: как посредственные, обыкновенные, они были доступны мне; у нее они стали необыкновенными и совершенно мне недоступными. Скрытая ламентация.

Входит Яша Бабушкин с Фани. Бабушкин теперь начальник отдела (вскоре за ошибку его снимут и пошлют в газету на Ленинградский фронт; там через несколько дней, при переходе из одного корреспондентского пункта в другой, он погибнет от случайного снаряда). Бабушкин начальник с обаянием. У него незаметное лицо, которое всегда неожиданно преображается улыбкой, очень доброй.