Заповедник для академиков

Лидочка как могла утешала Альбину, хотя понимала, что пройдет несколько минут, и Альбина снова начнет терзаться подозрениями…

К счастью, Альбина разрыдалась — она дрожала, пряталась на Лидочкиной груди, словно та была ее мамой, которая утешит и спасет от безвыходности взрослой жизни.

— А я боялась, — бормотала она в промежутках между приступами рыданий, — я боялась, что вы такая… что вы хотите его отнять… а может, я думала, у вас кто-нибудь тоже там… и вы хотите, как я, спасти… А он меня заставляет еще следить, за Матвеем Ипполитовичем велел следить, с кем он разговаривает и о чем… а я совсем не умею следить и не понимаю. Они разговаривают с профессором Александрийским, они говорят про свои дела, а Ян Янович сердится, что я не понимаю… Ой, если он увидит, что у меня глаза распухли, что он со мной сделает…

Лидочке и жалко было Альбину, и хотелось уйти от нее, забыть, как уходят звери от больного собрата — ты не поможешь, но боишься заразиться.

Стало совсем темно, хотя еще не было шести. Лида думала, как сделать, чтобы Альбина ушла, — она так устала от этого разговора и чужого горя. Но никак не могла придумать повода, который заставил бы Альбину подняться.

— Я так боялась, — снова зашептала Альбина, — я так боюсь — у меня неделю назад уже месячные должны были начаться. А ничего нет. Как будто и не должно… Скажите, а может быть, это от нервов? Ведь бывает, что от нервов?

«Господи, — подумала Лида, — за что же Ты так жесток к этому созданию? Чем Альбина могла прогневить Тебя?»

— Конечно, — сказала Лидочка, — это очень похоже на нервы.

И тут в тишине послышались четкие женские — на каблуках — шаги.

Шаги завернули из прихожей в гостиную. Альбина вскочила.

И тут же щелкнул выключатель и зажегся свет.

В гостиной стояла Марта Ильинична, жмурилась, вертела головой, приглядывалась — увидела.

— Так я и думала, — заявила она. — Где ты могла быть? Свет нигде не горит, в бильярдной Вавилов с Филипповым шары катают… Извините, я помешала, у вас интимная беседа?

Альбина сказала:

— Ничего особенного, — и пошла из гостиной, отворачиваясь от Марты.

Марта смотрела ей вслед и, дождавшись, пока та вышла, спросила:

— Лида, ты что, забыла, кто эта тварь?

— Вы не все знаете.

— Я знаю то, что видят мои глаза. И единственное возможное оправдание для тебя, что она тебе нравится как девочка.

— Я не понимаю.

— Отлично понимаешь, котенок. Но я не об этом.

Марта уселась на диван рядом с Лидой.

— Ох, уморил он меня, — сообщила она.

Лида никак не могла вернуться к мелочам санаторной жизни после монолога Альбины. Она даже не сразу вспомнила, что была свидетельницей романа Марты, и та теперь намерена каким-то образом подвести итоги этой сцене.

— Мне надо идти, — сказала Лида.

— Погоди, успеешь, я только два слова.

Марта дотронулась до плеча Лидочки.

— Мое горе в том, — сказала она торжественно, — что я люблю одинаково страстно и мужчин, и женщин. Видимо, я существо высшего порядка.

Марта тихо рассмеялась и показала ровные желтоватые зубы.

— Максимка — мой старый приятель. Ты еще под стол пешком ходила, когда мы с ним подружились. Я это говорю на случай, если ты что-нибудь подумала.

— Я ничего не подумала!

— Нет, вижу, что подумала! Признавайся, подумала?

— Марта, клянусь вам, я даже ничего не видела!

— Как так не видела? — Этого Марта не смогла перенести. — Я думала, что всю подушку зубами изорву, а она — не видела!

— Ну видела и забыла.

— Вот и хорошо. У меня к тебе одна просьба — Мишка Крафт не должен ничего знать. У него слабое сердце и нет чувства юмора.

— Он ничего не узнает, — сказала Лида.

— Вот и отлично.

От бильярдной послышались голоса, в гостиную вошли какие-то мужчины, но Лидочке из-за колонн не было видно кто.

— Предупреждаю, — сказала Марта, поднимаясь с дивана, — если этот сексуальный маньяк будет к тебе лезть, отшей его немедленно! Иначе будешь иметь дело со мной.

— Вы о ком?

— Как о ком? О Максиме!

Марта пошла прочь, исчезла за колоннами, и оттуда послышался ее оживленный голос:

— Ну как бильярдные страсти? Надо играть на коньяк, товарищи. А коньяк отдавать дамам.

И Марта заразительно рассмеялась.

Глава 3 Вечер и ночь 23 октября 1932 года

Лиде не хотелось идти на ужин. Она надеялась, что, если спрячется в комнате, не зажигая света, о ней забудут.

За окном лил бесконечный дождь, но само стекло было сухим: в этом месте над входом нависал опиравшийся на колонны портал.

Два фонаря, висевшие на столбах перед домом, освещали начала дорожек, что спускались к среднему пруду. Между дорожками лежал широкий, покатый газон, а за ними стояли ряды вековых лип.

Парк будет таким же пустынным, когда вымрет все человечество — от чумы или от войны. И окажется, что все, еще вчера бывшее антуражем, не более как фоном, частично созданным человеком, а частично использованным, вдруг обернется истинным содержанием земного пейзажа, и окажется, что человек в нем вовсе не обязателен. Это было грустно, еще вчера Лидочка так бы и не подумала, а сегодня не только думала, но и понимала справедливость такого решения судьбы человечества, недостойного лучшей участи. И особенно нелепо было видеть сходство в судьбах двух столь непохожих женщин. Казалось бы, ничего не было общего в приключении, которое устроила себе Марта, завлекши в постель Максима Исаевича, и той тоске, с которой отдавалась вчера и будет отдаваться сегодня Алмазову милая Альбиночка. Сходство было не в соитии, но в отсутствии любви — завтра обстоятельства могут перемениться, и тогда Марта Ильинична будет обнимать Алмазова, наивно полагая, что тот, насладившись ее прелестями, выпустит на волю Мишу Крафта, а Альбиночка, не подозревая, какая чаша ее миновала, заманит к себе в комнату театрального администратора Максима Исаевича, то ли из маленькой актерской корысти, то ли просто от ощущения особой курортной свободы и безнаказанности…

В дверь постучали.

Лидочка не стала откликаться — ей никого не хотелось видеть и было страшно, если это окажется Алмазов. Лидочка вцепилась ногтями в широкий деревянный подоконник, спиной ощущая желание невидимого человека войти в комнату. Какая глупость, что здесь не положены крючки или замки, — это идет от больничных правил, сказала еще днем докторша Лариса Михайловна. Был случай, лет пять назад, когда жена одного академика умерла в комнате от удара; пока стучали, да бегали за слесарем, да ломали дверь — она и умерла. И тогда директор сказал: у нас лечебное учреждение, а не развратный курорт для скучающих баб. И замки, а также крючки сняли. Совет отдыхающих Санузии, оскорбленный тем, что его заподозрили в стремлении к разврату, взбунтовался и устроил митинг, который постановил отказаться от компота. Но Президиум Академии наук поддержал инициативу директора — хотя бы потому, что академики были стары, но у некоторых были молодые жены, приобретенные после революции. Эти жены ездили отдыхать в Узкое и подвергались соблазнам.

Еще раз постучали. Уйдет или нет? Нет, не ушли! Дверь заскрипела, и незнакомый тихий голос несмело произнес:

— Простите, я догадался, что вы здесь, я только на минуту.

Господи, какое облегчение испытала Лидочка оттого, что голос принадлежал не Алмазову.

— Входите, — сказала она, оборачиваясь, — я задумалась.

Мужчина приблизился, и по силуэту, по росту и толщине Лидочка догадалась, что рядом с ней стоит старый друг Марты, жертва отсутствия крючков Максим Исаевич.