Запрети себя любить

– Ксюш, честно говоря, я не знаю, что посоветовать в такой ситуации. Сказать «забудь» – просто, если сама ничего подобного не чувствую. Ты влюбилась в него – что ж… Прими как есть. В этом ничего плохого. Наоборот, любовь придаёт человеку сил, окрыляет его. Конечно, хочется, чтобы она была взаимной. Хотя насчёт этого я не совсем уверена. Твой Пашка – очень мутный тип. Но что-то в нём есть такое… – она замялась. – В общем, я думаю, он врёт, и ты ему небезразлична.

Вытираю слёзы.

– С чего ты это взяла? – спрашиваю, в надежде услышать что-то, что убедит меня в правоте Юлькиных слов.

– Ну, я тебе об этом давно говорила. Он точно питает к тебе симпатию. И, возможно, нечто большее. Только что-то ему мешает признаться в этом. Даже не тебе признаться, а себе самому. Как будто это сделает его другим… слабым, что ли…

– В глазах этой Милады?

– Её присутствие тоже играет роль, – соглашается Юлька. – И она ему для чего-то нужна.

– Больше, чем я?

– Получается так.

По сути, Юлька подтверждает то, о чём я и сама думаю. Да, Пашка, далеко не положительный герой. И у него много недостатков. И сам он весь порочный. Но иногда, ловя на себе его взгляд, я ощущаю что-то, что он тщательно пытается скрыть. Он прячется за маской грубости, дерзости, жестокости. Ему привычен этот образ. Лучшая защита – это нападение. И Пашка это знает наверняка. Что же такого у него там, внутри, в самой глубине его сердца, что он так хочет это скрыть? Он ведь не всегда злой. Каким он был тогда, в ночном парке!.. Выпал первый снег, и всё совершилось впервые. Я помню каждую деталь. И вряд ли когда-нибудь забуду. Первая любовь, первый мужчина… А я бы дорого отдала, чтобы он стал единственным!..

Юлька спала у меня, и утром мы благополучно прогуляли первую пару. Потом вторую. А когда собрались идти на третью, в дверь постучали.

– Привет, девочки, – в комнату заглянул Фауст, и Юлька, увидев его, сразу отвернулась. – Новость слышали?

– Здесь каждую минуту новости, – пробурчала моя подруга, недовольная его появлением.

– Я про конкретную новость. Это связано с Женьком Селивёрстовым.

– Что с ним? – встрепенулась я.

– Значит, не слышали… – протянул Фауст. А Юлька вскинулась на него.

– Да не тяни ты! Говори, что за новость. Нам в универ надо уходить.

– Женёк в аварию попал. На машине разбился.

– Насмерть?! – вскрикнули мы одновременно.

Фауст (зараза!) нарочно выдержал театральную паузу, а потом ответил: «Нет».

– Слава Богу!..

– Его доставили в нашу областную больницу. Переломы, ушибы. Вроде, ничего страшного. Жить, короче, будет.

– Вот и хорошо, – Юлька взяла меня за руку, давая понять, что разговор окончен. – Идём, Ксюш.

– Подожди, – я остановила её. И обратилась к Фаусту. – В какой он палате? Его можно навестить?

– Можно. Я сегодня как раз туда собираюсь.

Сомнений нет. Решение принимаю мгновенно.

– Я с тобой!

Юлька смотрит на меня с немым вопросом в глазах. Но я точно знаю, что поступаю правильно. Не только ради Евгения. Мне самой это нужно.

– Поехали, – говорит Фауст и выходит первым. Я – следом за ним. Слышу, как в замке поворачивается ключ.

– Подождите меня, – Юлька нагоняет нас. – Вместе поедем.

Универ сегодня обойдётся без нас.

Евгений

Мир померк и остыл. Люда, лица, тени… Приходят и уходят, не оставляя за собой след. Я их не вижу и не слышу. Словно в полудреме, на самом деле так пытаюсь от всего отгородиться. Если притвориться идиотом, жить становится проще.

Маму попросил уйти. Хватит быть сиделкой при мне живом. На ноги сам встану, пройдусь и снова лягу. Не потому что силы нет, а потому что желание иссякло. И воля вместе с ним. Леха ушёл в небытие, а меня здесь ещё что-то держит.

Отец не появляется второй раз. Вот уж кто осуждает меня больше всех. Нет, вру. Больше всех я сам себя осуждаю. Только в суде моём толку никакого. Всё уже свершилось.

Доктор с каждым днём отмечает улучшение здоровья. И удивляется моему мрачному состоянию.

– Евгений, тебе бы радоваться надо, – говорит он. – В рубашке родился.

Я бы радовался, если бы не тот другой, для которого рубашки не нашлось.

За окном зима. Больница находится в лесу, и пейзажи здесь, конечно, красивые. Глядя на них, я пробую сочинять, но рифма совсем не идёт. Кто говорит, что вдохновляется окружающим миром, тот врёт. Его нельзя отыскать нигде (вдохновение), кроме как внутри себя. А если там пустота, о чём тогда речь?

Дверь со скрипом открывается. Петли ржавые, почти как у нас в общаге. Вваливается целая толпа народу. Я вначале глазам своим не верю. Первым подаёт голос Фауст.

– Дружище! – кричит он и, раскрыв объятия, идёт ко мне.

– Осторожнее. Плечо ещё болит, – предупреждаю его.

– Да на тебе, как на собаке! А нас пугали – шрамы, ушибы, – Фауст осматривает меня словно девку на выданье. – Хорош!.. Как тебя угораздило, рассказывай.

– Пить надо меньше.

Я смотрю через его плечо. Две девушки, одна из которых мне хорошо известна. Её буквально на днях вспоминал. Вот и пришла. Волосы длинные заплетены в косу, взгляд кроткий. Хорошая она, милая. Заметив, что я на неё смотрю, шагнула вперёд.

– Привет, – улыбнулась, и чуть покраснела. – Как ты?

– Живой и почти целый.

Удивительно – рядом с ней мне вдруг захотелось улыбнуться. Я вспомнил, что ещё не всё потеряно в этой жизни. И если отыскать новый смысл, можно воспрянуть духом. Ушёл друг детства, но взамен придёт кто-то другой. Так и забвение приходит после утраты. Ко мне, как оказалось, слишком быстро. Может, я не горевал по-настоящему? Может, я вообще на это не способен? Отец прав: я пустой человек. Перевёртыш.

– Когда тебя выпишут? – спрашивает Ксюша. Ей это, правда, интересно. Я вижу, как она внимательна ко мне. Не та, что была раньше, в самом начале знакомства. Там её Пашка спутал, голову своими идеями задурил. Он умеет пыль пустить в глаза. Особенно маленьким девочкам. Но Ксюша неглупая, его, надеюсь, быстро разгадала. А раз так, у меня ещё может быть шанс.

О чём я только думаю, стоя в больничной палате с босыми ногами в старых домашних тапках и выцветшем синем трико с оттопыренными коленками? Отец подогнал. Сказал: «Здесь не салон, выбирать нечего». Вот и красуюсь теперь. Разве в таком виде гостей принимают? Евгений…

Фауст ещё что-то спрашивает. Видя, что я отвечаю неохотно, переключается на общих друзей. Толян уже в столице. Через месяц, не раньше, приедет. А если понравится, то надолго останется. До летней сессии, как минимум. Надеется её вместе с зимней одним махом закрыть. Не знаю, как у него это получится. Отличником никогда не был. И красноречием, как Юрец, не отличается. Умный только Пашка. Он же и самый вредный.

Словно в подтверждение моих мыслей дверь открывается едва ли не с пинка, и на пороге предстаёт сам товарищ Сазонов. Очень в тему, как всегда. И я не знаю, радоваться его приходу или нет.

– Какие люди! – на весь коридор кричит он. Не помню, чтобы Пашка когда-нибудь говорил тихо. Ему нравится привлекать внимание. И плевать, что в соседней палате кому-то делают процедуры, а кто-то, может, уже спит. Пашка пришёл – значит, все должны это увидеть и услышать.

Он хорошо одет. Не то, что я. И причёсан. Любит выглядеть «с иголочки». Похож на местного франта. Меня это в нём бесит. Но я никогда не говорил. Пашку не переделать. Да он и слушать не станет.