Запоздалые истины

Инспектор знал, что Петельников перед серьезными вопросами заводил разговоры на посторонние темы, о том о сем и даже о погоде. Изучать этого Юру вольными беседами сейчас времени не было.

Но Леденцов хитрил перед собой, ссылаясь на время... Его обычное веселое настроение растворилось в какой-то мглистой тревоге. Сперва он ее не понял, прилившую тревогу. Потом осознал — беспокоился он о капитане. В логово пошел. И если туда придет Сосик...

— В диско-баре бываешь? — спросил Леденцов.

— Ну...

— «Ну» — это что? Да?

— Ну, да.

— Как там? — задал все-таки общий вопрос инспектор.

— Весело, — улыбнулся Юра, овеянный воспоминаниями.

— Сосика знаешь? — прямо спросил Леденцов.

Его спутник как-то переступил ногами на ровном месте, словно увидел перед собой яму, которая вдруг затянулась асфальтом.

— Не знаю.

— Черная кожанка, темные очки, белые сапоги...

— Много там разных.

— Врешь ведь, — не вытерпел инспектор, убежденный его спотыканием.

— Может, и видел.

— Что он там делает?

— Капусту, — хихикнул Юра.

— Как?

— Каждый стрижет свою капусту, как умеет, — он еще раз хихикнул.

— Как стрижет Сосик? — упорно повторил Леденцов.

— Почем я знаю, — спохватился парень.

— Ты его боишься, что ли?

— А его все боятся.

— Он свое отгулял, — опрометчиво бросил инспектор, стараясь убедить Юру в миновавшей опасности.

— Пока толстый сохнет, тощий сдохнет.

— Ты, молодой и сильный мужчина, прямо признаешься в трусости?

— Он не таких молодых и сильных делал...

Леденцову хотелось рассказать, как Сосик «сделал» его. И все-таки он не боится эту черно-белую паскуду. Но инспектор вовремя догадался, что ответит ему этот ушлый Юра: мол, ты за это деньги получаешь. То бишь стрижешь капусту.

— Какой фильм идешь смотреть?

— Про космос.

Леденцов остановился. Встал и Юра, повернувшись лицом к инспектору, — сивая челка выпущена из-под фуражки на переносицу, узкие глаза смотрят прямо, чуть сходясь, словно разглядывают эту самую челку; на губах недовольное нетерпение. Как там... «Он походил на дохлую рыбу, застрявшую в сухой водосточной трубе».

— Юра, а ты бы в космос полетел?

— Полетел бы, — не замешкался он.

— Человек бы тонул... спас?

— А чего ж... Плавать умею.

— Пожар... Ребенка бы вынес?

— А как же.

— Врешь ты, братец, ни в космос бы ты не полетел, ни тонувшего бы, ни горевшего бы не спас.

— Потому что я не хочу?.. — начал было спрашивать Юра.

— Потому что ты трус, — перебил инспектор.

— ...подставлять свою шею под его ладонь-секиру? Двадцатый век — дураков нет.

— Пусть другие подставляют?

— Кому деньги за это платят, тот пусть и подставляет.

— Эх, был бы тут чайник...

— Зачем... чайник?

— Чаю бы с тобой попил.

Неожиданно для парня Леденцов тут же, посреди оживленной панели и посреди их разговора, сделал пять скорых приседаний.

— Зачем приседаешь? — спросил опешивший Юра.

— Чтобы не пить с тобой чай.

— Как... это?

— Тебя вызовут к следователю.

Леденцов сильно повернулся и зашагал, стараясь каблуками проломить асфальт. Он понял, что над волей ему работать еще и работать.

Душа заныла еще сильней. Чьи это слова про душу? Мамины. Он всегда подшучивал — неплотская душа не может ныть. А вот заныла и у него.

19

Сосик лег в прогалинку меж парнем в шелковой рубахе и Викой. Теперь его и Петельникова разделяла только «школьница». Дарья взметнула свое грузное тело с легкостью балерины и поставила перед новым гостем хрустальный бокал, налитый коньяком. Но Сосик лишь глянул на него — из кармана лайковой куртки вытащил темную бутылку «Наполеона», легко открыл ее, сделал заправский глоток и протянул Вике:

— Пей и пусти по кругу.

Вика, «школьница» с косичками, которая весь вечер смаковала пепси-колу, послушно приложилась к горлышку и протянула инспектору. Он глотнул — его брезгливость выразилась в том, что нестерпимо потянуло к простой еде: хлебу, кислой капусте, чаю... Бутылка пошла дальше. Пили все.

Лиловокисейная замешкалась.

— Что? — спросил Сосик своим прерывистым голосом.

— Булькает, — жеманно объяснила она.

— Пей, не захлебнешься!

Лиловокисейная булькнула.

Инспектор вспомнил, что этот Сосик ходит с белым чемоданчиком-«дипломатом».

Бутылка дошла до паренька в очках, который тихонько сидел в какой-то неудобной, паучьей позе. Он передал бутылку, не приложившись.

— Не будь козлом, — посоветовал Сосик.

— Я вообще не пью, — отозвался паренек.

— Он не пьет, — подтвердила Дарья.

— Тогда что он тут делает? — удивился Сосик.

— И верно, — удивился в свою очередь парнишка, облегченно расставаясь с паучьей позой.

Он ушел тихо, не попрощавшись.

— Одной бабой стало меньше, — бросил Сосик.

Петельникову тоже захотелось сказать «и верно», встать на задние конечности, как положено человеку, и выйти вслед за очкастым. Но он был на работе, поэтому просматривал комнату, водя взглядом вдоль стен. Чемоданчик мог стоять где-нибудь в тенечке. Чемоданчик не стоял.

Ополовиненная бутылка «Наполеона» замкнула круг и вернулась к Сосику. Он взболтнул ее, определяя остаток, запрокинул и долго глотал в ждущей тишине, пока все не выпил. Когда он отер губы, гости крикнули «Ура!» и грянула музыка — мендельсоновский свадебный марш. Тут же в углу белым светом зажегся крупный металлический крест. В другом углу огненный блик осветил темную икону с поникшей богородицей. А в центре стены, на телевизоре забелел череп с горящими глазницами... Гости еще раз крикнули «Ура!».

Инспектор думал: никогда не расстается с белым чемоданчиком... Мода, привычка? Или носит в нем лихие деньги, оружие, драгоценности? Никогда не расстается, а сегодня расстался?

— Порванные колготки лучше всего штопать своими волосами, — сообщила подкравшаяся лиловокисейная.

Инспектор хотел расспросить о деталях штопки, но Сосик придвинулся к нему как-то сквозь Вику, словно ее и не было. Свет от ближайшей свечки пал на него широко — кафельное лицо, короткий нос, темные очки, черные волосы и тонкие губы, беспрерывно и незаметно дрожащие от лишь им ведомого холода.