Запретные цвета

Сюнсукэ думал: «Неприятно вспоминать… И даже в тот момент я не мог поверить, что моя внутренняя красота соединима с внешней красотой Юити! Мне кажется, что мольба Сократа к местным богам в то летнее утро на берегу реки Илиссус, когда он возлежал под тенью платана и разговаривал с прекрасным юношей по имени Федр, пока не спала жара, это высочайшее на земле наставление: „Милый Пан и другие здешние боги, дайте мне стать внутренне прекрасным! А то, что у меня есть извне, пусть будет дружественно тому, что у меня внутри“ [82] . Греки обладали редчайшим дарованием созерцать внутреннюю красоту, словно она изваяна из мрамора. В поздние эпохи дух подвергался растлению — любовью без страсти, ненавистью без страсти. Дух был отравлен, запятнан. Юный красивый Алкивиад [83] , будучи под влиянием Сократа, его пылкого любомудрия, его внутренней красоты, так возжелал стать возлюбленным этого безобразного, как Силен [84] , страстного мужчины, что прокрадывался и почивал с ним под одним покрывалом. Когда я читал эти прекрасные слова Алкивиада в платоновском диалоге „Пир“, то буквально был ошеломлен ими. „Мне было бы стыдно признаться перед мудрецами, что я не доверил свое тело такому, как ты, — намного стыдней, нежели бы я заявил перед чернью, что покорился телом тебе. Намного!“».

82

Платон, «Федр» (пер. А. Н. Егунова).

83

Алкивиад (ок. 450–404 до н. э.) — афинский политик и стратег, вырос и воспитывался в доме своего дяди Перикла, ученик Сократа. Рано вступил на политическое поприще, в дальнейшем часто менял политическую ориентацию, создал антиспартанскую коалицию, но, будучи отозван в Афины на суд народного собрания, бежал в Спарту и предложил спартанцам план ведения войны против афинян.

84

Силен — воспитатель Вакха, бога вина. Платон считал Силена эмблемой мудрости, скрытой под отталкивающей наружностью.

Он поднял глаза. Юити не смотрел в его сторону. Юноша отвлекся на что-то незначительное и бессвязное. В промокшем от дождя дворике одинокого домика у железнодорожной линии сидела на корточках хозяюшка и усердно раздувала огонь в переносной кухонной плите. Она суетливо помахивала белым веером, и было видно, как в печурке зарделось пламя. «Что есть жизнь? Возможно, это загадка, которая не должна быть разгадана», — думал Юити.

— Госпожа Кабураги пишет тебе? — внезапно спросил Сюнсукэ.

— Раз в неделю, длинные письма, — ответил Юити с едва заметной улыбкой. — Письма мужа и жены всегда приходят в одном и том же конверте. Муж исписывает листик, а то и два. Они такие раскрепощенные, что диву даешься. Оба пишут, мол, я тебя люблю и всякое такое. В одном письме у госпожи мелькнул перл в одну строчку: «Воспоминания о тебе сблизили нас с мужем».

— Бывают же странные пары!

— Супружеские пары все немного свихнутые, — заметил по-ребячески Юити.

— Господин Кабураги, кажется, подвизается в лесном департаменте, да?

— Его жена, говорят, заделалась автомобильным брокером. Стало быть, у них все наладилось.

— Да ну! У такой женщины будет все о’кей. Кстати, Ясуко уже на последнем месяце беременности, не так ли?

— Да.

— Ты собираешься стать отцом. Это забавно.

Юити не улыбнулся. Он смотрел на тянущиеся вдоль канала запертые ангары судовой компании; на залитый дождем пирс; к нему были привязаны две-три новенькие древесного цвета лодки. Марка этой компании, изображенная белой краской на заржавелых дверях ангара, внушала какое-то смутное чувство ожидания рядом с этой неподвижной прибрежной водой. Будто что-то должно прийти из дальних морей и разрушить это мрачное отражение складских помещений в мутной воде…

— Тебе не страшно?

Его насмешливый тон зацепил гордость самодовольного юноши.

— Нет, мне не страшно.

— Ты робеешь.

— Чего же я должен бояться?

— Много чего. Если бы не боялся, то присутствовал бы при родах Ясуко. Хорошо бы уточнить подлинное лицо твоих фобий. Однако ты не можешь. Всем известно, что ты любишь свою жену.

— Сэнсэй, что вы хотите мне сказать?

— Год назад ты женился, как я тебе советовал. Ты пересилил тогда один из своих страхов, а теперь ты должен, так сказать, собрать урожай этого преодоления… Когда ты женился, то давал клятву. И что, все еще держишь эту клятву самообмана? Правда ли, что ты можешь терзать Ясуко без того, чтобы самому не терзаться? Разве ты не смешиваешь страдание Ясуко и то, что сам чувствуешь и видишь в своей жизни? Не страдаешь из-за иллюзорности супружеской любви?

— Вы все на свете знаете, не так ли? А вы не забыли, что некоторое время назад были так любезны, что поговорили со мной о преждевременных родах, аборте, выкидыше?

— Видно, ты забыл, что я был категорически против этого?

— Это правда… Я поступил так, как вы сказали.

Поезд прибыл в Офуну. Они уставились на затылок высокой статуи Каннон [85] с опущенным взором между двумя горами напротив станции. Она возвышалась над задымленной зеленью деревьев, словно выступала из затушеванных небес. Станция была пустынной.

85

Каннон — богиня милосердия, санскр. Авалокитешвара.

Едва поезд тронулся, Сюнсукэ быстро и пылко заговорил, будто торопился высказаться до станции Камакура.

— А не думал ли ты о том, чтобы убедиться в своей невиновности собственными глазами? Не хотел ли ты удостовериться своими глазами в том, что твое беспокойство, твои страхи, твое страдание, какими бы они ни были, не имеют оснований? Я не думаю, что ты можешь это сделать. Если бы ты смог, то для тебя началась бы новая жизнь, хотя какой в этом резон?

Юноша гнусаво засмеялся.

— Новая жизнь, говорите?

Он аккуратно подтянул пальчиками стрелки на брюках, скрестил ноги.

— Как я могу посмотреть своими глазами?

— Просто не отходи от Ясуко, пока она беременна.

— Как глупо!

— Это тебе так кажется.

Сюнсукэ убил наповал отвращение этого юноши. Он смотрел пристально, как на раненный стрелой трофей. С его губ моментально сползла эта презрительная, горестная, озадаченная улыбочка.

В то время как другие люди стыдятся своей радости, в их супружеских отношениях стыдились отвращения. Когда Сюнсукэ видел Юити и обнаруживал со всей его прозорливостью, что Ясуко живет в нелюбви с ним, что у них такие отношения, то душа его ликовала.

Юити столкнулся с отвращением лицом к лицу. Было ли это то самое отвращение, которое он смаковал все это время? К Ясуко, к графу Кабураги, к госпоже Кабураги, к Кёко, к Каваде?

За всей деликатностью наставника, навязывающего Юити это восхитительное отвращение, Сюнсукэ скрывал свою невостребованную любовь. Что-то должно завершиться. Что-то должно начаться.

Возможно, что Юити излечится от своего отвращения. И Сюнсукэ тоже…

— В любом случае я поступлю, как того захочу. Никто не будет мне указывать.

— Прекрасно. Это прекрасно.

Поезд приближался к станции Камакура. Когда они вышли из поезда, Юити направился к Каваде. Сюнсукэ пронзило щемящее чувство. Он пробормотал холодно:

— Ты все-таки не сможешь…

С этими словами у него отлегло от сердца.

Глава двадцать пятая ПЕРЕМЕНА В ЖИЗНИ

Еще долго слова Сюнсукэ тяготили сердце Юити. Он пытался отвязаться от них. И чем сильней он старался забыть их, тем назойливей эти слова маячили перед его глазами.

Весенние дожди никак не прекращались, прошел срок для родов у Ясуко. Четыре дня с ожидаемой даты. Беременность Ясуко протекала благополучно, но на последней стадии проявились тревожные симптомы.

Давление у нее было сто пятьдесят, ноги немного отекли. Повышенное давление и водяночная опухоль во время беременности свидетельствует об обычном продромальном синдроме интоксикации.

После полудня тридцатого июня начались первые предродовые схватки. В ночь на первое июля через каждые пятнадцать минут у нее случались приступы боли; давление зашкаливало за сто девяносто; и хуже того, доктор опасался, что пронзительные головные боли, на которые она жаловалась, могут быть предвестниками эклампсии [86]

86

Эклампсия — тяжелое заболевание, возникающее во время беременности, родов и в послеродовой период; форма позднего токсикоза беременности. Характеризуется бессознательным состоянием с припадками судорог.