Заплыв (рассказы и повести, 1978-1981)

— Понятно.

Капитан долго дул на ухо. Потом отправил его в рот и принялся жевать — тщательно и сильно.

Самородок

— Золотые руки у парнишки, что живёт в квартире номер пять, товарищ полковник, — докладывал, листая дело № 2541/128, загорелый лейтенант. — К мастеру приходят понаслышке сделать ключ, кофейник запаять.

— Золотые руки все в мозолях? — спросил полковник, закуривая.

— Так точно. В ссадинах и пятнах от чернил. Глобус он вчера подклеил в школе, радио соседке починил.

— Какого числа починил?

— Восемнадцатого, товарищ полковник.

— Так. Докладывайте дальше.

— В квартире № 14 он спираль переменил на плитке, подновил дырявое ведро. У него, товарищ полковник, гремят в карманах слитки — олово, свинец и серебро.

— Интересно…

— Ходики собрать и смазать маслом маленького мастера зовут. Если, товарищ полковник, электричество погасло, золотые руки тут как тут. Пробку сменит он, и загорится в комнатах живой весёлый свет. Мать руками этими гордится, товарищ полковник, хоть всего парнишке десять лет…

Полковник усмехнулся:

— Как же ей, гниде бухаринской, не гордиться. Такого последыша себе выкормила…

Через четыре дня переплавленные руки парнишки из квартиры № 5 пошли на покупку поворотного устройства, изготовленного на филиале фордовского завода в Голландии и предназначенного для регулировки часовых положений ленинской головы у восьмидесятиметровой скульптуры Дворца Советов.

Рожок

Порхает утренний снежок и на затворе тает вдруг.

— Средь боя слышу я рожок — необычайно нежный звук! — воскликнул комбриг, разглядывая в бинокль поле боя.

Над полуоткрытым блиндажом свистели пули. В воздухе пахло гарью.

Комбриг крепче прижал бинокль к глазам:

— И автомат к плечу прижат. Захлёбывается огнём…

Сзади подошёл политрук:

— Это, товарищ комбриг, — для залпа общего сержант команду подаёт рожком.

Комбриг опустил бинокль, нахмурил брови:

— Декабрьский снег — что козий пух. Не здесь ли в прошлые года я слушал, как играл пастух, ведя задонские стада?

Политрук вздохнул:

— Но взял оружие народ строителей и пастухов. Его на подвиги зовёт прозрачный, нежный звук рожков.

Комбриг повернулся, посмотрел на него ввалившимися от постоянной бессоницы глазами:

— Дорогой горя и тревог шагай, сражайся и терпи. Ещё услышим мы рожок в безмолвной утренней степи.

Политрук понимающе кивнул и молодцевато одёрнул портупею.

Их вывели в степь утром.

Солнце ещё не встало — на востоке розовела мутная дымка.

Снег громко хрустел под ногами отделения смершевцев.

Комбриг и политрук двигались бесшумно — они были босы и шли в одном заледенелом исподнем. Руки их были скручены колючей проволокой.

— Отделение, стой! — скомандовал высокий сержант, и затянутые в полушубки солдаты остановились.

— Готовсь!

Смершевцы сдёрнули автоматы, приложили к тугим плечам.

Комбриг поцеловал политрука в поседевший за одну ночь висок. Политрук неловко придвинулся к нему, ткнулся лицом в окровавленную рубаху и заплакал.

— Да здравствует великий Сталин! — выкрикнул комбриг хриплым голосом.

Сержант вынул из-за пазухи инкрустированный серебром и перламутром рожок и приложил к посиневшим губам.

В память о встрече

Серёжа надел шинель и повернулся к Лиде:

— Слушай, подари мне на прощанье пару милых пустяков. Папирос хороших, чайник, томик пушкинских стихов…

Лида грустно улыбнулась, сняла с полки Пушкина, потом пошла на кухню.

Серёжа застегнул пуговицы шинели, надел пилотку и стал листать томик.

Вскоре Лида вышла с чёрным мешочком и небольшим жестяным чайником:

— Вот, Серёженька. Табаку у меня нет.

— А это что?

— Сухари.

— Ну что ж. Чудесно.

— Возьмёшь?

— Ещё бы! Жизнь армейца не балует, что ты там ни говори… Только ты знаешь, я б хотел и поцелуи захватить, как сухари.

Лида улыбнулась, положила чайник с сухарями на стол.

Серёжа развязал вещмешок, стал запихивать в него чайник и Пушкина:

— Может, Лид, очень заскучаю, так вот было бы в пути и приятно вместо чаю губы тёплые найти.

— Неужели приятно?

— Лидка! Если свалит смерть под дубом, всё равно приятно, чтоб отогрели эти губы холодеющий мой лоб.

Он подошёл к ней, обнял:

— Подари… авось случайно пощадят ещё в бою. Я тогда тебе и чайник и любовь верну свою!

Лида вздохнула, пошла в спальню.

Кровать была не прибрана. На тумбочке стояла порожняя бутылка портвейна с двумя стаканами.

Лида открыла платяной шкаф, заглянула внутрь.

Поцелуи лежали на третьей полке под стопкой белья между двумя ночными рубашками.

— Сколько тебе, Серёж? — крикнула Лида.

— Да не знаю… сколько не жалко…

Она отсчитала дюжину и в пригоршнях вынесла Серёже:

— Держи.

— Во, нормально.

Он развязал мешочек с сухарями, высыпал туда поцелуи:

— Спасибо, милая.

Лейтенант СМЕРШа Горностаев, лично расстрелявший рядового Сергея Ивашова по приговору военного трибунала за распространение пораженческих слухов, лично же и распределял его вещи.

Жестяной чайник достался сержанту Сапунову, запасные сапоги — старшине Черемных, флягу со спиртом лейтенант отдал майору Крупенко.

Вечером, когда усталые офицеры СМЕРШа пили чай в землянке, Горностаев вспомнил про оставшиеся ивашовские сухари, достал мешочек и потряс над грубым столом.

Сухари вперемешку с поцелуями посыпались на свежеструганые доски.

— Что это такое? — Крупенко взял поцелуй.

— А чёрт его знает, товарищ майор, — пожал плечами Горностаев.

— Что, прямо вместе с сухарями и лежало?

— Так точно.

Крупенко понюхал поцелуй, откусил, прожевал и выплюнул:

— Хуйня какая-то…