Запретные сказки
Шрифт:
— Хорошо, — сказала старуха. Сейчас пошла к купеческой дочери.
— Как, сударыня, поживаешь?
— Не совсем здорова, бабушка: все живот болит Нельзя ли помочь моему горю?
— Можно, прикажи истопить баню, я вам живот-то потру мазью.
Вот истопили баню; старуха заранее спрятала там молодца, потом привела купеческую дочку, раздела всю донага и говорит:
— Ну, сударыня, надо завязать тебе глаза, чтоб дурно не сделалось!
Завязала ей платком глаза, положила ее на лавочку и говорит:
— Теперь стану мазать легкою мазью!
И провела
— А теперь будет потруднее!
Тут сказала молодцу, он влез на девку, всунул ей свой кляп, да так, что она на всю баню закричала.
— Потерпи маленько, сударыня! Всегда сначала больно бывает, а как разработается — так как по маслу пойдет, и живот заживет!
Начал он махать купеческую дочку, забрало ее за живое, хорошо показалось; она и говорит:
— Мажь, бабушка, мажь! Хорошая твоя мазь!
Сделал молодец с нею раз и спрятался; старуха развязала купеческой дочери глаза. Та посмотрела, а под нею кровь.
— Что это, бабушка?
— Это дурная кровь из тебя вышла; полегчало тебе?
— Полегчало, бабушка! Ах какая у тебя славная мазь, слаще меда! Нет ли еще?
— Разве еще хочется?
— Очень хочется, бабушка! Что-то живот опять начал побаливать.
Завязала ей старуха глаза, положила на лавочку, а молодец опять стал ее махать по-свойски.
— Мажь, бабушка, мажь! Хороша твоя мазь! — говорит купеческая дочь.
Отделал ее молодец и спрятался: купеческая дочь встала и просит:
— Принеси мне, бабушка, этой мази, вот тебе сто рублей за лечение!
Так дело и кончилось.
Вот идет молодец мимо купеческого дома и опять говорит:
— Гуся ел, да запершило в горле!
А купеческая дочь кричит в окно:
— Сальную свечу с кашей ел!
А молодец в ответ:
— Мажь, бабушка, мажь, хороша твоя мазь!
Стало у купеческой дочери брюхо расти; приметила мать и спрашивает:
— Что это, дочка, никуда ты из дому не ходишь, а брюхо у тебя выше носа поднимается?
— Ах матушка, ведь это от того, как ходила я с бабушкою в баню, а она все мазала мне живот мазью, да такою славною, слаще меду!
Мать догадалась, позвала к себе нищенку и спрашивает:
— Ты, бабушка, мазала мою дочь в бане мазью?
— Я, сударыня!
— Помажь и мне!
— Изволь, помажу!
Тотчас побежала за молодцом.
— Одевайся, иди, купчиха мази просит!
Пришли в баню; старуха завязала купчихе глаза и положила ее на лавку. А молодец влез на нее и ну отжаривать. Тут купчиха поскорей платок с глаз долой, увидала молодца, поцеловала его за работу и говорит:
— Ну, молодец живу я с мужем двадцать лет, а такой сласти не испытывала. Вот тебе сто рублей, будь мужем моей дочери.
Женился молодец на купеческой дочери и задал пир на весь мир, я там был, мед-вино пил, по усам текло, а в рот ни капли не попало!
СОЛДАТ С ДЁГТЕМ
Жил-был солдат, любил выпить. Напала на него одышка, и пошел он к лекарке, лекарка была хоть и старуха, да еще крепенькая; как увидала солдата, засвербело
у нее между ног.— Что, служивый?
— Да вот, полечи от одышки.
— Раздевайся да садись.
Солдат сел, а лекарка поставила перед ним бутылку водки:
— Пей, служивый, на здоровье!
Солдат не заставил себя просить, так нализался, что в глазах зарябило: тут же повалился да и заснул.
Старуха ну солдата ощупывать, добралась до пупа и пониже; да как завоет:
— Ах, я взбалмошная! Что наделала, кляп-то у него не то чтобы ожил, а совсем загнулся…
Уложила солдата на кровать и сама улеглась возле, лежит да все щупает, не ожил ли хуй у него? А солдат храпит себе во всю ивановскую. Дотронулась она в последний раз до корня, и корень-то глядит за спину, и уснула. Перед рассветом солдат очнулся, увидал бабу — возле себя и думает:
— Дай-ка ее сбоку хвачу!
И придвинулся как следует. А старуха была чутка, говорит спросонок:
— Что ты, служивый, делаешь? Как тебе не стыдно?
А сама еще больше на хуй навертывается.
— А что, бабушка, разве для больного это вредно? Я, пожалуй, выну.
— Что ты, служивый! Засовывай, да нельзя ли поглубже; тебе от этого полегче будет!
Солдат отработал ее и ушел, приговаривая:
— Хоть не легче, так сытно!
На горе солдата, на ту пору спала на полатях девка, старухина племянница, она все это видела и рассказала другим девкам. Стали они солдата дразнить:
— Старуху качал! Старуху качал!
Солдат терпел, терпел и пошел с жалобой к старухе.
— Ах, благодетель! — сказала старуха. — Да что ты давно мне не рассказал про это, я бы отучила смеяться мерзких девчонок! Ах они такие-сякие! Да разве у старухи хуже ихней-то дыра? Да где им, паскудным, так подмахивать! Послушай же, ко мне ходит лечиться одна девка от грыжи; так ты, служивый, приходи завтра вечером сюда, я тебя спрячу на кровать, а девку-то поставлю на четвереньки, да и заставлю тебя откатать ее на все корки!
Вот на другой день солдат по-сказанному, как по писанному, пришел и лег на кровать. Прошло с полчаса — глядь: идет молодая девка. Как увидал ее солдат, у него жила натянулась и приподнялась не хуже штыка. Старуха оглядела девку и говорит:
— Что ты, родимая! Да у тебя между ног блохи гнездышко свили, и вывесть их нельзя ничем, как только рукой; а то, пожалуй, умрешь.
— Яви, бабушка, божескую милость, вылечи!
— Ну, делать нечего; не хотелось бы рукой туда лезть, да надо. На вот тебе платок, завяжи глаза, разденься наголо да встань на четвереньки.
Девка все то сделала. Тут солдат подошел, взял хуй в обе руки и стал всаживать ей в пизду. Девка ну кричать:
— Больно, бабушка, больно!
— Терпи, кормилица, видишь, проклятые блохи как расплодились.
Солдат всунул ей на целую четверть, девка взвизгнула:
— Ой, бабушка, умру; больно, родимая, больно!
— Постой, девка, я с деготьком попробую, небось легче будет.
Солдат всадил хуй под самый корешок — девка и язык прикусила — и давай ее насаливать. Стало у них заходиться.