Запретная любовь. Колечко с бирюзой

Однако вернемся к моему медовому месяцу. Я, конечно, понимала, что это будет своего рода испытание, поэтому в нашу первую ночь в лондонском отеле «Савой» не обошлось без некоторых осложнений.

Чарльз проявил подобающую случаю щедрость и снял восхитительный номер, выходивший окнами на реку. На юную девушку из Дорсетшира, привыкшую к простой жизни, роскошь обстановки произвела должное впечатление. Она испытала даже некий благоговейный трепет, а если учитывать, что этой провинциальной девушкой была я, заказанный Чарльзом колоссальный букет гвоздик, стоявший на туалетном столике, произвел на меня еще большее впечатление. От чувства благодарности у меня затуманились глаза, и я без конца твердила ему:

— Спасибо! Спасибо!..

Как всякая невеста, я немножко робела и нервничала, втайне спрашивала себя, что я буду испытывать, впервые полностью принадлежа мужу. Оглядываясь назад, я думаю: до чего же трогательно глупой была, возлагая надежды на то, что Чарльз прекрасно понимает, как следует вести себя, и сделает все, что требуется, чтобы я почувствовала, что не разочаровываю его, да и он сам в свою очередь не разочарует меня.

Так вот, по правде говоря, из нас двоих более робким оказался он. Когда Чарльз вошел в комнату, я была уже в постели. Он сбросил халат и лег рядом. Затем выключил настольную лампу. Летняя ночь была очень теплой. В открытые окна вливался лунный свет. После продолжительной поездки на автомобиле, а также от усталости, связанной со свадебными хлопотами, голова у меня слегка кружилась. Если не считать приглушенного шума уличного движения на Стрэнде и набережной, тишина была полной. Я почувствовала, как его рука прикоснулась к моим волосам, щеке, а затем спустилась к моей груди. Во время нашей помолвки мы не позволяли себе каких-либо страстных ласк. Чарльз был мужчиной иного типа, и я уважала его за это. Но сегодня я вся — с головы до ног — была женщиной, целиком принадлежавшей ему, и мне хотелось, чтобы меня любили безумно и без оглядки.

В тот раз я впервые поняла, что Чарльз отнюдь не любовник. Конечно, никакого личного опыта в этой области у меня не было, так что по-настоящему никаких сравнений делать не могла, но мне приходилось обуздывать кипевшие во мне страсти и уверять себя, что я просто чудовище. Чарльз явно не ждал какой-либо инициативы с моей стороны и был убежден, что она должна исходить исключительно от него.

Я удивилась, когда он в ту ночь выключил свет. У меня была очень хорошая фигура, и мне хотелось, чтобы он ею полюбовался. Но Чарльз предпочитал заниматься любовью в темноте. Тогда я не понимала, какая печальная символика содержится в этом факте.

В конце концов он заключил меня в объятия и дал себе волю, отбросив чисто британскую сдержанность и напускную стыдливость, каковые — клянусь Богом — есть прямой результат суровой дисциплины и самоконтроля, которым обучают мальчиков в наших школах. И тут я перестала о чем-либо думать. Однако все кончилось очень быстро, и я пришла к убеждению, что в физической близости нет ничего такого уж восхитительного, как это обычно расписывают.

Единственным человеком, с которым я когда-либо откровенно говорила о сексе, была Фрэнсис Графтон, если не считать моего брата, который не мог сообщить своей юной сестре ничего сколько-нибудь поучительного. Папа этой темы никогда не касался, а матери, с которой я могла бы поговорить накануне свадьбы, у меня не было. Впрочем, вряд ли, даже будь она, бедняжка, жива, я много узнала бы от нее. Вся фактическая сторона дела была мне известна, как она известна всем современным девушкам. Но откуда им знать о тех психологических проблемах, которые может породить замужество и которые, без сомнения, начали омрачать мою жизнь с первых дней брака с беднягой Чарльзом?

В ту ночь он был прямо-таки пылок, как и позднее, когда мы прибыли в Канн. Но как быстро иссякал его пыл! Когда он однажды увидел мое обнаженное тело, я заметила явное смущение в его глазах.

Фрэн как-то сказала мне, что они со Стивом часто расхаживают по квартире совершенно голые и оба чувствуют себя отлично, не испытывая ни малейшего стеснения. Людей старшего поколения этот факт мог бы неприятно поразить, я же совсем не была шокирована. Однако после того случая с Чарльзом я уже никогда не появлялась перед ним неодетой, а если бы появилась, он, вероятно, кинулся бы ко мне с халатом и сказал, что я могу простудиться или еще что-нибудь в этом роде. Разумеется, он преподал мне урок. Больше я уже никогда не отдавалась ему с такой невероятной, всепоглощающей любовью, переполнявшей мое сердце и будоражившей воображение в нашу брачную ночь.

И все-таки нам было хорошо в Канне. Мы провели там очень приятные две недели. Отношения у нас были поистине дружеские. Нам очень нравилась французская кухня и роскошь, окружавшая нас в отеле «Карлтон». Оба мы обожали купаться. Чарльз был прекрасным пловцом и обучил меня стилям плавания, которых я раньше не знала. Кроме того, мы совершали прогулки вдоль побережья через Ези, и Вильфранш, и Ниццу до Ла-Напуль. Оба загорели и окрепли. Я была совершенно счастлива. Впрочем, «совершенно» — не вполне точное слово. Просто счастлива, если не считать тех моментов, когда мне приходилось стыдиться своей страстности.

Никогда не забуду вторую неделю нашего медового месяца. Прежде чем заснуть, Чарльз каждую ночь целовал и ласкал меня. Однако этим все и ограничивалось. По всей видимости, он меня не хотел. Я ничего не понимала. Он был не из тех людей, с которыми можно пускаться в обсуждение всевозможных подробностей, касающихся интимных отношений. Как правило, он говорил лишь, как все было превосходно, и выражал надежду, что я испытывала то же самое. Когда я набралась мужества сказать ему, что дела обстоят не совсем нормально, он, как видно, огорчился и чуть ли не рассердился. Белое лицо его налилось яркой краской, и он пробормотал что-то вроде «очень сожалею». Видно было, что он крайне смущен и обижен, потому что я дала почувствовать, что он оказался не на высоте. Так как я любила его, то тут же заявила, что для меня это не так уж важно, что все, мол, в порядке, просто дело в том, что до него я никогда ни с кем не спала, и, наверное, если кто и виноват, так это я. Лицо его прояснилось, он рассмеялся и начал подтрунивать надо мной, говоря, что он-де чертовски рад как раз тому, что я ни с кем прежде не спала.

В ту ночь он пытался вести себя со мной получше. Ничего из этого не вышло. Каждый раз повторялось одно и то же: Чарльзом овладевало внезапное желание, он быстро достигал вершины экстаза, а за этим неизменно следовала сигарета. В последнюю ночь нашего пребывания во Франции мы говорили о чем угодно, кроме любовной страсти. Мне кажется, он заметил на моем лице выражение, вызвавшее у него тревогу, и поэтому попытался еще раз мной овладеть. Он был преисполнен самых лучших намерений — страстно меня ласкал, говорил, что я необыкновенно красива, что он без ума от моих длинных каштановых волос и бархатистой кожи и что мои большие глаза — синие, как Средиземное море. Он стал выражаться прямо-таки поэтично. Слушая его — у Чарльза был очень красивый голос, — я пригрелась в его объятиях и начала чувствовать себя совсем счастливой. Однако акт любви он все-таки не повторил. В ту ночь я поняла раз и навсегда, что ничего другого никогда и не будет. Его вины в том не было. Это я была не такой, как он, и мне надо привыкнуть к этой мысли.

Моя любовь к Чарльзу приобрела привкус горечи. В последующие годы нашей совместной жизни я перестала тревожиться насчет того, огорчаю я Чарльза или нет. Он сам слишком часто меня огорчал. Помню, он как-то сказал, что, по его мнению, сексу должно быть отведено в жизни определенное место и ни к чему вечно толковать на эту тему. Наверное, все дело в том, что сам он в сексуальном отношении недоразвит. Кроме того, он заявил — хотя я с этим решительно не была согласна, — что, на его взгляд, интимная близость между мужем и женой уместна лишь по особым случаям и должна рассматриваться как своего рода праздничная церемония. Мне эта теория показалась довольно противной. Ведь не могла же я внезапно воспылать страстью лишь потому, что Чарльз преподнес мне какой-нибудь подарок, или потому что мы находились где-то на отдыхе, или же оттого, что дело происходит в Сочельник или в субботнюю ночь. Именно это я и сказала ему.

— Мужья и жены должны тянуться друг к другу инстинктивно и находить удовлетворение во взаимной близости. Причина для этого требуется только одна: они должны любить и желать друг друга, — заявила я.

В тот момент он был занят — отвечал на какое-то письмо от страховой компании. Он лишь посмотрел на меня через плечо своим невозмутимым взглядом — до того невозмутимым и хладнокровным, что порой это меня просто бесило. Неожиданно Чарльз расплылся в улыбке, и от этого ситуация стала еще хуже. У меня подобная реакция не вызывала желания отнестись к этой проблеме юмористически.

— Дорогая моя, Крис, — произнес он нараспев, — ну и странные же порой тебя посещают идеи.

— Ну и ладно, пусть я странная, а ты зато просто кусок льда. Не будем больше это обсуждать.

Он и не стал. К тому времени мы были женаты около года и у меня уже родился Джеймс. После появления на свет сына Чарльз фактически не прикасался ко мне. Как видно, он считал, что пока я кормлю ребенка, меня надо вообще оградить от всяческих интимностей. Я думала про себя: если у кого-то и есть странные идеи, так это у него. Однако Чарльз по-прежнему был совершенно уверен во мне, и я думаю, что именно это удручало меня больше всего. В начальный период нашего брака я не сомневалась в глубокой любви к нему и желании всегда оставаться хорошей и верной женой. О каких-либо других мужчинах я даже не помышляла. Но, поскольку мне шел всего лишь двадцать третий год, перспектива прожить еще лет тридцать с лишенным темперамента, холодным мужем, по правде сказать, меня очень пугала.