Заповедник "Неандерталь". Снабженец

– Митрофанов, у вас фельдшер есть? – крикнул я политруку, что пытался мешать Юшко командовать его краснофлотцами.

– Есть, - ответил тот. – Только он без сознания сейчас.

– Несите, - прикрикнул на него Мертваго. – Быстрее.

Составили столы под открытым небом, накрыли чистыми простынями. Разложили инструмент из хирургического набора, уже прокипяченный на костре в кастрюльке.

Я еще свою аптеку из седельного чемодана принёс. Там у меня и антибиотики, и промедол в наличии. Откуда? Слава Украине! Там вся страна на продажу.

Матрос метался в сознании, но в жару, с высокой температурой. Стонал. Скрипел зубами. Обливался потом.

– Давно его ранили? – спросил Мертваго, обрезая клеша и стаскивая с раненого ботинки.

– Третий день пошел, - ответил политрук. – Четвёртый…

– А повязки сменить не додумались?

– Додумались, - виновато отвечал Митрофанов, - но нечем было.

– Может отмочить перекисью? – спросил я врача.

– А есть?

– Есть, – подал я ему стограммовый пузырёк. – И вот это еще. Надеюсь, не повредит.

Подал я ему синие резиновые перчатки из латекса.

– Вы кудесник, - улыбнулся Сергей Петрович в усы. – Пока я руки мою, действительно отмочите раненому повязку.

У матроса оказалось слепое ранение в голень. Ногу уже начало раздувать. Вокруг воспалённого пулевого входа края раны подёрнулись чернотой.

– Жаль парня, - доктор встал в позу хирурга – руки вверх на уровне плеч. – Ногу не сохранить. Видите, коллега, как вокруг раны нарастет некроз тканей? И голень распухла от гноя. Ещё день-два и газовая гангрена гарантирована, поверьте моему опыту. Обработайте пока поле вокруг раны йодом и потом подайте мне большой ланцет. Попробую я этот некроз иссечь.

Первый же разрез дал высокий – сантиметров двадцать, фонтан вонючего гноя.

Раненый заметался, задёргался и сильно закричал от боли.

– Держите его, - прикрикнул Мертваго на морячков, выделенных нам в помощь.

Я достал шприц-тюбик промедола из своей секретной аптечки и уколол моряка прямо через одежду.

– Что колете? – спросил врач, закончив кромсать ногу пациента и вооружившись тонкими изогнутыми щипцами – пулю доставать.

– Промедол, - ответил я, бросая использованный тюбик в таз. – Отключает сознание. Убирает болевой шок.

– Дельно, коллега, - согласился со мной Мертваго, вынимая из раны моряка свой инструмент. – Ага, вот и она.

В зацепах щипцов он держал слегка деформированную пулю. Даже не пулю, а пульку.

– Шесть с половиной миллиметров. Манлихер. Вы с румынами воевали?

Последняя фраза ветеринара была обращена к политруку, который не отходил от нас всю операцию. Хорошо хоть не вмешивался с руководящими и направляющими указивками.

– С ними, - ответил тот. – Немцев даже не видели. Что с моим краснофлотцем?

Доктор не стал ничего скрывать.

– Плохо. Кость задета, хотя огнестрельного перелома нет. А вот опасность возникновения ««антонова огня»» есть. Долго он на койке проваляется, даже если выживет.

– От такой маленькой ранки в ногу? – удивился политрук.

– Перевязки надо делать вовремя, - рыкнул на него Мертваго. – Хоть чистой портянкой, раз бинта нет. Грязь занесли, рану не почистили – какие ещё могут быть вопросы? Вы сколько войн прошли?

– Эта первая, - ответил Митрофанов.

– А я за три войны насмотрелся на всякое. Дмитрий Дмитриевич, бинтуйте матросика, я его с собой забираю. Ему постоянный уход нужен.

И крикнул в сторону краснофлотцев, которые ставили палатки.

– Эй, кто там, не шибко занятой, несите своего товарища в кабину грузовика. Ваня. Юшко. Покажи им полку, куда его положить.

– Погодите, Сергей Петрович, - ухватил я Мертваго за рукав. – Я с вами поеду.

Мне срочно нужен был Тарабрин, точнее – его совет, а исчезать на глазах у краснофлотцев, я посчитал не тактично.

Но прежде чем бинтовать краснофлотца я, в одноразовый шприц закатал ампулу бициллина с физраствором и вколол, как было прописано, внутримышечно.

И уже к Митрофанову вопрос задал, бинтуя голень их раненого.

– Еще раненые есть?

– Какие там раненые? Так… ушибы, царапины, – скорчил рожу политрук.

– Давай всех сюда на осмотр, - приказал Мертваго. – А то я уже видел, как вы перевязываете. Раненых врагов лучше перевязывают.

В итоге с нами уехало еще двое матросов, правда, с лёгкими ранениями – вскользь пулями задело. Но Мертваго настоял на своём.

Кобылу свою я на Сосипатора оставил. Он пока здесь оставался за старшего.

Уезжая, заметил, как возвращался с охоты егерь с собаками. Через седло у него было перекинуто два сереньких страуса, связанных друг другом за костлявые ноги. Длинные тонкие шеи птиц смешно болтались под брюхом коня. За пропитание моряков можно было уже не беспокоиться. И теперь мореманы точно поверят, что оказались не в СССР, - подумал я.

– Что вы последним раненому кололи перед перевязкой?
– спросил Мертваго, когда мы уже удалились от стоянки моряков.

– Бициллин. Антибиотик. Им даже триппер лечить можно, - усмехнулся я. – Хуже, по крайней мере, от этого не будет, а болезнетворные бациллы препарат убьёт. Есть у меня еще вакцина от столбняка. Я оставлю вам ампулу. Колоть под лопатку.

– Я же говорил, что вы лучше других тут подходите на роль ассистента хирурга. Даже анестезию изобразили. Кстати, а почему вы, вместе со старыми бинтами, шприц в костре сожгли?

– Он одноразовый, - ответил я. – Кипячению не подлежит. Деформируется.

– Ассистент коновала, - засмеялся Юшко, искоса глядя на меня, не отрывая рук от баранки.

На что я строго спросил его.

– Вань, а инструмент ты морячкам просто так сбросил?

– Вот ещё, - возмущённо ответил Юшко. – Мне их боцман расписку написал за всё материальное снабжение. Всё в ажуре, командир.

Тарабрин собрался моментально и дал мне на свидание с женой только четверть часа. Он страстно желал увидеть этого, как выразился ««стихийного проводника»». Так что на всё про всё с переходами через девятнадцатый век ушло у нас меньше двух часов.