Заплатки
Шрифт:
Там, в рюмочной, среди спёртого воздуха, случайных друзей и пластиковых столов, отполированных локтями завсегдатаев, Сашка накачивался непонятно какой по счёту кружкой. Пьянство – божество цепкое, жертву «за здорово живёшь» не отпустит.
Под мужской гогот Нинель вытащила его на улицу. На крыльце схватила за грудки:
– Ты что творишь, ирод!
– Н-н-нничк-к-ка! – ошалелый Сашка болтался пустой авоськой.
Крыльцо быстро обрастало нетрезвыми зрителями. В толпе присвистнули:
– Ну, мужик, хана! Суровая у тебя жинка!
Нинель взглядом распылила
Она ещё раз встряхнула Сашку:
– Идём. Поговорить надо.
В квартире сантехника она окинула цепким взглядом холостяцкое, но справное барахло и потащила послушное тело на кухню. Над кухонным столом пришпилены к обоям прошлогодний календарь, помятый плакат с олимпийским мишкой и вырезки из журнала «Советский экран». Августа уже гремела пустой миской, поглядывала на людей укоризненно. Под лапами скопилась лужица растаявшего снега.
Спустя час осоловевший от душа, крепкого чая и анальгина Сашка застыл на табуретке под фотографией актрисы Людмилы Гурченко. Руки подрагивают на коленях.
Нинель грузно присела напротив, оправила безрукавку:
– Коряво живёшь, Сашенька, – начала она ласково.
– Нин-нн, клянусс, бльше ни-ни! – заколотил мужчина кулаком по хилой груди, отчего табуретка опасно зашаталась.
– Зареклась лиса в курятник ходить… – Нинель одной рукой подцепила Сашку и усадила обратно. – Да духом слаба.
– Ох… – закручинился тот.
– Скудно так жить. Без цели, без любопытства… Днём отработка, вечером водка. Жена, небось, ушла… Один?
– Нин-н-чка! – Сашка аккуратно опустился с табуретки на колени: – Я соглас-с-с…
В тесноте кухни он практически уткнулся в длинную вязаную юбку.
– Согласен? – удивилась Марковна.
– Д-давно!
– Удивляюсь в нетрезвом человеке трезвому уму!
Сашка широко улыбался. Он хотел было сделать шажок на коленях в сторону гостьи, но икнул и передумал.
– Вот и договорились. – Нинель Марковна одёрнула безрукавку и поднялась. – Пойдём мы.
– А? Кто? – он снова икнул, – к-куда?
– Домой. Мы пойдём, а ты оставайся. Чужого не возьму: миска колотая, а подстилка… фу, это старая куртка? С помойки принёс?
Сашка бестолково закрутил ворот рубахи, внутри его забулькало:
– ....в Неваде это, забастовка…
– Ну, а я о чём? Какой из тебя воспитатель!
Нинель наклонилась и вкрадчиво пояснила:
– Ребёнку, хоть и собачьему, уход нужен. А у тебя зелёный змий в друзьях. Нехорошо.
Сашка вяло запротестовал, но выражение женского лица отсекало любые возражения:
– Или сам отдашь, или заберу силой.
И жест рукой сделала: решение окончательное и обжалованию не подлежит. Поднялась и направилась к выходу.
Августа заскулила. Замоталась бестолково между ней и Сашкой. Хвост то прижимался к задним лапам, то молотил, глазу не уследить. Затем собачонка коротко взвизгнула, наскочила на Сашку, отчего он чуть не упал, облизала небритую щёку и рванула за Марковной.
В прихожей женщина обернулась:
– Ты это, Александр… с наступающим.
Из состояния нестояния выйдешь – заглядывай к нам, ждать станем. Слышишь?Сашка так и остался на коленях посреди кухни. Но тут махнул рукой и крикнул в пустоту коридора:
– Бут-тылка с тебя! Две!
Со стены улыбалась красивая Гурченко.
С этих пор каждый пришедший в общежитие непременно удивился собаке в вязаном пальтишке с помпоном на капюшоне. Руки сами тянулись погладить остроухую мордочку.
– Что за порода? Она у вас сеттер или лайка? – вежливо интересовался гость. – Может быть, колли?
– Общажная сторожевая! Ноги вытерли? – в ответ шумит вахтёрша. – Асфальт, думаю, с утра ещё не мытый!
Гость рассыпался в извинениях, спускался на несколько ступенек.
– Я к Борису и Людмиле, – он старательно втирал подошвами половичок в пол. – На свадьбу.
– Казни это египетские, а не свадьба! – всплеснула руками вахтёрша.
– Ниля! Не делай скандал! – звонко крикнула Софья Константиновна, видимо, не оставляя прежний спор. Она, при накрахмаленном воротничке и в шляпке на завитых кудрях, едва виднелась за вахтенным столом, заставленным чайником, чашками, сахарницей и клетчатой сумкой с жирными отметинами. – Девочка счастлива! У ней любовь!
– Любовь! До первого пересолённого супа такая любовь!
– Ниля, ты что наш дядя Сёма! – продолжала Софья Константиновна. – А дядю Сёму мечтали поймать все мужья нашего города. Но никто-таки не сумел… Дядя Сёма чуял неприятность почище любой борзой!
Нинель Марковна громко фыркнула.
– У тебя насморк? – спокойно спросила Софья Константиновна. – Выпей отвару… Баба Зина варила чудные отвары, все её три умерших мужа поклялись бы на кресте, что от зиночкиных лечебных трав тут же исчезают сопли, впрочем, вместе с запахами… Так, я о чём? О свадьбе! Ты, конечно, помнишь Ларочку Бадзен! Мудрейшая Нинель-Мессинг пророчила бедной девочке конфуз за конфузом, но Ларочка нянчит уже третьего бандита и отъелась до уважаемых размеров!
Нинель Марковна сложила руки на груди и открыла рот, но звонкие голоса не дали ей достойно ответить. В холл с лестницы высыпалась толпа. Толпа – нарядная, молодая, хохочущая – растворила в себе гостя, подхватила обеих женщин и взвизгивающую от восторга Августу. Расцеловала, заобнимала, затискала, пообещала жить в счастье и согласии. Какой-то шутник из толпы подзадорил друзей:
– Ура жениху! Качай Бориса!
Девушки завизжали. Четверо парней облепили весёлого, уже нетрезвого жениха, повалили на пол и вразнобой задёргали за ноги-руки.
– И раз! И два! И три!
Августа старательно облаивала это безобразие. Лаю звонко вторило эхо под высоким купольным потолком. Людмила стояла рядом, в пол наклона, напряжённо улыбалась. В светло-бежевом платье, наскоро ушитым по фигуре, с пятью розовыми гвоздиками в руках.
Тот же шутник крикнул:
– Такси! Такси у подъезда! Бросай жениха!
Жениха, конечно, не бросили. Поставили на ноги. Взлохмаченного, с поломанным цветком в нагрудном кармане пиджака. Людмила успела подхватить его под локоть.