Запретная любовь. Колечко с бирюзой

Он очень любил мать и говорил о ней с большой нежностью.

В гостиной стоял небольшой рояль, Фил иногда играл на нем. В свое время это было его хобби, но теперь ему не хватало времени на музыку. На рояле стояла большая фотография красивой белокурой девушки со вздернутым носом и надутыми губками: на ее обнаженные плечи был накинут белый песец. На фотографии имелась надпись: «Милому Филу от Виктории» — и дата пятилетней давности.

Он заметил, что я смотрю на фотографию, и улыбнулся.

— Старая любовь? — спросила я. — Чрезвычайно привлекательная девушка.

— Дорогая, это отнюдь не викторианская Виктория — она очень современная молодая женщина и играла главную роль в одной из моих телевизионных пьес. Вы помните стихотворение Руперта Брука, начинающееся словами: «Мне снилось, я влюблен в ту, предпоследнюю»?

Я кивнула. Ясно, что Виктория была той самой девушкой, о которой упомянула Фрэн.

— Виктория была той, предпоследней.

— Вы, мужчины, чертовски самонадеянны, — воскликнула я.

Он подошел и слегка обнял меня за плечи:

— Конечно. А женщины разве нет? Ладно, не будем вдаваться в подробности. Но я могу вас заверить, что мы с Викторией расстались по обоюдному желанию, весьма здраво рассудив, что не подходим друг другу.

— Но пока это длилось, было здорово, — не без сарказма заметила я.

— Следует ли это понимать как новый выпад против мужчин?

— Пожалуй, — сказала я.

Я надеялась, что он не догадывается, как все мое тело пылает от легкой тяжести его руки на моих плечах.

Сегодня он нравился мне гораздо больше, чем на приеме у Фрэн. У себя дома он не был таким подчеркнуто преуспевающим и галантным мистером Кранли. В серых фланелевых брюках и черном свитере с высоким воротом он был проще и моложе. Его густые волосы падали на лоб. Филипп непрерывно двигался по студии легким и нервным шагом. Вообще, все его движения были быстрыми и нервными. Неожиданно он взял мою правую руку, поднес к своей щеке и, очень серьезно глядя на меня, сказал:

— Должен признаться, я чувствую себя сегодня утром немножко bouleverse^[6], Тина. Вы что-то сделали со мной, моя дорогая. Я не знаю, что тому причиной — то ли большие грустные глаза, то ли ошеломляюще прекрасные волосы, в которые мне не терпится утопить свои руки, то ли манера говорить медленно и серьезно, — но только я без ума влюбился в вас.

— Вы и знаете-то меня всего двадцать четыре часа, — я начала заикаться.

— Родная моя, тут старая заезженная штука — любовь с первого взгляда.

— Но вы ведь в нее не верите?

— Ох, еще как верю! И сообщаю вам, я по уши влюбился в вас вчера вечером.

— Я замужем, Филипп. У меня есть дети.

— Мне все известно от Фрэн.

— Ну что ж, вот так обстоят дела, — беспомощно произнесла я.

— Дорогая моя Тина, в положении женщины, живущей в несчастливом браке, нет ничего уникального. Вы совершили ошибку. То же самое можно сказать и о человеке, которого вы выбрали себе в мужья. Я не знаю вашего супруга, но, судя по портрету, который нарисовала Фрэн, он довольно неприятен.

— На самом деле он совсем не неприятный, — попыталась я защитить Чарльза. — Во всяком случае, может не быть неприятным. Но, вероятно, я надоела ему так же, как он мне. — И с этими словами я отняла у Филиппа свою руку. — Я была молода, когда влюбилась в него, а потому он казался мне иным. Наверное, я тоже виновата в том, что у нас ничего не вышло, как и он.

— Мне нравится ваша терпимость.

— Не очень-то я терпима — иначе не была бы здесь с вами и не вела бы такие разговоры.

— Ну что ж, вы ведь вовсе не ругаете его, а вполне могли бы себе это позволить. Очень многие женщины высказываются о своих мужьях совершенно беспощадно.

— Наверное, мне жалко Чарльза.

— Боюсь, что мне — нет. Я считаю просто ужасным, что он женился на таком очаровательном создании и превратил вашу жизнь в ад.

— О, здесь все не так просто, настолько непросто, что я и объяснить не могу, — устало проговорила я, припоминая годы горького разочарования и духовного одиночества, Уинифрид и мои собственные промахи и ошибки.

Но Филипп знал о Чарльзе и обо мне гораздо больше, чем я думала. Этот наш общий несуразный друг, моя дорогая Фрэнсис, рассказала о Чарльзе довольно злые вещи. Уж очень она его не любила. Но, так или иначе, вскоре мы с Филиппом перестали рассуждать о Чарльзе. Нам хотелось поговорить о нас самих.

— У меня никогда не было привычки соблазнять недовольных жен и уводить их от мужей, но в вас, Тина, есть что-то такое, чему я не в силах противостоять. Я во что бы то ни стало хочу встречаться с вами.

Я почувствовала, что в отношениях с Филом, больше чем с любым другим мужчиной, с которым когда-либо сталкивалась в жизни, мне нужна правда, полнейшая откровенность.

— Что это, наброски к роману? К такому роману, который может кончиться лишь тем, что я стану еще несчастнее, чем сейчас?

Он снова взял меня за руку:

— А у вас было много романов, Тина? Я думаю, много, ведь вы чертовски привлекательны!

Я подумала о Гарри, Паоло, о Дигби Лэйне и других мужчинах, пытавшихся делать мне пасы, о своих впустую растраченных чувствах и сказала:

— Нет, на самом деле с того времени, как я вышла за Чарльза, у меня не было ни одного настоящего романа.

— Бог ты мой! — приглушенным голосом воскликнул Филипп. — В таком случае как же обстоят ваши любовные дела? Фрэн говорит, что вы даже не спите больше со своим мужем.

Это был откровенный разговор, но Филипп привык выражать свои мысли без обиняков.

Я ответила столь же откровенно:

— Да, мы больше не спим с ним, и это продолжается уже несколько лет. Он просто не интересуется сексом.

Филипп взял меня за руки и окинул с головы до ног взглядом, полным величайшего удивления.

— Этот человек просто болен. В вас столько секса, дорогая. Вы этого не знали? Вы же просто динамит!

Я начала дрожать:

— Возможно, но я об этом не знала, пока не вышла замуж. А тогда было уже слишком поздно. Но, так или иначе, Чарльз не болен — тут скорее физиологическая особенность организма.

— Он бы очень возражал, если бы вы его оставили?

— Не знаю. Никогда его не спрашивала. Я уверена, что такая идея ему никогда и в голову не приходила.

— Ну что ж, зато мне пришла, — сказал Филипп, коротко засмеявшись.

В этот решающий момент такая идея пришла в голову и мне. Но если даже одновременно и возникла мысль о детях, я была не в том состоянии, чтобы раздумывать о них. Филипп назвал меня динамитом. Ну что ж, если во мне все горело страстью к нему, я чувствовала, что и в нем все горит. Какая-то невероятно возбуждающая, могучая сила захватила нас обоих.