Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых

«Я хочу пройти мимо… Мимо духа Парижа. Я б хотела, я должна остаться такой, какой уехала из старого Алферовского Парка, где весной не знаешь: от цветущих ли вишен стелются легкие туманы, или из серебристо-розового тумана зацветает белой песней вишенник…<…> Самый божеский, где нет „от лукавого“, храм, монастырь — это наш русский, северный лес, где в вечном, непогрешимо-суровом обете замерли старые, седые мхами ели и сосны. Они мудры, они не лукавы измышленным словом молитвы. Да, я хочу остаться и здесь такою, какой я ушла в один день от них, унося в душе их сказочные напевы. Я хочу вернуться тою, в которую поверили и полюбили там, на родине»… ^[48]

48

Вера Хлебникова. Автобиографические записки // В кн.: Вера Хлебникова. Что нужно душе… С. 78.

Петр Митурич уловил влияние Парижа в «Русалках» — «невидящие слепые взоры забвения»?

1916–1920-е годы. Напряженное зрелое творчество.

Вера внимательно вслушивается в «голос земли». Рисунок «Березы» — иллюстрация к ее «алферовским» настроениям. Тщательное «портретное» изображение деревьев, точнейшая характеристика каждого ствола, каждой ветки — и тонкий сказочный орнамент их кружевного плетения, чем-то напоминающий пейзажные фоны картин Нестерова, даже по характеру холмистых взгорий над лесной речкой близкий пейзажам Абрамцева, Троице-Сергиевой Лавры — «Видению отрока Варфоломея»…

Картина «Слепцы» (1916–1917). Странная, почти монохромная, но очень красивая вещь, по цвету и фактуре напоминающая металлическую чеканку. Дробные мазки, как след чекана, как бы выбитые, выпуклые, с темными провалами между ними и бронзовыми бликами на поверхности. Слепцы у креста. Женщина с раскосыми кровавыми глазами и лицом древнего восточного идола; мужчина, скорчившийся в правом углу, — сверкают белые бельма, темная мохнатая фигура лешего…

«Старое и молодое» (1916–1917). Снова — почти монохромный, пепельно-серый колорит. В окружении зеркал, фамильных портретов, вазы с розами в огромном кресле сидит старуха в пышном необъятном кринолине и похожих на чешую кружевах на приподнятых двумя горбами плечах. Страшное неподвижное лицо, зловеще сверкают белыми точками глаза, три белых завитка на голове точно три рога — самые светлые блики в картине. А у ног старухи на полу тонкая серо-голубая изломанная фигурка юного существа на коленях, с раскосыми калмыцкими глазами — старуха сдавливает его мертвыми костлявыми руками. Страшный мистический призрак чего-то отжившего, удушающего — и хрупкая обреченная юность…

Картины Веры 1916–1917 годов исполнены символизма, тайны, не подлежащей разгадке, недоступной истолкованию в простых человеческих словах. Тонко сгармонированный цвет, изысканная как драгоценность живопись — все создает ощущение какого-то «своего» художественного пространства, «иного» странного мира, не подвластного законам реального и… — «стеклянных слепых» глаз, того настроения «бренности», которого не принимала она в современном европейском искусстве.

А карандашные рисунки тех же лет — классический образец точного, правдивого в каждом штрихе, натурного рисования.

Астраханские пейзажи — «Лодки у причала», «Кутум» ^[49] . Карандашный портрет художницы Нины Осиповны Коган, близкой подруги еще по студии Ционглинского ^[50] . Сильный, очень точный и скупой рисунок, достигающий максимальной выразительности минимальными средствами. Характерный профиль девушки с крупным орлиным носом и прекрасными темными еврейскими глазами, печальными и внимательными, обрисован, подчеркнут фоном — чернотой погруженного в тень широкого поля соломенной шляпки. Это темное пятно, слегка просвечивающее плетением соломки, уравновешивает и держит весь рисунок — светлый, прозрачный, «серовский»…

49

Астраханская река, получившая название от рыбы «кутум», которая в ней водилась.

50

Впоследствии Н. О. Коган была ученицей и близкой сотрудницей К. Малевича. Независимо от Веры познакомилась и была дружна с П. В. Митуричем еще задолго до его встречи с Верой.

Наброски верблюдов — подлинные «портреты» важных, преисполненных чувства собственного достоинства животных — возможно, служат набросками к картине, как и сделанный темперой по картону большой эскиз. На фоне гористого пейзажа медлительно движется караван: впереди верблюжонок с верблюдицей, за ними еще один верблюд и последний, только еще входит, появляется из-за края листа. Серебристо-серые фигуры верблюдов почти сливаются с таким же серебристо-серым тоном пейзажа, отделяются от него только темными контурами точного, четкого рисунка, и лишь два ярких вкрапления — красное и желтое — платья погонщиц, сидящих между горбами верблюдов, — врываются в серую гамму, заставляя ее звучать и вибрировать всем богатством серебристых оттенков.

«Восточный мотив», 1917–1924. Три фигурки в покрывалах. Прозрачно-призрачный, как часто у Веры, почти монохромный эскиз, проникнутый мерным ритмом серых полос, вертикалей смутных женских фигур, стволов деревьев, ветвей, вознесенных вверх как свечи; горизонталей нависших слоистых облаков…

Калмыцкий орнамент — карандашный рисунок ткани, расшитой металлическими украшениями, сам смотрящийся причудливым черно-серым орнаментом.

Тема Востока — еще одна перекличка с творчеством брата, с его «восточными» вещами 1910-х годов.

Исполнен спеси и уныния, Верблюд, угрюм, неразговорчив, Стоит, насмешкой губы скорчив, И, как пустые рукавицы, Хохлы горба его свисают, С деньгой серебряной девица Его за повод потрясает ^[51] . В. Хлебников. «Хаджи-Тархан». 1913

В рисунках Веры 1916–1920-х годов — покой, ясность. И трагизм в картинах, смятение, скорбь в литературных отрывках, наполненных отзвуками бури, разразившейся в мире.

51

Хлебников В. «Хаджи-Тархан» // В кн.: Велимир Хлебников. Творения. С. 249.

«Кто беспощадно-суровый наколол на гигантскую булавку мир — этот мир, когда-то певучий и солнечный, разубранный синими морями, лесами малахитовыми, изумрудными и вечерне-пурпурными? …Кто опьянил его запахом людской крови? И кто Кроткий и Милостивый снимет его, пригвожденного, пока трепещет еще его тело, пока могут еще зажить его раны, пока не истек Он кровью…» ^[52]

Кровью, кровью ли? Вешними ль розами пьяна Мчится на черном коне С хохотом диким Вояна… Пир в разгаре… нет убытка в вине! Подняты дружно чаши с кровью К губам истлевших юношей… ^[53]

52

Вера Хлебникова. Автобиографические записки // В кн.: Вера Хлебникова. Что нужно душе… С. 90.

53

Указ. соч. С. 91.

«Что-то грозное, великое творится…

Сквозь дикое безумство вырисовываются — чудятся — какие-то твердо-суровые, может, мудрейшие письмена…» ^[54]

Литературные фрагменты: «Царь-Тиф», «Бедующие села», «В тюрьме»…

«Были только: уходящие в сумрак каменные стены с мертвыми углами, высоко темнело пятном квадрата заплетенное, настороженное железом окно… И пол… холодный, каменный: на нем сидели пятеро — двое и трое. Двое — это были рыбаки со взморья, камышового, таящегося взморья — Каспия… Другие трое: юноша, девушка и старик, их отец, высокий и худой, с лицом сектанта… Где-то в сумерках потолка сжималось и разжималось тоской неведомое… Давили мертвые углы стен… Был канун нового года. <…>

54

Указ. соч. С. 92.

Никто из пятерых не знал „завтра“… <…> На другой день юношу увели в другую тюрьму — он был офицер старой армии.

Сестру и отца… выпустили.

А остальных двух, похожих, скорее, на рыб их взморья, на старый камыш с насторожившимся взглядом тихих ильменей, их… расстреляли. 23/XII (1918)» ^[55] .

В этом коротком рассказе отразились реальные впечатления. Случилось так, что Веру, ее брата Шуру и отца, застав их на островке в дельте Волги, арестовали чекисты, выискивавшие в камышах дезертиров. «Потянулись тягостные тюремные дни. В камере Хлебниковы подружились с группой матросов. Однажды ночью, проснувшись, Вера услышала разговор часового с одним из матросов о том, что решено завтра этих трех „ученых“ прикончить. Каким-то чудом Хлебниковы избежали расстрела» ^[56] .

55

Вера Хлебникова. В тюрьме // Указ. соч. С. 96–98.

56

Мамаев А. Предисловие к сборнику «Вера Хлебникова. Что нужно душе…» — М., 2000. С. 18.