Заполье
Шрифт:
А это мне подружка посоветовала на курсы секретарш-делопроизводителей пойти, привела туда. Мама с книжки сняла, чтоб заплатить, ну и пошла, там и помочь с трудоустройством пообещали, а я ж была уже секретаршей немножко, в девчонках еще; ну и вот… И не хочу говорить, нет, не надо, потом… Что у них за гарнир такой, сухой, я и то лучше варю…
Они договорились встретиться здесь же завтра, после ее рабочего дня. Она уже опоздала сейчас с обеденного перерыва, ему пришлось буквально прогонять ее, а Лиза счастливо, не помолодев даже — поюнев лицом, смеялась: «Да он, старпер, раньше трех с обеда никогда не… В завтра хочу, поскорей!..» И пошла наконец, у нее была легкая, балетная, носками несколько врозь, походка; потом через улицу, по которой одна за другой в обе стороны проносились машины, побежала с девичьей, потяжелевшей чуть грацией, на него
38
И все намеренья его на эти несколько дней, как и ненамеренья, впрочем, пошли прахом; другое дело, что и жалеть-то не о чем было в этом времяпровождении, ожидании первых и самых предварительных результатов, за коими последовать должны, по словам Парамонова, еще несколько циклов терапии, надолго залетел. Как, похоже, и с нею, то ли женщиной, то ли прямо-таки девочкой этой, странной же, беззащитностью своей обезоружившей, слабостью — и не меньше базановской, болезненной, что ни говори, чем своей. Да и не летаем-залетаем, а поветриями случая носит нас, заносит в непредвиденное, случайное в той же мере, наверное, как и неизбежное.
Сказать, что это все помимо воли его и желаний шло, — нет, так вроде и не скажешь. Но ведь и желанием не назовешь его уступки собственной слабине и нежданному влечению к нему женщины, в искренности которой сомнений не было у него. Все шло как будто само собой, под некий естественный ход вещей и событий подделываясь, и пришло к тому опять же, к чему не могло не прийти. Это он уже в постели с ней пытался себе не без иронии объяснить как-то, чуть ли не оправдаться перед собой, перед нею тоже, ничего-то не ведающей, на грудь ему в счастливой успокоенности прилегшей, даже придремнувшей, кажется, крепко его обняв… И не находил, да теперь и не хотел искать никаких оправданий тому, что случилось уже, довольно и одного, мужского… да, что хоть не опозорился.
А перед тем посидели немного в кафе и вышли бесцельно, в общем-то и никуда не торопясь прогуляться, поговорить, и он готов был спросить походя и малость погодя, где ее остановка, ну и проводить до нее, не больше. И все бы, может, так и было, хотя расспрашивала с участьем горячим, как же он теперь живет после развода-разъезда, неужель и прибирается сам, и готовит-стирает, ей это, дескать, как-то трудно представить даже в мужчине, и не очень-то скрывала желания увидеть «скворечник» его. Но разговор их завело в недавнее, конечно, прошлым еще не успевшее стать, никак не отболевшее. Иван рассказывал, как выходил на следователя даже, пытался хоть чем-то помочь ему; но и те, кто убил, и те, которые убийство покрывали, будто заранее осведомлены были обо всем, что сути дела касалось, выслеживали и на шаг вперед опережали в действиях — и Леонида Владленовича, да и его, Базанова, тоже…
А последовало то, чего и ожидать не мог. Остановилась резко, чистое, в осеннем холоде свежее лицо Елизаветы пятнами пошло, тонкая у нее кожа была, а потом бледностью взялось, ему показалось — упадет сейчас. Поддержал, и она уткнулась в ладони и то ль заплакала беззвучно, то ли дрожью мелкой бить ее начало, полустоном выговорила что-то, он и не понял. Переспросил, оглядываясь растерянно по улице, куда бы определиться с ней, озадачивала она, не соскучишься… ага, сквер тот, где газетку читал. И довел, усадил на скамейку, переждал, чтобы хоть сколько-нибудь успокоилась она. А Лиза, уставясь потухшими глазами перед собой, машинально платочек поднося к ним, сказала наконец голосом тусклым, убитым: «Ты не знаешь, я… я страшный человек. Да, страшный…»
Выяснилось не сразу, она путалась, перескакивала с одного, более позднего, на другое, что раньше было, с чего началось, плакать начинала, уже освобожденней, тише… На курсы секретарей человек к руководителю пришел, и вместе они отобрали, прямо на занятиях, пятерых кандидаток на одно хорошо оплачиваемое место, мол, а мужчин не брали, хотя на курсах едва ль не треть их было. Потом собеседовал этот тип с каждой в отдельности, выспрашивал все про все, прощупывал, как говорится. А через время некоторое с ним явился и тот, кто выбрать должен. И вздохнула судорожно, впервые на Ивана глаза подняла, усталые, никакие: «Он это был…»
«Да кто — „он“, черт возьми?..»
«Он, Владимир Георгич…»
И уже не странным было услышать дальше, как ее, выбранную, определили после курсов поначалу в торговую фирму,
секретаршей к хозяину, с «подъемными», которые выложил сам Мизгирь, и приличной по нынешним временам оплатой в конверте — это когда они с мамой дошли уже до ручки, на хлеб с молоком оставалось от коммуналки. С обязанностями же, кроме прилежной работы, было сложнее, не сразу они предъявлялись. «Считай, что работаешь у него от меня. Притязаний всяческих не бойся, детка, ему я так и сказал: эта — не для тебя, не вздумай… В случае чего — мне скажешь, меры примем; да и вообще про дела тутошние, как работается, с людьми срабатывается…» И с души отлегло, этого-то она и боялась больше всего, на курсах об опасности такой меж девушек столько переговорено было. Хотя некоторым-то это не в опаску представлялось, а совсем даже наоборот…И вправду, хотя и молодой хозяин был, и задорный, а никаких таких посягательств не допускал; да и видно было, что в чем-то зависим от Мизгиря, побаивался строгости его не меньше, пожалуй, чем она сама. Так и проработала она месяца три, считай; изредка звонил Владимир Георгич, встречу где-нибудь назначал и выспрашивал о работе, посетителях, о звонках хозяину и от него, но ничего там интересного или тем паче секретного не было, торгаши — они есть торгаши с их спекуляцией обыкновенной, и совесть ее, как она это понимала, была чиста. Там и компьютер, кстати, освоила.
Но однажды Мизгирь приехал прямо в офис, накоротке переговорил с хозяином и велел ей собираться. Наедине сумму вручил на хороший костюм и туфли — безвозвратно, сказал, а то ходишь как… И предложил самой явиться в нем завтра по адресу такому-то, к Народецкому для устройства на работу с тройной против прежней зарплатой — как, не против? Ну а с поступлением на работу эту получит от него опять же «подъемные» в размере зарплаты той же. И особо предупредил, что они с этого момента незнакомы… да, познакомимся попозже, на новом твоем месте, у нового шефа. Незнакомы для всех без исключения — поняла, надеюсь?.. И у Народецкого все, что ни скажут, принимай как должное.
Хотя и смутно очень, а ведь догадывалась, что нечисто тут все, нехорошо. Но так удачей своей заворожена была, ошеломлена даже, что надеялась лишь: все обойдется, как и с прежним хозяином, безобидными встречами-разговорами с Владимиром Георгичем — который упредил вовремя: можешь не беспокоиться, детка, работай в том же режиме, да и шеф твой новый мне приятель давнишний… А вот память тренируй.
Пришлось по магазинам побегать в поисках костюма, еле-то нашла; а Народецкий не стал скрывать, что она рекомендована ему хозяином, оказывается, — и с весьма, может сказать, неплохой аттестацией, но которую надо будет всячески подтвердить, работая у шефа… вы меня хорошо поняли? Поняла; но он еще долго говорил о ее обязанностях, строгости их исполнения и прочем, расспрашивая попутно и об условиях жизни ее: замужем? Так оно, значит… А детей нет? Вот это очень хорошо. И чуть не заплакала, дура, но как-то скрепилась.
На третий, кажется, день после работы ее у подъезда родного окликнул из машины Мизгирь, позвал сесть, а шофера покурить отправил. Спрашивал, конечно, как устроилась, какие отношения с шефом налаживаются, пошучивал и — ах да, слово-то держать надо! — конверт сунул в сумочку ей, хотя и попыталась отказаться… И так чуть не каждый вечер, но все подробней и строже выспрашивал, кто и откуда к нему, шефу, приходил или звонил, о чем в присутствии ее говорили… вот когда понимать-то начала. Но и тут этот странный, вызывающий в ней безотчетную брезгливость со страхом уже пополам человек догадался, упредил опять, озабоченность на себя нагнал, чуть ли не скорбь. Вижу, дескать, ты в сомнениях вся, так вот знай: под Леонида Владленыча, соратника старого моего, весьма усиленно копают и в концерне, и в банке… где деньги, деточка, там и гадюшник, интриги подколодные всякие, подвохи иудины. И нам их надо знать, предупреждать события, оберегать шефа. А для того тебя просим, ты нужна как человек со стороны, вне связей и подозрений любых, в отличие от секретаря предыдущего, — помогай, всего-то немногое от тебя требуется. Тебя не опасаются, за предмет — извиняюсь — неодушевленный держат… так и пусть! И никому, главное, и Лене до времени не надо ничего этого знать, так оно естественнее будет, а потому… э-э… действенней, да. До времени, заруби себе, каковое мы определим попозже. А ведь согласись, симпатичнейший же человек Леонид, не пень административный, с душою? То-то. Да и вдобавок в семейственности своей не очень-то счастлив, так что беречь его нам надобно, беречь…